Хозяйка старой пасеки 2 (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка"

Варенька, стоящая за моим плечом, неровно вздохнула, видимо, тоже опасалась безобразной сцены. Я обернулась к ней.

— Варвара Николаевна, сделайте одолжение, пошлите кого-нибудь за его сиятельством и Марьей Алексеевной. Кому, как не исправнику, знать толк в раскаянии и искуплении, да и госпожа Пронская куда мудрее нас с вами.

— Кир… Граф Стрельцов просил передать, что ему нужно посетить Большие Комары, и Марья Алексеевна отправилась с ним.

В широко распахнутых глазах девушки читалось то самое искреннее раскаяние. Увлекшись делами, она совсем забыла об отъезде кузена.

Вот вечно так с гостями: и сваливаются на голову в совершенно неподходящий момент, и сваливают сами, когда как раз и нужны.

— Но они обещали вернуться сегодня же.

— Спасибо. — Я всплеснула руками, будто спохватившись. — Ольга Николаевна, беда с памятью не только у меня. Вы забыли представить графине господина… прошу прощения, не знаю сейчас вашего звания, господин бывший штаб-ротмистр.

— Теперь я полностью гражданский человек, и бывшие звания не имеют значения.

Взгляд Заборовского полыхнул злобой, но широкая улыбка выглядела искренней. Опасный тип. Очень опасный. Как бы стравить его с Кошкиным, и пусть два паука разбираются друг с другом?

— Моя оплошность, — опомнилась Дарья Михайловна. — Графиня, позвольте представить вам Эраста Петровича Заборовского. Возможно, вы встречались с ним в столице.

— Не имел чести, — поклонился гусар. Бывший гусар. — Такую ослепительную барышню я бы не смог забыть.

Варенька поджала губы. В ней явно боролись недоверие — все же не зря я рассказала ей ту историю — и тщеславие: такой импозантный мужчина оценил ее красоту!

— Эраст Петрович, познакомьтесь с графиней Варварой Николаевной Стрельцовой, кузиной нашего уездного исправника.

— Господин Заборовский. — Она присела в реверансе, однако голос прозвучал холодно. — Странно слышать о раскаянии на крыльце, а не в церкви. Глафира Андреевна, если вы не возражаете, я распоряжусь насчет чая.

— Вы мне очень поможете, Варвара Николаевна. — Я повернулась к гостям. — Пройдемте в гостиную.

— Я слышала, господин Нелидов теперь гостит у вас? — полюбопытствовала Оленька, входя в дом. — Вы не пригласите его присоединиться к нашему обществу?

— Он мой управляющий.

— Как быстро, однако, этот молодой человек завоевал ваше… доверие.

— Человеку с дипломом университета Готтенбурга и блестящими рекомендациями действительно легко завоевать доверие. Куда легче, чем некоторым дамам — осознать важность хозяйственных дел.

Я жестом предложила гостям рассаживаться в гостиной. Ольга раскрыла веер, замахала им чуть чаще, чем следовало бы.

— Да, дела — это то, что тяготеет над всеми нами. Юной барышне наверняка очень сложно управляться с таким большим хозяйством.

— Это действительно очень тяжело, — добродушно улыбнулась Дарья Михайловна. — Сочувствую вам, Глаша: столько забот свалилось на вас так рано.

Где ж ты была со своим сочувствием, когда Глаша осталась одна со своим горем?

— Не устаю благодарить Господа за то, что в свое время он послал мне надежную опору, — много лет мы прожили душа в душу, и воспоминания о моем дорогом супруге до сих пор придают мне сил.

— За вас можно только порадоваться, Дарья Михайловна. Возможно, со временем Господь подарит и мне достойного супруга. Однако он не посылает нам испытаний больше, чем мы можем выдержать, а я обожаю вести хозяйство и считаю, что многие его трудности сильно преувеличены.

— Ах, милая Глафира Андреевна, ваша вера в провидение поистине трогательна. Но в нашем обществе, к сожалению, столько предрассудков! Порой даже самые… — Ольга сложила веер, — необоснованные слухи могут заставить достойных женихов проявлять осторожность. Как же редко теперь встречаются благородные мужчины, готовые закрыть глаза на прошлое и увидеть истинные достоинства барышни! Верно, Эраст Петрович?

Варенька ахнула от дверей.

— Как вы… — осеклась под моим взглядом и все же сумела взять себя в руки. — Я не так много живу на свете, но всю жизнь меня окружали исключительно достойные и благородные мужчины. Взять хоть моего кузена — он наверняка сумеет не только уберечь свою супругу от утомительных хлопот, но и сделает ее счастливой. Возможно, каждый из нас видит лишь то, что способен видеть?

— Совершенно согласна с вами, Варвара Николаевна, — промурлыкала Ольга. — Каждый видит лишь то, что способен, впрочем, наивность, лучшее украшение барышни.

— Наивность, как и молодость, недостаток, который проходит очень быстро, вам ли не знать, в ваши года, Ольга Николаевна, — вмешалась я, заметив, как быстро-быстро заморгала Варенька.

— Да какие ж ваши года, дамы, — вмешалась Дарья Михайловна. — У вас впереди еще не только целая молодость, но и целая жизнь! В юности мы все порой поступали неразумно, но именно в эту пору мы способны на самые глубокие чувства и самое глубокое раскаяние. Верно, Эраст Петрович?

— Благодарю вас, Дарья Михайловна, — улыбнулся он и при этой улыбке пожилая дама зарделась будто девчонка. Перевел взгляд на меня. Будь мне действительно восемнадцать — этот взгляд обжег бы — темный, зовущий, полный вожделения — того вожделения, которое девочки, неспособные еще разбираться ни в людях, ни в порывах собственного тела, принимают за любовь. Он порывисто бухнулся на одно колено — не забыв, впрочем, чуть поддернуть штанину, чтобы не растянулась.

— Глафира Андреевна, я знаю, что недостоин даже смотреть на вас после того, как поступил, — начал он проникновенным тоном.

— Эти годы вдали от вас стали для меня настоящим мучением. Близость смерти — поверьте, в Скалистом краю она каждый миг стоит за плечом — заставило меня многое понять. Каждый день я проклинал свою слепоту, свою неспособность разглядеть истинное сокровище— словно безумец из притчи я выбросил редкую жемчужину, не сознавая ее истинной цены.

Дарья Михайловна промокнула уголок глаза платочком, и Варенька, которая начала было успокаиваться, снова заморгала. Проклятье, может, зря я дала ему возможность открыть рот?

— Я не смею просить прощения — я его недостоин. Но позвольте мне хоть иногда быть рядом — не как прежде, нет! Как самому верному, самому преданному вашему слуге, как человеку, готовому всю жизнь доказывать искренность своего раскаяния.

Он потянулся к моей руке, чтобы облобызать ее. Я поднялась, подавляя желание вцепиться когтями в эту холеную морду.

— Встаньте, Эраст Петрович. Подобное самоуничижение недостойно благородного человека. Вы правы, в Скалистом краю смерть — ежедневный спутник, мой несчастный брат успел написать мне об этом до того, как остался там навсегда. Я даже не знаю, где его могила, чтобы поплакать на ней, как плачу на могилах дорогих моих родителей.

Я помолчала, давая ему время встать. Медленно, пытаясь сохранить лицо — но именно это позволило мне снова заговорить, не давая ему возможности ответить.

— Вы правы, мы все делаем ошибки и я была плохой дочерью, пойдя против родительской воли. Мне не за что вас прощать, Эраст Петрович. Просите прощения у моих родителей. Если они даруют его вам, я буду послушной дочерью и подчинюсь их воле.

В его взгляде промелькнуло бешенство. Заборовский поклонился.

— Вы правы, Глафира Андреевна. Я должен совершить это паломничество. Склониться перед их могилами, прежде чем осмелиться снова предстать перед вами. Простите что потревожил вас в трауре и помните, что отныне я — ваш верный раб.

— У рабов нет собственной воли. Не смею вас задерживать, Эраст Петрович.

Распахнулась дверь. Нелидов влетел, потрясая пачкой бумаг.

— Глафира Андреевна, нужно ваше решение… — он осекся, вздрогнул, будто заметив присутствующих. Однако взгляд — внимательный, понимающий, — которым он встретился с моим, ясно говорил, что его явление не случайно. — О, прошу прощения. Я не знал, что…

— Ничего страшного, Сергей Семенович, — улыбнулась я, наконец-то — искренне.

Показалось мне, или скрежет зубов Заборовского был бы слышен даже в Больших комарах?