Вдова на выданье (СИ) - Брэйн Даниэль

Я подумаю об этом… не завтра, но по пути. Следует поспешить, я не могу исключать, что лишний час в этом проклятом сарае подвергает моих малышей риску.

Я спускалась в подвал налить молоко — для кого, если дети его не пьют? Для себя, для Ларисы, для Домны? Мы все трое — родственницы, и пусть наследство моего мужа пшик, откровенный геморрой, в мое время от такого наследства наследники бежали, сверкая пятками, — возможно, есть что-то, что я не учла.

Я очнулась, услышала крик сына и кинулась на помощь. Уберу Харитона, чтобы он не мешал, Харитон лишний. Остается Лариса, удивившаяся моему появлению, но если это она ударила меня по голове, то в лицедействе ей нет равных. Остается Домна, едва не свалившаяся без чувств, но насколько я помнила — смутно, конечно — она застала момент, когда я размахивала канделябром и грозилась придушить Ларису ее жемчугами, от лапочки-Липочки такого никто не ждал. Верну Харитона и для сравнения вспомню, что он был, мягко выражаясь, шокирован, Харитона можно понять.

Парашка? Она была с детьми, но это когда я спустилась. Она могла оставить Наташеньку и добежать до кухни, старуха полна сюрпризов, с учетом ее прошлого. Покойная Зинаида? У нее было много времени, чтобы свыкнуться со своим промахом, если это она огрела меня по голове, и попробовать прикончить меня еще раз. И Евграф… я покосилась на сидящего рядом со мной мужика. Слабоват удар для него, или рука дрогнула?

Я никого не сбрасывала со счетов. Я боялась, я металась между двух зол. Собственно, зол было пять, минус покойная Зинаида, а значит, уравнение таково: четыре неизвестных или только две. И пока и Евграф, и Парашка меня спасали, но не берегли ли они меня, как жертвенного ягненка, и лишь для того, чтобы перерезать мне горло на алтаре.

В попытке убить меня нет никакой логики. В смерти Зинаиды нет никакого смысла. Лихач остановился напротив нашего дома — я сторговалась в оба конца плюс ожидание, — слез с козел, пошел потрепаться с коллегами по извозчичьему бизнесу. Окна дома были темны, я махнула рукой Евграфу:

— Иди собирай все, смотри, чтобы на одну телегу вещи уместились.

— Не можно, барыня, — возразил он. — Не уместятся. Вон и ванька наш пошел подряжать подводы.

Это нормально, что барыня вечно тупит на ровном месте, а слуги исправляют все по мере возможности? Пожалуй, да, так и есть.

Дети ужинали, и у меня остановилось сердце при виде малышей перед тарелками — не в доме, где так легко умереть, — но Парашка, вздрогнув, судорожно начала что-то заглатывать, и я перевела дух. Черт с тем, что она пасется в тарелках детей. Пусть, все равно это в последний раз.

— А ну куда из-за стола? — закудахтала Парашка с еще набитым ртом, и я видела, что она порывается отвесить малышам за неподобающее поведение затрещины, но помнит, чем ей грозит распускание рук. — Ты, матушка, чего суровая? Опять что стряслось?

— Собирай детей, Прасковья, — негромко повелела я, не скрывая гордости за себя. — Мы уезжаем.

— На ночь глядя? — засопротивлялась Парашка, но больше для вида. Или я себя этим утешила. — А до утра что?

— А ничего. Я говорю — ты исполняешь. — Похоже, методы работы с персоналом старого барина ей были по нраву? — А то высеку.

Прасковья подсунула Женечке тарелку, которую тот отодвинул, смекнув, что назревает что-то интересное. Потом посмотрела на меня, покачала головой и промокнула рукавом совершенно сухие глаза.

— А речь-то! — с восхищением признала она. — Как барина покойного слышу!

Я хотела собраться тихо, но понимала, что не получится. Дети сообразили, что предстоит приключение, и не воображаемое, а настоящее, но пока просто смотрели широко раскрытыми глазищами, и я не вытерпела, дала слабину, сказала им, что мы сейчас поедем в новый дом…

Да, в эпоху, в которой мне выпала сомнительная честь теперь жить, малышей держали в ежовых рукавицах. Порка, упреки, унижения, полный игнор за непослушание. Даже сейчас, когда радостный визг выдавал мое бегство с головой, я позволила им быть нормальными детьми: искренними, эмоциональными, открытыми.

Научатся всему, когда придет время. И скрывать чувства, и притворяться, и держать удар, и наносить его. А пока — пока даже такая мелочь, как сборы и переезд, способны сделать их неподдельно счастливыми, я любому запихну в глотку его недовольство.

— Уйми своих паршивцев, Липа! — выкрикнула Лариса, театрально заламывая руки. Она распахнула дверь, даже не постучавшись, и изобразила приступ мигрени. Вроде бы человек должен приспосабливаться к изменчивым обстоятельствам, но Ларисе ни один урок впрок не шел.

Первым желанием было напомнить ей мое обещание. Потом я решила, что мне все равно, это последний час в этом доме. Поэтому я молча и несильно толкнула ее в грудь, чтобы закрыть дверь беспрепятственно.

— Куда ты собралась, Липочка? — мгновенно переключилась Лариса на суету. — Что за подводы возле дома?

— Не твое дело, — бросила я и хотела вернуться в комнату, но потеряла, черт возьми, бдительность.

Лариса была мстительна и сильна, она буквально выволокла меня в коридорчик за волосы, и я сжала зубы, чтобы не заорать и не напугать детей, а Парашка возилась с вещами к нам спиной и ничего не заметила. Теперь я была в уязвимом положении, Лариса швырнула меня на колени, боль от удара была такая, что я все-таки вскрикнула, но потом, увидев перед глазами подходящее место для атаки, без замаха шарахнула Ларису локтем под коленную чашечку.

Все известные мне случаи женских драк были из-за мужиков, думала я, пока мы катались по грязному полу. А нет, пару раз я наблюдала рыночные свары. Сама я не принимала участия, не тот у меня был тогда полет, но выглядело это точно так же — свирепо и бесшумно. Драки из-за сердечных драм напоминали разборки мартовских котов — на публику, с надрывом, драки из-за удачных торговых мест шли молча, и не на жизнь, а на смерть.

— Где ты взяла деньги, тварь? — прошипела мне в лицо Лариса. — Кому продалась, шалава ты подворотная?

Я быстро одержала верх. Отчаяние проигрывает злобе, к тому же злобе матери. Висок горел — Лариса выдрала мне клок волос, и я хотела взять реванш, но не кроваво. Взгляд Ларисы словно говорил — я тоже хочу продать себя кому-нибудь подороже.

«Милый соколик Николенька…»

— Николай дал, — ухмыльнулась я, скромно опуская глазки. На правой скуле будет фингал, откуда умею драться я, понятно, но кто научил купеческую дочку?

— Врешь!

Лариса подо мной обмякла, и это значило, что я или попала в цель, или крупно облажалась.

— Как знаешь, — согласилась я. Раздались тяжелые шаги — за вещами пришел Евграф, но вмешиваться в драку не стал, остановился неподалеку, и я рассматривала его сапоги. Я была готова поставить… пару целковых, не больше, что ничего подобного за всю свою жизнь Евграф не видел. — Теперь вот что, милая сестрица.

Я чуть нажала на заломленную руку, слегка, чтобы эта малахольная дура не заверещала. И без того сейчас дети опять будут в слезах из-за моего вида.

— Ты бросила в сливки хлебный цвет, — зашептала я так, чтобы Евграф не расслышал. — Зинаида была девственна. Она не гулящая, это ты просчиталась. Так что полиция скоро к тебе придет. А я покажу, и Прасковья покажет, что ты совала свой нос на поднос. Вопросов к тебе, сестренка, будет много…

Лариса старалась вывернуться, но не могла, я пресекала все попытки. Открылась пошире дверь, я увидела ноги Парашки, потом они исчезли из поля зрения, и я услышала, как она отвлекает детей.

Мое сокровище, мой отец был триста тысяч раз прав, когда откупил ее от каторги, такую преданность и сметливость ищи с фонарем — не найдешь.

— Я ее не убивала! — выдохнула Лариса. — Ты полоумная.

Начни она визжать и многословить, и я бы усомнилась. Но Лариса была спокойна, черт ее возьми, испугана, повержена, но спокойна.

Я отпустила ее и поднялась.

— Пошла отсюда вон, и чтобы я тебя не видела, — произнесла я, косясь то на Евграфа, стоявшего с лицом каменного идола с острова Пасхи, то на Ларису, потому что я уже повернулась к ней спиной десять минут назад, и во что это вылилось.