Возвращение в Полдень - Филенко Евгений Иванович

«Демагогия!»

«Лучше, чем приумножение энтропии во вселенной…»

Пока он решал, как ему поступить, команда «Тавискарона» явилась к нему сама.

Вначале над капсулой появилось напряженное, непривычно серьезное лицо Феликса Грина.

– Хотите, расскажу какую-нибудь байку? – спросил Грин без особой надежды.

Кратов прислушался к своим ощущениям.

– Не очень, – сказал он. – Без обид, Феликс, ценю ваше участие. Но я жду, чтобы все поскорее закончилось. А оно даже не началось.

Феликса тотчас же сменил командор Элмер Э. Татор.

– На самом деле, – промолвил он торжественным голосом, – уже началось.

– Пока не прибудут тахамауки… – начал было Кратов.

– На самом деле, они уже прибыли, – деликатно прервал его Татор.

– Почему мне не сообщили?!

– Вот я и сообщаю. Все возятся с этим печальным верзилой, им не до тебя, Кон-стан-тин.

Кратов живо представил себе картинку и невольно улыбнулся.

– Инспектор Терлецкая и с него истребовала заявление? – спросил он.

– Разумеется, – с трудно скрываемым весельем сказал Татор. – Бедняга тахамаук, похоже, не понял, чего от него добиваются.

– Как объяснил его спутник, импозантный и напыщенный, – сообщил, нависая над командорским плечом, Белоцветов, – у них, видите ли, не принято многократно подтверждать однажды принятые личные обязательства. На всякий случай, совершенно чтобы отделаться, нашей вельможной даме вежливо покивали.

Возле капсулы возникла легкая суета, знакомые лица пропали, а на их место заступили двое в белом. На груди у одного начертана была большая цифра «восемь», у другого «девять». За исключением этого обстоятельства, оба выглядели сущими близнецами.

– Доктор Кратов, – сказал Восьмой. – Я собираюсь инициировать связь «прибор-мозг» с помощью инфора, иначе говоря, прекрасно вам знакомой «шапки Мономаха», но, разумеется, модифицированной для целей процедуры. Вы готовы?

– И давно, – спокойно сказал Кратов. – Для меня такое не в новинку.

16

…И снова было зеркало, и снова он сам стоял по ту сторону дымного стекла, оба – оригинал и отражение – в одинаковом сером трико, в котором, нераздельные, отправились в долгий сон по воле рациогена. «Хочешь войти?» – усмехаясь, спросило отражение. «Оставь игры в Алису и Зазеркалье до лучших времен, – потребовал он. – Что, у „длинного сообщения“ иссякла фантазия, коли оно во второй уже раз подсовывает в мои сны меня же самого?» – «Но ты сам утверждал, что давно все понял. Что все твои собеседники в снах, живые и мертвые, всего лишь преломленное отражение тебя самого. Что всякий раз ты говоришь с самим собой, и никто из твоих оппонентов никогда не оперировал объемом знаний, превышавшим твой собственный. Маски сорваны, друг мой. Это последний акт безумно затянувшейся драмы, когда кульминация уже разыграна и действие плавно катится к финалу, занавесу и выходу на аплодисменты». – «Не так безысходно. Если уж мы перешли на художественную терминологию, это ложный финал. Все думают, что дело сделано, самое трудное позади, главного героя ждет вожделенный приз и успокоение в объятиях возлюбленной…» – «Возлюбленных! – ернически уточнил Зазеркальный. – Двух или трех… сколько их там у нас?» – «Остановимся на двух, – строго заявил Кратов. – Прочие не в счет, несерьезно… хотя…» Он вдруг вспомнил визит седовласой великанши в его каюту на Старой Базе. Считать все, что там произошло, несерьезным было весьма опрометчиво, и Авлур Эограпп с таким отношением точно не согласилась бы в своей убийственно неоспоримой манере. «Ну да, ложный финал, – продолжал Зазеркальный, веселясь. – Синица в небе, а журавль в руках. Предположим, избавишься ты от „длинного сообщения“, а дальше?» – «Это уже не моя забота», – упрямо возразил Кратов. «Давай, уговаривай себя. Поглядим, надолго ли тебя хватит и как долго ты сможешь находиться в стороне. Кому-то нужно понять, о чем „сообщение“, кто адресат и как с ним поступить впоследствии. Вскрыть сундук, не имея ключей». – «Точно не мне. Я не считаю себя тупицей, но криптография высшего уровня определенно находится вне пределов моего понимания». – «Ты гонялся по Галактике за рациогеном, – сказал Зазеркальный. – Повздорил с тектонами. Всполошил тахамауков. Наследил в конструктах археонов. Умер и воскрес…» – «Дважды!» – напомнил Кратов. «Ага, дважды. По меньшей мере…» – «Да мать же вашу… Я еще чего-то не знаю о себе?!» – «Уж во всяком случае, здесь я тебе не помощник. Ведь я – это ты, я знаю лишь то, что знаешь ты сам. Хотя, возможно, упускаешь из виду. А моя задача – напомнить тебе. – Зазеркальный вдруг сделался сварлив. – Не перебивай! В конце концов, никто из нас не ведает, когда прервется этот последний сон». – «Последний ли?» – недоверчиво переспросил Кратов. «Последний, успокойся… К чему я клоню? Ты проделал долгий путь, пережил бездну событий. Пренебрег личным бессмертием и вещими снами, которых больше не будет, ибо все эти маленькие радости идут бонусом к „длинному сообщению“. И после всего просто возьмешь и отойдешь в сторону?!» – «Да, черт возьми. Я только о том и мечтаю. Не хочу больше быть отмеченным – ни Хаосом, ни Мирозданием, ни судьбой по прозвищу „Удача“. Пусть высшие силы оставят меня в покое. Семья, работа… и маленькие радости совершенно иного свойства». – «Да ведь ты и впрямь веришь в эту лабуду! – удивился Зазеркальный. – И почему я должен тебя уговаривать? Ах, да… это ты сам споришь с собой на просторах внутреннего „Я“. И твое рационально настроенное эго, с его вновь открывшимися патриархальными ценностями, одерживает пиррову победу над рисковым и неустрашимым, но чуточку подуставшим альтер-эго, что верховодило тобой на протяжении двадцати последних лет». – «Что в том плохого? – пожал он плечами. – Я уже не мальчик резвый, кудрявым никогда не был…» [36] – «А влюбленным?! – требовательно вскричал Зазеркальный. – Хотя бы от новых влюбленностей не зарекайся, не разочаровывай меня!» – «Бог знает что ты несешь, – строго возразил Кратов. – Если я выкарабкаюсь из этого ни с чем не сообразного сна, то уж точно стану другим». – «Лучше или хуже?» – «Другим, – упорствовал он. – У меня родится дочь, и я намерен заняться ее воспитанием». – «Научишь ее драться и переть тяжелым танком в направлении угрозы?» – «И этому тоже». – «А чему ты научишь сына?» Кратов надолго замолчал. «Думать, слушать и говорить, – сказал он наконец. – Драться его научат без меня». – «Как это скучно, – протянул Зазеркальный. – Домосед, добропорядочный отец семейства… Очень надеюсь, что ты прямо сейчас пытаешься лгать самому себе». – «Иди к черту!» Зазеркальный не обиделся. Он слегка повернул голову, будто прислушиваясь к чему-то. «Ты заметил? Мы вот уже целую вечность несем какую-то пошлую чушь», – сказал он замирающим шепотом. «Должно быть, главное давно уже сказано». – «Пожалуй. Это финал, а финалы всегда банальны. Все самое важное и захватывающее происходит посередине действия. То есть в нашем случае давно произошло, тут ты прав. Отныне, брат мой по телу и мозгу, тебе будут сниться сны простые и незамысловатые. Не до конца утилизированные переживания, осколки сиюминутных тревог, призраки прошлого и, хочется верить, женщины – многочисленные и разные…» – «Никаких мрачных пророчеств?» – иронически осведомился Кратов. «Никаких, – торжественно подтвердил Зазеркальный. – Только милые, глупые и несбыточные надежды». – «Смешно», – сказал Кратов, пытаясь смахнуть ладонью туманную пелену, затянувшую зеркало сверху донизу. Но туман пришел с той стороны, и зеркало так и осталось пустым пыльным стеклом…

17

Высокое хрупкое небо было задрапировано сизыми тучками, которые давно пыжились, хорохорились и никак не могли разродиться обещанным еще с утра дождиком. Прохладный влажный ветерок тоже, как умел, пророчил непогоду. Но пока ничего ненастного не происходило, и потому Кратов мог валяться на траве, покойно закинувши руки за голову, слушая шелест древесных крон и блаженно подставляя лицо рассеянному небесному свету.