Возвращение в Полдень - Филенко Евгений Иванович

– И тем не менее, вы уничтожили рациоген на Церусе I, – со значением промолвила Шарона.

– Потому что своими глазами увидел его другую сторону, темную, разрушительную. В том, что творилось на Церусе, не было ничьей вины. И сам прибор был не виноват, он лишь выполнял свою функцию. Это была чужая версия рациогена, мы до сих пор не знаем, как он оказался на планете и кто привел его в действие. Рациоген стал источником гуманитарной катастрофы, но создан был не для этого. Злой воли, как у всякого прибора, у него не было. Со сложными системами такое случается сплошь и рядом, порой они ведут себя, как обалдевшие джинны, вырвавшиеся на волю.

Кратов подумал, стоит ли рассказывать инспекторше о генетической чуме на Сарагонде, решил, что она и без него знает об этом трагическом эпизоде, а упоминать о своем участии счел излишним.

– Итак, о той версии рациогена, что мирно дожидается своей судьбы в местном ангаре, – сказал он спокойно. – Наш рациоген совершенно управляем и подконтролен. Думаю, его интеллектронная составляющая слишком ленива, чтобы пытаться захватить власть над миром.

Шарона коротко усмехнулась.

– Меня настораживает, что вы одушевляете прибор, – заметила она. – Личное отношение к упорядоченному набору наносхем всегда было неприятным симптомом. Вы, кажется, имели удовольствие беседовать с доктором Теренсом Морлоком?

– О да, – сказал Кратов. – И рассчитывал, что он найдет возможность участвовать в нашем эксперименте. Да, он весьма немолод, но я знавал и более зрелых галактических туристов…

– Немолод и нездоров, – отчеканила Шарона. – Академия Человека никому не вправе запрещать рискованные выходки, но наши рекомендации обычно весьма убедительны. Доктор Морлок выслушал наши аргументы. Он поворчал, покапризничал, но пришел к заключению, что перспектива долгой и активной научной деятельности предпочтительнее сомнительных пространственных перемещений, и счел за благо остаться дома. Так вот, доктор Морлок говорит о рациогене исключительно как о живом существе. Не о домашнем питомце, которого можно баловать и лелеять, а о равном себе, признавая за рациогеном свободу воли и наличие альтернативной этики. Вас это не смущает?

– Как вы прицепились к безобидной метафоре! – хмыкнул Кратов. – Вам никто не говорил, что иногда я бываю склонен к образным выражениям? Я ксенолог, мне по штату причитается богатое воображение, я какой-никакой, а литератор и, говорят, неплохой рассказчик.

– Нынче не самый подходящий момент для профессиональных баек, доктор Кратов, – неприступно сказала Шарона.

– Тогда факты, – согласился тот. – Несколько дней назад я вынужденно вошел во второй свой контакт с рациогеном.

– Продолжайте, – сказала Шарона пасмурным голосом.

– Не убежден, чтобы в том была чрезвычайная необходимость. Ситуация располагала к непростым решениям, и о средствах задумываться не приходилось. Скажу лишь, что это было скорее забавно, нежели полезно. И когда я достиг цели и совершенно убедился в никчемности моей гипертрофированной интеллектуальности, то мирно, без сожаления прекратил нашу с прибором связь.

– И он просто взял и отпустил вас, – заметила Шарона с сомнением.

– Как всякая сложная интеллектронная система, рациоген наделен избыточным сервильным функционалом. Он предложил мне подумать дважды. Обрисовал штрихами возможные угрозы и преимущества. Предупредил, что мне станет без него скучно. И отступил.

– И никаких остаточных явлений?

– Ни малейших.

– Впрочем, вы бы и не сознались, – сказала госпожа инспектор не без злорадства.

– Оставьте, Шарона, – с неудовольствием проговорил Кратов. – Вы видите в рациогене запрещенное знание и темную угрозу благополучию человечества. А я вижу большой голубой ящик, нафаршированный наносхемами, который просканирует мою память и освободит ее от информационной посылки, угодившей не по адресу. То же относится и к остальным участникам эксперимента. Все, о чем я мечтаю, это перестать быть почтовым ящиком. И, если нам удастся собрать посылку из осколков и заполнить лакуны, я ужасно хотел бы знать, что в ней находилось. Уж очень много разных событий происходило вокруг меня и в связи со мной все эти двадцать лет. Очень большие силы пытались мне помешать. Я хочу, чтобы все закончилось здесь и сейчас. И вы меня не остановите.

– Неужели? – холодно усмехнулась Шарона. – Кажется, вы не до конца представляете возможности мои и Академии Человека, которую я имею честь здесь представлять.

– У меня нет намерений противопоставлять себя административным сообществам Федерации. Я готов потратить на доказательство своей правоты и чистых намерений столько времени, сколько потребуется. Но в итоге непременно добьюсь своего. Не забывайте, я специалист по переговорам с непонятливыми.

– Будьте покойны, я здесь не с декоративными полномочиями.

– В этом качестве вы мне и необходимы.

Шарона неспешно налила себе из сосуда зеленого напитка, принюхалась, подергивая длинным носом, и сделала маленький осторожный глоток.

– Итак, – сказала она, отставляя бокал. – Зачем же я здесь?

– Чтобы положить конец авантюрной вольнице и вернуть события в формальный контекст. Когда «длинное сообщение» переместится в память рациогена, я передам его вместе с прибором Академии Человека. Кто-то должен его прочесть, и это уж точно не я. Моя миссия будет завершена, принимать главные решения – не мой уровень компетенции.

– Вот так возьмете и устранитесь? – спросила Шарона недоверчиво.

– Не просто устранюсь, – жизнерадостно заявил Кратов. – А убегу прочь сломя голову, как черт от ладана. Займусь наконец семьей и любимым делом. Выкину из памяти – моей просторной, наконец-то цельной памяти все эти чудовищные слова: «рациоген»… «длинное сообщение»…

Шарона прищурилась.

– А вы не похожи на существо с промытыми мозгами, – сказала она оценивающе.

– Я существо с мозгами, занятыми черт-те чем, – проворчал Кратов.

– В реке тонут трое, – сказала Шарона. – Ребенок, женщина и старик. Ну, и, допустим, кошка. Кого вы кинетесь спасать?

– Посмотрите на меня, инспектор, – усмехнулся Кратов. – Я что, произвожу впечатление человека, который станет выбирать?! Да я всех вытащу.

14

Едва они покинули помещение, как суровая натура госпожи Терлецкой претерпела разительные перемены. Аскетичный функционер обернулся восторженной пейзанкой.

– Ах! – восклицала она, подставляя изможденный лик теплым лучам и жмурясь. – Что за прелесть это солнце! Этот воздух с запахами свежих трав, этот шум речных вод! И тут вы с этим чертовым гиперментаром… Идемте же к нему, доктор Кратов.

Тот, улыбаясь, как чеширский кот, совершил изящный приглашающий жест.

Рациогену был отведен один из пустых ангаров на задворках командного центра. Возле разверстых, темневших зловещим провалом ворот застыли на манер адских привратников четыре сервомеха. Вскинутые манипуляторы придавали им вид грозный и фантасмагорический. При виде сервомехов Шарона сразу же замолчала и сделалась меньше ростом. «Я же говорил: все под контролем, – склонясь, шепнул ей Кратов. – Эти стальные парни отпугнут самого дьявола». Разумеется, он преувеличивал. Для целей безопасности были употреблены совершенно иные средства, стороннему глазу неприметные, но намного более эффективные.

Остановившись на пороге, Кратов нащупал ладонями невидимую твердь изолирующего поля. Шарона, уловив его движение, не сдержалась и потыкала в упругую пустоту пальцем.

– Pulsate et aperietor vobis, [34] – произнес Кратов величественным голосом.

– Что это значит? – поразилась Шарона. – Вы, кажется, цитируете христианский Новый Завет?!

– Это все Феликс Грин, наш третий навигатор. Увлекающаяся натура. Классическая латынь – его хронологически последнее хобби. А сейчас, – Кратов воздел указательный палец, – должна прозвучать музыкальная фраза из рождественского гимна.