Хозяйка Его Виноградников (СИ) - Шевцова Наталья

«Воистину любовь зла!» – подумал он. Ведь не люби он отца, виноградники и винодельню, ему не пришлось бы ни тащиться на этот ненавистный званный вечер, ни обучать мерзавку Викторию, ни напяливать на себя тесный, сковывающий движения фрак, – при этом воспоминании он неосознанно повёл плечами, – и столь же тесные, узкие лаковые туфли, которые были тем ещё орудием пыток, – при этом воспоминании у него сразу же заныли пальцы ног. – И ладно бы только это, но помимо первого и второго, ему предстояло ещё нацепить на себя улыбку, шире которой не найти ни на одном параде клоунов, и галстук-бабочку, каждый раз ставившую себе целью задушить его, – это последнее воспоминание невольно заставило его закашляться и проверить ворот рубахи.

Но он любил, не просто любил, он обожал своего приемного отца! И превыше всего на свете он ценил его уважение и одобрение. И он был искренне, беззаветно и навсегда влюблен в виноградники, в зеленые холмы, в темные погреба и огромные бочки.

Рэй был влюблен в каждый момент своей работы, связанный с виноградниками: от посадки и ухода до сбора урожая. Он боготворил каждый из этапов их развития: от орошаемых весенним дождем молодых зеленых побегов до утопающих в солнечных лучах созревающих гроздей.

Процесс же превращения винограда в вино он и вовсе почитал волшебным. Знал каждый аспект этого процесса и все равно считал его волшебным! Большим светлым комнатам, он предпочитал темные погреба, в которых хранились огромные дубовые бочки с вином. Влажный и прохладный воздух в которых был насыщен сложным букетом ароматов терпких ноток дуба, сладости спелого винограда и легкой кислинки, которую придавал молодым винам процесс брожения.

Всё вышеописанное наполняло сердце Рэя благоговением, чувством сопричастности и собственной значимости, делая его жизнь счастливой и полной. И всё это подарил ему никто иной, а его приёмный отец. И ещё он подарил ему свою безусловную любовь, счастливое детство и всего себя без остатка.

Дэвид сформировал его. Культивировал его, так сказать, с годовалого возраста и вырастил таким, какой он есть. Со всеми его достоинствами и недостатками.

Дэвид, правда, утверждал, что последние у него не от него, что он, мол, никогда не был ни упрямцем, ни трудоголиком, ни грубияном. Но его приёмной отец себе льстил. Он был тем ещё и упрямцем, и трудоголиком, и словцом мог так приложить, что не каждый так сумеет кулаком в глаз дать.

Что правда, с возрастом Дэвид стал не то, чтобы мягче, скорее сентиментальней. Отсюда и Виктория. И все его последние безумства.

«Любовь-таки, воистину зла! – ещё раз убежденно подумал Рэй. – Был же ж совершенно нормальный человек, а теперь… за Дэвидом глаз да глаз нужен! И не только за Дэвидом, но за змеюкой подколодной в овечьей шкуре».

Рэй тяжело вздохнул.

И он и Дэвид прекрасно знали, что он мог без проблем всё бросить как есть: на виноградниках Сангедор-Луссильон служили лучшие из лучших. К тому же отбор проб был не тем процессом, который нельзя было бы прервать и который опытные дегустаторы не смогли бы подхватить без подробных инструкций.

– Хорошо. Твоя взяла. Пойдем, – с видом приговоренного к казни проговорил он. Чем вызвал улыбку на лице приемного отца.

Глава 13

Глава 13

Не хотела идти на званный вечер в свою честь и Виктория. Нет, в отличие от Рэя, у неё не было предубеждений против местного общества. По крайней мере, она не помнила ничего подобного. Как не было у неё пока и работы, от которой званный вечер мог бы её оторвать. И она не имела ничего против красивых нарядов. Кроме того, пожалуй, что она очень сомневалась в том, что её наряды семилетней давности соответствуют моде.

Виктория просто боялась. Боялась показываться на глаза местному обществу. Боялась их реакции на её возвращение. Боялась их косых взглядов и шепотков за спиной.

Поспешно покинув террасу, она почти бегом направилась к себе в комнату. Здесь она широко открыла окно и принялась жадно вдыхать свежий воздух. Воздух был наполнен ароматами лета и шепотом листьев, и Виктория его вдыхала… вдыхала и вдыхала… И за этим занятием её и застала Элла.

– Пойдем, я тебе кое-что покажу, – сказала она.

Виктория последовала за ней, все еще думая о возможных последствиях встречи с теми, кто помнит её другой. Мысли кружились у неё в голове, каждая из них рисовала всё более мрачные сценарии. Она опасалась, как того, что её возвращение воскресит старые слухи и недомолвки, которые однажды заставили её покинуть родные края. Так и того, что старые завистники используют её возвращение как повод поквитаться с ней. Виктория боялась, что те, с кем у неё прежде были напряженные отношения, станут не просто шептаться за её спиной, а пойдут на то, чтобы публично унизить её.

Тем временем она и Элла зашли в большую просторную комнату, в которой было развешано множество полотен в отполированных серебряных рамах, включая изящные пейзажи и искусно драпированные обнаженные фигуры. Над каждой картиной были установлены небольшие светильники.

– Узнаешь? Это твоя мама, – указала она на один из портретов.

Это был нарисованный широкими, драматическими мазками портрет очень красивой женщины. Ее каштановые волосы были убраны назад, а овал лица подчеркивали серьги с изумрудами, в тон глазам.

– Элизабет была признанной красавицей, и ее часто рисовали знаменитые портретисты, – продолжала Элла. – Этот вот выполнен рукой самого Бернардо Контерини! Твоя мама коллекционировала картины. И даже сама немного рисовала. Точнее, это она считала, что немного. Мне же кажется, что у неё был талант. Если хочешь, я отведу тебя в её студию, там осталось всё, как было при ней.

– Конечно хочу! – воодушевленно воскликнула Виктория, наклоняясь, чтобы ближе рассмотреть лицо матери: и видя перед собой свои же точеные скулы, свои же огромные, слегка раскосые зеленые глаза, брови вразлёт, слегка вздёрнутый небольшой носик, пухлые губы… Отец был прав, она очень похожа на мать. У нее было чувство, что она смотрит в зеркало.

– А вот ещё один её портрет! – указала Элла на портрет восседавшей на белом жеребце всадницы. – Этот работы Энтони Мальволио. Здесь Элизабет изображена совсем юной, ещё до замужества! Просто поразительная красавица! И редкостной души человек! Просто необыкновенной доброты… – в ее голосе явственно слышалась легкая печаль.

– Она просто ослепительна! – восхитилась Виктория изображением юной девушки, в решительном наклоне подбородка, неустрашимом выражении глаз и задорной улыбке которой читалась несгибаемая воля. На этом портрете её мать была ещё больше на неё похожа. Точнее, конечно, это она была похожа на свою мать. Вот только почему она не чувствует ничего из того, что, по её мнению, она должна была бы чувствовать, глядя на портрет свой покойной матери.

«Почему я не чувствую, не только чувства потери или печали, но и даже малейшей связи? Что со мной не так? – думала она, вглядываясь в такое одновременно и знакомое, и чужое лицо. – Почему мне кажется, что дело не только в том, что я потеряла память?.. Почему, чем больше я узнаю о своей жизни, тем более чужой она мне кажется? Что со мной не так, мама?» – мысленно спросила она у портрета. Но прекрасная юная всадница, разумеется, ей не ответила. Она просто продолжала взирать на нее с высоты холста… Такая далекая и такая… чужая.

– Ты удивительно на неё похожа, – между тем говорила Элла. – Раньше я этого не замечала. Никто не замечал, только Дэвид… Возможно, дело в выражении глаз… Да и вообще лица… – задумчиво проговорила она.

Виктория повернулась к женщине, нервно облизала губы и спросила.

– Элла… Я была очень плохой?

Её вопрос явно застал женщину врасплох. Она отвела взгляд.

Вопрос Виктории повис в воздухе.

Она знала какой будет ответ. И, что греха таить, боялась этого ответа. И всё же спросила ещё раз. Точнее попросила.

– Мне нужна правда, Элла. Расскажи мне обо мне прежней. Какой я была?