Ашер 8 (СИ) - Шиленко Сергей

«Вы видели. Это наш истинный враг. Не Валериус. Не лорды. А болезнь, что сожрет нас всех, пока мы режем глотки друг другу за кусок хлеба. Я пришел не как ваш новый хозяин. Титулы и гербы сгорели в этом огне».

Он сделал шаг вперед, один, безоружный, прямо в толпу.

«Я пришел как солдат. Сын Тибериуса, который умер, чтобы дать нам этот шанс. Я пришел просить вас сражаться. Не за меня. Не за лордов. За наших детей. За право увидеть следующий рассвет. Таллос и его люди со мной. Шахтеры и гвардейцы. Мы либо станем одним народом, либо все сдохнем в этой каменной могиле. Выбирайте».

Путь Иди лежал на север, в суровые, выветренные пустоши, которые люди городов с презрением звали землями На’би. Это был совершенно другой мир, живущий по своим законам. Мир голого камня, пронизывающего ветра и древних, как сама земля, духов. На третий день пути, когда солнце начало клониться к горизонту, окрашивая скалы в тревожные, кровавые тона, они появились из-за холмов. Словно выросли из самой земли.

Патруль На’би. Десяток воинов, двигавшихся с бесшумной, текучей грацией хищников. Их лица были раскрашены белой глиной в причудливые, пугающие узоры. В руках они держали длинные копья с тяжелыми костяными наконечниками. Они не кричали и не угрожали. Они просто возникли вокруг маленького отряда Иди, отрезая все пути к отступлению. Их молчание было страшнее любого боевого клича.

Двое проводников Иди, нанятые в последнем поселении на границе, напряглись, как струны. Их руки сами легли на рукояти мечей, лица побледнели. Они знали, что встреча с патрулем На’би в их родных землях почти всегда означает быструю и тихую смерть.

«Стой», — голос Иди был тихим, но в нем была сталь, заставившая проводников замереть. Она сделала шаг вперед, одна, оставив своих спутников позади. Она расстегнула дорожный плащ, показывая, что на ней нет доспехов. Ее ладони были открыты и обращены к воинам. Она была воплощением беззащитности.

Вожак патруля, высокий, жилистый воин со старым шрамом, пересекавшим все лицо, спрыгнул со своего коня-ящера. Он двигался плавно, не делая резких движений. «Чужачка, — его голос был низким и гортанным, как рокот далекого камнепада. — Эта земля не терпит вони ваших городов. Твои спутники знают закон. Мы убьем их быстро. А ты… уходи, или твои кости будут белеть под нашим солнцем».

«Я пришла не топтать вашу землю, — ответила Иди. Она говорила на всеобщем, но ее слова, казалось, находили отклик глубже, чем просто в ушах. Они вибрировали в самом воздухе. — Я пришла просить ее о помощи. Она умирает. И вы, ее дети, это чувствуете. Вы чувствуете, как слабеет ветер, как болеет камень и как плачут духи».

Воин замер. Он ожидал чего угодно — мольбы, угроз, попытки торговаться. Но не этого. Он смотрел в ее ясные, спокойные глаза, в которых не было ни страха, ни лжи. Он видел в них отражение больного неба над своей головой. Он не понимал ее слов разумом, но чувствовал их нутром. Он чувствовал правду в ее голосе так же, как чувствовал направление ветра или приближение грозы. Это было знание его предков, знание самой земли. Он медленно, почти нехотя, кивнул.

«Шаманы будут говорить с тобой. А твои спутники… пусть живут. Пока».

Стойбище На’би было сердцем пустошей. Десятки низких, круглых шатров из грубо выделанных шкур были расставлены по кругу, в центре которого горел вечный огонь, отгоняющий не только ночной холод, но и злых духов. Воздух пах дымом, сухой травой и чем-то еще — древним, почти осязаемым ощущением силы. Ее провели мимо молчаливых, наблюдающих за ней воинов и женщин к трем старейшинам. Три шамана сидели на шкурах у огня. Их лица были похожи на потрескавшуюся от времени и ветров кору древних деревьев, а глаза, казалось, видели не ее саму, а то, что стояло за ней.

Они долго молчали, разглядывая ее, словно пытаясь прочесть ее душу, как открытую книгу. Молчание было испытанием. Оно давило, заставляло нервничать, но Иди стояла спокойно, выдерживая их взгляды.

«Говорят, ты принесла весть, дитя городов, — наконец произнес главный из них, самый старый. Его голос был сухим, как шелест песка. — Но слова — это ветер. Они часто лгут. Покажи нам свою душу. Покажи нам ту правду, что горит в тебе и заставила тебя прийти сюда».

Ее подвели к огромному черному камню, стоявшему в самом центре круга. Он был гладким, отполированным тысячами прикосновений, и теплым на ощупь, словно внутри него билось живое сердце. Он, казалось, тихо гудел от скрытой внутри силы. Это было сердце их народа, их алтарь и их оракул.

Иди, не колеблясь, положила на него ладонь. Она закрыла глаза и перестала быть собой. Она стала проводником, каналом, через который хлынула чужая боль и чужая решимость.

Через нее в разум шаманов хлынул не просто образ — хлынула сама суть произошедшего. Боль. Ужас рушащегося Дальнегорска, беззвучный крик ломающегося камня, предсмертный хрип Патриарха, отдавшего жизнь за призрачный шанс. Отчаяние Макса на борту «Странника», его холодная ярость и тяжелая, выстраданная решимость. Боль всего мира, который корчился в агонии под багровыми шрамами на небе. И ее собственная боль, ее новая, звенящая тишина, наполненная решимостью идти до конца.

Один из шаманов вскрикнул и отшатнулся от камня, хватаясь за голову, словно от физического удара. Второй беззвучно упал на колени, его губы шептали древние молитвы духам земли. Главный шаман стоял, вцепившись в свой костяной посох так, что побелели костяшки, и по его морщинистой щеке медленно текла одинокая слеза.

Когда Иди убрала руку, она тяжело дышала, словно пробежала много километров. Она отдала им все, что у нее было.

Старик долго смотрел на нее, потом на свой народ, в благоговейном молчании собравшийся вокруг.

«Ты говоришь не своим голосом, дитя, — медленно произнес он, и его слова, усиленные странной акустикой этого места, разнеслись по всему стойбищу. — Ты говоришь голосом умирающей земли. Голосом наших предков, что спят под этими камнями. На’би слышат этот зов. На’би будут сражаться».

Глава 13

Старая кузница еще недавно пахнувшая холодным металлом, сыростью и забвением, превратилась в филиал преисподней на земле. Воздух, густой и тяжелый, можно было резать ножом. Он был пропитан многослойным букетом запахов: раскаленной стали с её едким металлическим привкусом, который въедался в горло и оставался на языке горьким послевкусием, флюса, чей химический аромат смешивался с дымом от угля и древесины. Пот сотен людей создавал свою особую ноту — соленую, острую, пропитанную адреналином и отчаянием. И над всем этим витало еще что-то новое, едва уловимое — привкус озона, как после сильной грозы, когда воздух буквально искрит от электричества. Это магия Ады, её концентрированная воля, смешивалась с грубой работой кузнецов, создавая немыслимый, но на удивление действенный коктейль.

Я стоял, прислонившись спиной к нагретому жаром косяку, чувствуя, как тепло проникает сквозь одежду и согревает напряженные мышцы. Мои глаза методично сканировали это организованное безумие, отмечая каждую деталь, каждое движение. На Земле я бывал на заводах, видел современные производственные линии с их четкой логистикой и автоматизацией. Но это… это было что-то совершенно иное. Это был не просто цех. Это был пульсирующий, рычащий, изрыгающий искры организм, рожденный из отчаяния и стали. Живой и злой, он дышал в ритме молотов, питался углем и человеческой решимостью.

Звуковая какофония была невероятной. Основной ритм задавали молоты — от легких, звонких ударов при чистовой обработке до тяжелых, гулких ударов больших кувалд, которые заставляли дрожать пол под ногами. Шипение раскаленного металла при погружении в воду создавало высокочастотный фон, а свист мехов добавлял басовые ноты. Между всем этим грохотом прорывались человеческие голоса — команды, проклятия, иногда смех. Удивительно, но люди находили причины для смеха даже здесь, в этом аду из огня и металла.