Возвращение в Полдень - Филенко Евгений Иванович

– Это всего лишь Строители, – продолжал советник, отпустив небрежный кивок в сторону незримо присутствовавших маскеровых полчищ. – Вы едва не открыли огонь по безобиднейшим существам во вселенной. Они не способны причинять вред. Только строить, только создавать. Все их маневры, нагнавшие на вас панику… (Кратов протестующе вскинулся, но тахамаук, всецело занятый сигарой, не удостоил его внимания.) …были обусловлены примитивными защитными программами. Строители, вы будете смеяться, намеревались окопать вас оборонительным валом и уже оценивали необходимые глубину и диаметр, дабы не затруднить доступ к репродуктивным камерам. В самом деле, не убивать же вас! Да они и не умеют… Мне пришлось вмешаться, потому что Строители уже приступали к воплощению сего фортификационного замысла, а вы судорожно лапали кобуру своего кольта.

– Поразительная осведомленность в земных реалиях, – с иронической галантностью заметил Кратов. – Равно основательная и хаотическая. Кольт, Шекспир в подлиннике…

– Позволите воспринять как комплимент? В моей административной карьере был период, когда я специализировался по человеческой расе. Довольно давно, многое забылось… Я читал Шекспира на языке оригинала. И, не скрою, был впечатлен. Хотя моя любимая вещь вовсе не «Гамлет», цитатами из коего мы обменялись в начале знакомства, а «Цимбелин». – Советник прикрыл глаза, словно бы припоминая. – Между «I, with wings as swift as meditation or the thoughts of love, may sweep to my revenge» [22] и «Pardon's the word to all!» [23] я без колебаний выбираю последнее. – Сигара в его длинных корявых пальцах уютно потрескивала. – Надо ли уточнять, что я обращался не к поздним, адаптированным принтам, а к суфлерским экземплярам шекспировского театра «Глобус», что сгорел в 1613 году от выстрела бутафорской пушки?

– Надеюсь, вы к этому происшествию не причастны, – невинно промолвил Кратов.

– Скажу больше, – сказал советник с воодушевлением. – Не было зрителя, пусть и конфиденциального, кто оказался бы более удручен отменившимся представлением! У Империи не было планов вмешиваться в культурные процессы Ренессанса, так что обошлось без меня. Заряд из пушки угодил в соломенную стреху, что служила театру крышей. Противопожарной безопасностью в ту пору повсеместно пренебрегали…

– Да и сейчас не всегда уделяют внимание.

– Это намек? – Тахамаук насмешливо сморщился. – Считайте меня пожарным расчетом. У Империи, которую я имею честь представлять, нет желания раздувать из ничтожного инцидента в галактическом закоулке костер межрасового конфликта. Мы вдоволь навоевались в свое время и, как никто, знаем цену войнам. В войне не бывает победителей, всегда платят все. И, случается, в итоге победители оказываются проигравшими.

Кратов пожал плечами.

– Кто говорит о войне? – спросил он.

– Правильно, никто. Кстати, чтобы не было иллюзий: при известном усилии, будь у нас и вправду те дурные намерения, в каких вы нас, очевидно, подозреваете…

Кратов протестующе отмахнулся:

– Дурные – в некоторых земных языках то же, что и глупые. Но разница все же есть.

– Даже не знаю, что оскорбительнее… Так вот: мы легко могли бы избавиться от вас, с вашими комичными угрозами все здесь разнести, от ваших кораблей, вообще от малейшего следа вашего присутствия в шаровом скоплении.

А после, когда вас хватятся – в чем я сомневаюсь! – разводить руками, делать круглые глаза и всевозможно изображать неведение. – Тахамаук сделал большой глоток из бокала, с аппетитом всосался в сигару и зажмурился от удовольствия. – Но у нас так не принято, – сказал он, изрыгая клубы дыма. – Мы всегда играем честно. Мы достаточно мудры и сильны, чтобы позволить себе во всех обстоятельствах говорить правду.

– И я этим непременно воспользуюсь, советник, – обещал Кратов.

– Вы и ваши корабли, доктор, угодили на строительную площадку, – с нажимом произнес тахамаук. – Такие площадки есть на всех планетах шарового скопления. Везде есть Строители. У них есть программа. Когда активизируется программа, у них появляется эмо-фон для координации действий. Этого достаточно. Их забрасывают на планету и предоставляют самим себе. Они сами развертывают базу, запускают репродуктивные камеры и начинают строить. От нас требуется вернуться и принять работу. В прежние времена мы строили очень много. Слишком много, чтобы все упомнить. Или забрасывали Строителей, но за хлопотами упускали активировать программу. Теперь они стоят во всех уголках Галактики забытые, никому не нужные. Без программы, без эмо-фона. Осколки былой экспансии.

– Вот и еще одной загадкой стало меньше, – вздохнул Кратов.

– Загадкой? – неподдельно изумился советник. – Странно… Мы полагали, это общеизвестно. Строители тахамауков. Тоже мне, тайны мадридского двора! Возможно, кое-кому стоило бы задать нам прямой вопрос.

– Так и буду поступать впредь, – с энтузиазмом обещал Кратов. – Да хоть бы и сейчас. Корабли Молчащих – тоже осколки вашей экспансии?

– Нет, – твердо сказал советник. – Не нашей. С радостью посвятил бы вас в детали, но это не наша тайна. Мы всегда говорим правду. И точно так же, всегда, храним чужие секреты. – Он сделал выразительную паузу. – Кстати, о мозаике, которая выстроилась. Если вы сочтете за благо расшифровать эту соблазнительную метафору, я буду вашим должником и вернейшим хранителем содержания нашей беседы. – Новая пауза. – Мы знаем о «длинном сообщении». Мы знаем о приборе, что хранится в грузовом отсеке «гиппогрифа». Но я, Кьейтр Кьейрхида, советник Правящего дома Галактической Империи Тахамауков, желал бы знать больше. – Он усмехнулся. – Только не говорите, что это не ваша тайна.

Время еще было.

– Собственно, почему бы и нет? – проворчал Кратов и потянулся за флягой с земным монастырским ликером из имперских погребов.

14

Игра называлась «Сложи мозаику».

Она затянулась на двадцать с лишним лет. Потому что на игровой стол постоянно вбрасывались новые фрагменты. И, случалось, исчезали прежние.

В 125 году с грузопассажирским кораблем класса «гиппогриф», бортовой индекс «пятьсот-пятьсот», следовавшим с Земли на галактическую базу «Антарес», во время экзометрального перехода произошел инцидент.

Официальная версия утверждала о комплексном отказе оборудования.

Экипаж настаивал на том, что на корабль было совершено нападение. Поскольку три члена экипажа были зелеными курсантами летных училищ, в показаниях перед комиссией Корпуса Астронавтов упоминались «ЭМ-зверь», «враждебный разум» и прочие бредни взбудораженного юношеского воображения.

Командир же, немолодой звездоход с громадным опытом, внятных комментариев не дал, принял всю вину на себя и подал в отставку. Отставка была охотно принята, ибо у комиссии были все основания полагать, что на каком-то этапе злоключений командир попытался пожертвовать экипажем ради спасения груза.

Этим чрезвычайно ценным грузом, что, по мнению командира, стоил юношеских жизней, был рациоген. Прибор, запрещенный в пределах Федерации совместным решением Академии Человека и Совета по социальному прогнозированию. Чрезвычайно сложный, возникший благодаря спонтанному технологическому прорыву. Невероятный усилитель интеллектуальной мощи, способный превратить человека в сверхсущество, мыслящее рационально, холодно, стремительно и не управляемое этикой и гуманностью.

Выброситься из экзометрии в субсвет и уцелеть у корабля и экипажа не было ни единого шанса. По всем экспертным оценкам.

Но им удалось.

Рациоген остался на мертвом «гиппогрифе», которому суждено было навсегда затеряться в межзвездном эфире – к облегчению федеральных структур и к печали радетелей за необузданный прогресс человечества.

Экипаж был спасен астрархом по имени Лунный Ткач, одним из тех, что случились поблизости, занимаясь конструированием искусственного шарового скопления, которое впоследствии в лоциях Корпуса Астронавтов будет фигурировать как Триаконта-Дипластерия.