Хозяйка старой пасеки 2 (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка"

Уловив едва заметный вопрос в его интонациях, я кивнула.

— Да, спасибо.

— А пока предложите дворнику сделать церу. Насколько я понимаю, воск у вас есть, сажи тоже достаточно.

Точно! Деревянная дощечка с нанесенным воском и стило — заостренная палочка. Штука древняя как мир и потому простая.

Нелидов откланялся. Я взялась за письмо. Печать украшал лук с тремя наложенными стрелами и языком пламени над ними. Ломать ее не хотелось: предчувствие подсказывало, что ничего хорошего внутри я не найду.

Да что я веду себя как девчонка!

Хрустнул сургуч, я развернула письмо.

' Милостивая государыня Глафира Андреевна!

Имею честь уведомить Ваше благородие о получении Вашего почтенного прошения от сего числа касательно производимого дознания.

Изъясняю, что производство дознания ведется мною в строгом соответствии с предписаниями Устава благочиния и Учреждений для управления губерний.

Согласно означенным установлениям, разглашение обстоятельств, могущих воспрепятствовать обнаружению истины, до окончания следствия не дозволяется. Равным образом сообщение подробностей дела лицам, не причастным к производству оного, противно служебному долгу.

Как только производство по означенному делу достигнет той степени, когда оное может быть предано огласке без ущерба для правосудия и не в противность установлениям, немедленно буду иметь честь довести до сведения Вашего благородия все относящиеся к Вашей особе обстоятельства.

Что же касается права на подачу жалоб, то оное принадлежит всякому рутенскому подданному и может быть осуществлено в любую из вышестоящих инстанций, включая Губернское правление, Палату уголовного суда, Сенат и Собственную Ее Императорского Величества Канцелярию.

С истинным почтением пребываю

Вашего благородия покорнейший слуга

Кирилл Стрельцов, земский исправник'.

Я медленно сложила письмо, борясь с желанием порвать его в клочья. Сама виновата: нечего было пытаться переиграть исправника на поле, где он наверняка опытнее меня. Если перевести этот шедевр канцелярского слога на русский, хватило бы двух предложений. «Я работаю, как закончу — сообщу, что можно. Жалуйтесь хоть папе римскому, хоть в спортлото».

— Глаша? — спросила Варенька. — Что этот будочник тебе написал?

— Ничего. — Мои пальцы, словно против воли, прогладили на столе края письма, усиливая остроту сгибов. — Ничего серьезного.

Вот же…

Но как красиво он меня сделал, зараза этакая!

При этой мысли я рассмеялась.

— Глашенька, я сбегаю за нюхательными солями, — встревожилась девушка.

— Не стоит. — Я улыбнулась ей. — Правда не стоит. Я смеюсь над собой. Он прав, а я здорово сглупила.

— Надеюсь, ты не скажешь ему это? Мужчины должны чувствовать себя немного виноватыми, даже если абсолютно правы.

— Не знаю, кто тебя этому научил, но я с ним не согласна. Разве можно делать человека виноватым ни за что? Разве это справедливо?

— Но тогда ими совершенно невозможно будет управлять!

— Если я захочу кем-нибудь управлять, я прикажу оседлать мне лошадь, — ответила я чуть резче, чем следовало бы. — А с людьми я предпочитаю договариваться. Или хочешь, чтобы я попробовала твою идею на тебе самой?

— Она не моя! — На лице Вареньки огромными буквами читалось: «А меня-то за что?» — Но если договориться не получится?

— Если человек в принципе не способен договариваться, то и незачем иметь с ним дело, только и всего. — Я улыбнулась. — И хватит о высоких материях. Пойдем к Герасиму.

А то кое-кто опять скажет, что я порчу его кузину.

Герасим взял лист бумаги с прописями так осторожно, будто он был сделан из тончайшей золоченой фольги. Положил его на стол, бережно погладив. Посмотрел на меня с сожалением и поводил пальцем по ладони, будто пересчитывая монеты.

— Бумага для тебя дороговата, согласна, — сказала я. — Я закажу грифельную доску при первой же возможности. А пока ты можешь сделать штуку, на каких писали еще несколько тысяч лет назад.

Герасим вопросительно поднял брови, и я пояснила:

— Возьми немного воска, я разрешаю, добавь сажи, чтобы был темным. Залей гладкую дощечку. Заточи палочку как перо, а на обратной стороне сделай лопаточку, чтобы можно было разгладить воск и снова писать.

Он энергично закивал.

— А пока попробуй перо.

Поставить ему руку оказалось не настолько трудно, как я опасалась. Все же дворник был мастером и умел не только землю копать. Тонкая работа вроде письма тоже была ему под силу. А еще он обладал чудесной способностью игнорировать смешки и перешептывания мальчишек в людской, которые раздражали даже меня.

— Я принесла тебе букварь, — сказала Варенька, когда Герасим распрямился, разминая занывшую с непривычки руку. — Пока можешь посмотреть, а учиться писать начнем завтра днем.

Дворник покачал головой. Описал дугу через верх, ткнул в потолок и изобразил, будто машет топором. Указал в конец дуги, коснулся букваря. Варенька нахмурилась.

— О! Поняла! Днем ты будешь работать. Тогда вечером, конечно.

Закрыв за собой дверь в людскую, я замерла, жестом попросив Вареньку молчать. Не понравилось мне, как хихикали и переглядывались мальчишки. Герасим, конечно, человек взрослый и в состоянии постоять за себя, а подслушивать нехорошо, однако подслушивая можно узнать немало интересного.

Я не ошиблась. Начал Антошка.

— Ишь ты, дядька Герасим в грамотеи подался! Небось думает, что перо в руки возьмет — и сразу в господа выйдет!

— Да куда ему, немому-то! — подхватил Кузька. — Букву напишет, а сказать, что написал, — не сможет!

— А может, он мечтает приказчиком стать? — добавил Данилка. — Думает, барыня его в господский дом переведет?

— Эх, дядька! — весело продолжил Антошка. — В твои-то годы за букварь садиться! Внуки твои от смеху помрут!

— Пусть лучше топор держит, — буркнул Федька. — Это ему сподручнее книжек.

— Да он, поди, думает, что как научится — так ему и жалованье прибавят! — не унимался Кузька. — Дурак старый!

— Тише вы, — попытался их унять Митька, но было поздно.

— А что, дядька? — поинтересовался Кузька. — Думаешь, барыня тебя за ученость полюбит? Да она на тебя и не взглянет!

Послышался звук удара и вскрик Кузьки.

— Ой, мамочки! Дядька, мы же пошутить только!

Я распахнула дверь.

— Повеселились? Или мало вам Герасим навешал, позволить еще добавить?

Мальчишки сжались на лавках. Кузька, держась за щеку, попытался спрятаться за спину Митьки. Антошка вмиг перестал хихикать, а Федька уставился в пол. Только Данилка смотрел на меня внимательно, будто пытался понять, насколько сильно они влипли.

— Барыня, мы не… то есть… — забормотал Митька.

— Молчать, — оборвала я. — Герасим, можешь позаниматься в пустующем флигеле, там есть стол. А я пока побеседую с этими умниками.

Дворник поклонился и вышел, бросив на мальчишек тяжелый взгляд.

— Ну что, весельчаки. — Я обвела их глазами. — Расскажите мне, что такого смешного в том, что человек хочет научиться читать и писать.

— Да мы просто… — начал было Антошка.

— Просто что? Просто решили показать, какие вы умные?

— Просто пошутили.

Я скрестила руки на груди.

— Пошутили, значит. Отлично. Тогда объясните мне, умники, что вы будете делать, если решит пошутить над вами… скажем, господин Нелидов. Пошутит, что не только барыня вам ничего не должна, но и вы задолжали по змейке за день работы.

— Так мы к вам на поклон пойдем! — сказал Митька.

— А я в город уехала. Или замуж вышла и в имение мужа перебралась.

— Тогда… к старосте пойдем жаловаться.

— Разве может староста управляющему слово поперек сказать?

Митька почесал в затылке.

— Делать нечего, придется исправнику кланяться.

— А исправник в Больших Комарах.

Митька задумался, и влез Данилка:

— Придется снова к старосте идти, в ноги кланяться и просить челобитную исправнику написать.