Очень странные миры - Филенко Евгений Иванович

«Но я совершенствую себя».

«Мы не хотим ждать».

«Кто это – мы?»

«Ответа ты не услышишь».

«Разве это не усложнение проблемы?»

«Всего лишь не моя тайна».

«Слишком много тайн для такой тесной клетушки, как наша Галактика».

«Ну… ты знаешь мое имя. Одной тайной стало меньше».

«На кой черт мне его знать?!»

«Тебя могут спросить».

«Вот славно! Никто не желает отвечать на мои вопросы, а все только тем и заняты, что о чем-то меня спрашивают!»

«Потому что всеми движет тревога. Будущее вдруг стало неочевидно. И всему причиной – ты».

«С тех пор, как Хаос увидел меня»?

«Возможно, то был не Хаос».

«Ну так расскажи мне, в конце концов…»

«Я этого не знаю».

«Тоже не твоя тайна?»

«Думаю, этого не знает никто».

«И ты решил, что пускай все останется как есть? Что есть тайны, с каких не следует снимать покровы»?

«Такие тайны действительно существуют. Но ты счел, что они должны быть раскрыты. А я – что тебя следует остановить».

«Не вышло? Сорвалось?»

«Недостаточные средства. Слишком защищенное укрытие. Слишком мощная ловушка. И тебе постоянно везет. Избыток везения. Слишком много удачи для одного живого существа. В чем причина? Над этим следовало заранее призадуматься. И это следовало принять во внимание».

«Так вот в чем дело…»

«Ты ведь не отпустишь меня на свободу? Или же у твоего человеческого сострадания есть границы?»

«Мы называем это гуманизмом. Но иногда я бываю весьма циничен, Шторм. Таким считают меня некоторые женщины».

«Я вижу. И, между прочим, я женщина».

«Забавно!..»

17

– Что, что забавно?!

– Он сказал – забавно?

– Наконец-то открыл глаза.

Словно сквозь мутное увеличительное стекло, на него наползали какие-то размытые, искаженные маски. При этом они жутко гримасничали. Голоса исходили от них.

– Консул, вы меня понимаете?

Знакомый голос. Добрый доктор Мурашов. Как он здесь очутился?.. Потребовалось немалое усилие, чтобы сомкнуть веки над пересохшими глазными яблоками и как следует проморгаться.

– Как вы здесь… Понимаю. Конечно, понимаю.

Глотка тоже высохла, как заброшенный колодец. Вырывавшееся из нее кряканье трудно было назвать речью. Он-то понимал решительно все, вопрос заключался в том, понимал ли кто-нибудь его.

Никакие то были не маски. Знакомые лица, причем сильно озабоченные. Мурашов, Белоцветов, Грин…

– Не пытайтесь встать, Консул, вы под транквилизаторами. Мне не понравился ваш вид, и я решил, что будет лучше, если какое-то время вы проведете в отключке.

– Мне дадут попить?

– Конечно. Только не требуйте сразу много пива.

Феликс Грин с братской заботой, ласково моргая белесыми ресницами, приподнял ему голову, а Белоцветов вставил в непослушные губы пластиковую трубочку. Какая-то теплая кислятина… все равно невыразимо вкусная.

– Так что вас позабавило по ту сторону бытия, Консул? – испытующе осведомился Мурашов.

– Женщина, – пробулькал он, не переставая пить. – По имени Шторм. Кто мог такое ожидать…

– И действительно, – сказал Мурашов, посмеиваясь. – Какое странное имя! Как у героя старого, всеми забытого комикса.

– Человек, которому в беспамятстве видятся женщины, – веско заметил Белоцветов, – не может считаться совершенно беспамятным.

– Со мной было такое, – сказал Феликс Грин. – Когда на Энтарде я подхватил хвощевую жирафовку. На самом деле эта хворь называется по-научному «ураганный эквисетный ксеновирус Кирпичникова-Мильде», потому что один из этих парней, что упоминаются в названии, первым заболел, а другой его вылечил, хотя, подозреваю, не сразу понял, как ему это удалось. С инопланетными болезнями такое приключается сплошь и рядом. Тебя трясет и колотит, бросает то в жар, то в озноб, а помогает какая-нибудь детская микстура от медвежьей немощи. До сих пор не пойму, как меня угораздило. Не стоило, наверное, срезать путь через сельву от ангаров до кампуса, да еще в шортах и босиком. Вообще-то все давно ходили этим путем, даже тропинку протоптали. Но, вспоминая задним числом, в скафандрах или как минимум в комбинезонах и сапогах. А я, что скрывать, выскочил в чем был. Задал тягу не разбирая дороги. Ну, это жизнь. Сельва, даром что зеленая и пушистая, таких ошибок не прощает. Дальше все как полагается: лихорадка… температура… пятна всех цветов радуги от пяток до колен и выше, точь-в-точь как у жирафа, отчего и пошло название… продуктивные симптомы. Карантин до полного выздоровления, пока иммунная система не разберется с этим чертячим ксеновирусом. Это и к лучшему было, потому что в бреду я болтал, как девственник на первом свидании, разгласил все свои страшные тайны и выдал все имена. Доктор меня потом долго выспрашивал… как бы поточнее выразиться… исподволь, что это за Эвангелиния, к какой я с великой нежностью и страстью взывал в минуты умопомрачения. Имя, говорил доктор, исключительно редкое, только у его супруги до сей поры и встречалось…

Для Кратова, все еще не проснувшегося окончательно, эта затяжная побасенка была не более чем акустическим фоном. В смысл он вникнуть не мог, даже если бы и пытался. Он сидел, подбивши под спину подушку и замотавшись в плед, с бутылочкой кислого пойла в руке, и благодушно озирался по сторонам. Ему было хорошо и покойно. Он находился в своей каюте на борту «Тавискарона», и уже одно это обстоятельство наполняло его оправданным оптимизмом. На нем было лишь трико «вторая кожа»: это свидетельствовало о том, что его в чем выпрягли из скафандра, в том и уронили на топчан. И не мешало бы поскорее наведаться в душ… В голове установилась ненатуральная, звонкая ясность, руки и ноги в целом подчинялись, но с настораживающим лагом, и вообще вели себя, словно чужие. Судя по всему, доза транквилизатора была слоновьей. Доктор Мурашов сидел в ногах, по своему обычаю иронически усмехаясь. Феликс Грин стоял напротив, сложив руки на груди, и нес всегдашнюю свою дребедень, а Белоцветов, примерно в той же позе, взирал на него с почтительным ужасом.

– Спасибо, Феликс, – сказал Кратов уверенным уже голосом. – Это было чрезвычайно познавательно. А теперь поведайте мне, что любопытного произошло за время моего отсутствия.

– Если вкратце, – сказал Белоцветов. – Когда плазмоид…

– Это не плазмоид, – буркнул Кратов.

– А кто же? – растерянно спросил Белоцветов.

Кратов не ответил.

– Хорошо, – сказал Белоцветов. – Когда нечто, сильно напоминающее собою плазмоида и для краткости в дальнейшем именуемое так же, разнесло вдребезги несколько свободных причалов и ситуация приняла совсем уж неприличные формы, мастер отдал приказ на расстыковку и приступил к маневрированию. Мы, то есть я и Брандт, в скафандрах высшей защиты и с серьезным оружием наперевес вышли на мостик снаружи корпуса и ждали удобного момента для десантирования. Нам был выдан карт-бланш. По этому поводу я был полон энтузиазма и разнообразных идей, а что творилось в голове Брандта, не знает никто: он с отсутствующим видом стоял рядом и безмятежно жевал свою жвачку. Хотя, если честно, никто не знал, была ли в подобной эскападе хотя бы толика здравого смысла. «Три четверти безумств на поверку оказываются просто глупостями». [29] Мы больше надеялись на то, что плазмоид… нечто, сходное с плазмоидом… не пробьет защиту «Тетры» до того момента, когда прибудут корабли Звездного Патруля. Я не говорил, что мастер успел вызвать группу поддержки?

Кратов отрицательно помотал головой.

– Так или иначе, – продолжал Белоцветов, воодушевляясь, – до прибытия патрульников оставалось не менее десяти часов, а плазмоид разошелся не на шутку…

– И тут явился deus ex machina, – ввернул Мурашов.

– Кто-кто? – спросил Феликс Грин.

– Бог из машины, – пояснил Мурашов.

– Тоже мне бог! – пренебрежительно фыркнул Грин. – По-моему, парень так напугался собственной лихости, что наделал в штаны, но поскольку на нем был безразмерный джинсовый комбинезон, то никто и не догадался о его слабинке!