Последний корабль - Пономарёва Светлана Викторовна

Они познакомились во Флоренции, прекрасном старинном городе на бывших итальянских территориях. Буйный теплый май обнимал город, мост Понте-Веккьо отливал желто-красным в лучах заката и отражался в реке Арно своими знаменитыми тремя арками под коридором Вазари. Красное солнце разрисовывало черепицу соседних домов тысячью багряных оттенков. Старинные здания соседствовали с современными домами-шарами, это смотрелось нелепо и портило вид, открывавшийся с флорентийских холмов. Лётные шары то и дело сновали над городом: парковались, снова взлетали, напоминая разбросанные теннисные мячики.

Людей на улицах было немного, почти все сидели в своих маленьких круглых домиках, погруженные в виртуальный мир, прерываясь только на еду и сон. В течение пятидесяти лет после окончания Вирусной войны общество постепенно разделилось на образованных людей и серую массу, которая не работала, не училась, не приносила пользу, а только паразитировала, потребляя бесплатные блага новой высокоразвитой человеческой цивилизации. Они не понимали смысла своего существования и просто прожигали жизнь. Такие люди стали совершенно неприспособленными, случись что: новая война, глобальная природная катастрофа вроде Всемирного потопа, они вымрут, как тепличные растения.

С каждым годом пропасть между необразованными и образованными людьми расширялась, что совершенно не волновало первых, но настораживало последних — думающих. Современные жители Флоренции даже не понимали, зачем в их городе столько музеев, они в них не ходили. Многие вообще не умели читать, да и для чего учиться, если все необходимые потребности удовлетворялись бесплатно?

Михаил Ратников приехал во Флоренцию на выходные из Рима, где учился в Колледже Инженеров. Он стоял в центре зала Боттичелли и долго рассматривал картину «Весна». Стелла сразу обратила на него внимание. Теперь люди редко ходят в музеи, всё можно посмотреть с помощью оцифрованных голограмм. А курсанта Колледжа Инженеров в галерее Уффици Стелла вообще видела впервые. Она тихо подошла и спросила его:

— Что вас привлекает в этой картине? Вы уже минут десять стоите перед ней.

Он обернулся и встретился с ней глазами. Михаил никогда прежде не видел таких глубоких, редкой красоты зеленых глаз. От смущения он не мог вымолвить ни слова, а только стоял и благодарил судьбу за то, что Стелла заговорила с ним первая. Сам бы он никогда на это не решился.

— Девушка в центре очень похожа на мою мать, — наконец, выговорил он, стараясь не смотреть Стелле в глаза и делая вид, будто увлечен только картиной.

— Ваша мама необычайно красивая, — сказала Стелла. — Вы на нее очень похожи. Она тоже вдохновляет художников?

— К сожалению, мама умерла, — ответил Михаил. И отец тоже. Они были Инженерами-биологами, погибли в дальних колониях. Инопланетные хищники не оставили им шанса.

— Извините.

— Это было давно, я был ребенком, но образ матери до сих пор в моей памяти. От нее осталось много голограмм, но они не передают ощущений, которые помнит душа. А эта картина смогла.

— Да, картины передают образы живыми, кажется, они сейчас сойдут с полотен и заговорят с нами. Так могут писать только великие мастера! Боттичелли влюбился в Симонетту Веспуччи — девушку, которая похожа на вашу мать. Но она была замужем, и Боттичелли знал, что любит ее безответно. Если приглядеться, на всех его картинах она — главная героиня. К сожалению, Симонетта тоже умерла молодой.

Черные волосы Стеллы водопадом рассы´пались по ее плечам, когда она порывисто зашагала к картине, показывая на Симонетту.

— Вы экскурсовод? — Михаил бросил быстрый взгляд на Стеллу и тут же потупил глаза.

На ней было платье в стиле ампир, мода на который опять вернулась. Легкие волны шелковистой ткани светло-фисташкового оттенка струились почти до пола, подчёркивая цвет ее глаз, придавая еще большую легкость и женственность облику. Тонкие точёные руки часто жестикулировали, но это, видимо, оттого, что она долгое время жила на бывших итальянских территориях, и стиль подачи информации итальянцев, когда они размахивают руками, стал для нее родным.

— Нет, — улыбнулась Стелла, — я учусь в Колледже Искусств. Здесь, во Флоренции. Сейчас готовлю доклад о Боттичелли. Нашего старенького профессора считают чудаком — он заставляет студентов ходить в музеи, когда остальным учителям достаточно голограмм. Сначала я не понимала, зачем тащиться через весь город, тратить время, ведь одна кнопка в СИС — и голограмма у тебя в центре комнаты. Но никакая голограмма не передает ощущения живых полотен. Простите, я представила Боттичелли и нашего профессора, а сама не представилась. Меня зовут Стелла.

Михаил смутился еще больше, он густо покраснел и растерянно улыбнулся. Сейчас он сам себе напоминал проглотившего кол болвана, который пялится с идиотской улыбкой на хорошенькую девушку.

— Михаил, — он слегка кивнул. — Курсант Колледжа Инженеров.

— Я это уже поняла, по вашей форме, — ответила Стелла и протянула руку.

Его серые глаза потеплели. Ее рука утонула в огромной ручище Михаила. Худые пальцы Стеллы слегка отдавали холодом. Он осторожно пожал их, боясь ненароком раздавить.

— Вы замерзли? — спросил он.

— Может немного, в галереях всегда холодно, картинам противопоказано находиться в тепле.

— Давайте тогда выйдем на улицу, там гораздо теплее.

Русское имя Михаил Стелле было тяжело произносить, поначалу она называла его Майкл, на английский манер. Так было привычнее, потому что она родом из английских территорий. Но потом это имя окончательно прилипло к нему.

В тот майский вечер Михаил ужасно стеснялся и не знал, куда деть свои огромные руки. Наконец, они нашли приют в глубоких карманах его белоснежной формы. Он доставал их оттуда лишь дважды: на площади Синьории, чтобы помочь Стелле освободить каблук, застрявший между старыми булыжниками, и около принтера с мороженым, который заменил флорентинцам знаменитое кафе «Ривуар».

Все выходные они провели вместе. Стелла повела его в Академию изящных искусств. Михаил поражался, как Микеланджело мог создать огромную, великолепную и настолько идеальную статую Давида без помощи роботов? В Музее Галилея он внимательно рассматривал достижения научно-технического прогресса прошлых веков. Напрасно Стелла пыталась вытащить его оттуда. Будущий Инженер интересовался всем, подолгу застревая около каждого изобретения.

А воскресным вечером Стелла выступала перед огромной аудиторией в концертном зале Колледжа Искусств. Михаил прежде слушал музыку только в исполнении роботов, люди практически перестали играть на музыкальных инструментах. Он очень удивился, когда на его СИС пришла программка: напротив имени Стеллы указывалось такое сложное произведение, как Прелюдия до-диез минор Рахманинова, которое сейчас было по силам только роботам.

Стелла подошла к роялю, ее миниатюрная фигура терялась на фоне большого черного концертного инструмента. Тихое вступление Прелюдии колокольным звоном наполнило зал. Стелла тихо, аккуратными движениями переносила свои маленькие руки с аккорда на аккорд. Русская душа Михаила отзывалась на каждую ноту. Он вспомнил, как ребенком оказался в церкви. Его мать тогда еще была жива. Великолепная акустика храма позволяла слышать каждое слово, даже сказанное шепотом. А потом вдруг начали звонить колокола: сначала низкие, тягучие, вскоре к ним добавились высокие переливы перезвонов. Сердце маленького Миши само собой стало стучать в такт колоколам. Ему захотелось взлететь над землей и долго парить вместе с этими звуками.

Стелла перешла к средней части. Размеренный колокольный звон сменил вихрь. Сейчас это были не руки Стеллы, а ее душа — беспокойная, мятущаяся, рвущаяся наружу. Ее пальцы неудержимо носились по клавиатуре, черные волосы прыгали по плечам, пытаясь догнать руки. Вихрь перешел в громкие аккорды, фортепианные колокола отдавались в каждой клеточке тела Михаила. По нему вдруг пробежали мурашки: «музыкальность» роботов не шла ни в какое сравнение с проникновенным исполнением человека. Кисти Стеллы энергично взлетали и опускались обратно на клавиши. Она открывалась ему с другой стороны: такая маленькая, беззащитная, но в то же время гордая, сильная. Михаил понял, она тот человек, с кем он хочет быть всегда.