Гарем на шагоходе. Том 11 (СИ) - Гремлинов Гриша

— Это хорошо, — кивнул я. — Он что-нибудь говорил?

Наступила секундная пауза. Очевидно, логические цепи Робина обрабатывали запрос, выбирая наиболее точную формулировку.

— Да, сэр. Он был весьма… экспрессивен. Если позволите процитировать дословно, его первые слова после пробуждения были: «Где я, твою мать⁈ Какого хрена я привязан, как грёбаный баран на скотобойне⁈ ТВОЮ МАТЬ! ПОЧЕМУ ТАК ТРЯСЁТ! ААААААА! Отстегни меня немедленно, жестянка, я найду вашего рыкожопого штурмана и переломаю ему все пальцы! Сволочь!!! Да кто ему лицензию выдал?!!! ААААААААААА!!!!!!» Конец цитаты, сэр.

Я остановился посреди коридора и усмехнулся. Широко, искренне, почти с восхищением. Вот он, дух настоящего солдата. Не важно, на чьей ты стороне, но если ты выжил в такой мясорубке, первое, о чём ты думаешь — это как набить морду тому, кто, по-твоему, виноват в твоих злоключениях. Уважаю.

— Он в порядке, — констатировал я. — Что-нибудь ещё?

— Пару минут назад я решил предложить ему стандартный реабилитационный рацион, но он выразил желание получить «стакан вискаря» и «нормальную жратву, а не эту вашу питательную бурду для младенцев и беззубых старух», — всё так же невозмутимо доложил робот. — Я сообщил ему, что рацион и медикаменты назначаются исключительно медицинским персоналом. В ответ он предложил мне совершить противоестественный акт с ближайшим тостером. Я занёс его лексикон в базу данных для дальнейшего лингвистического анализа.

— Молодец, Робин. Продолжай наблюдение. И дай ему воды. А то от такой ругани в горле пересохнет. Конец связи.

Я убрал руку от коммуникатора, всё ещё усмехаясь. Настроение, как ни странно, улучшилось. Этот пленный буйный и злой, но живой. Это нормально. Это понятно. Гораздо хуже, когда они молчат.

Именно с этой мыслью я подошёл к каюте, где мы заперли двух флоксийцев. Дверь была заблокирована, рядом с ней на стене горел красный индикатор. Я приложил ладонь к панели. Замок щёлкнул, и створки с шипением разъехались.

Каюта была стандартной, спартанской, рассчитанной на двоих. Двухъярусная койка, небольшой стол, вмонтированный в стену, пара шкафчиков. И тусклое освещение, вырисовывающее фигуры двух пленников.

Они сидели на нижней койке, плечом к плечу. Пустые пищевые контейнеры и банки из-под пива валялись на полу. Видимо, после тряски ребята поленились их поднять и бросить обратно в урну. Да и по мордам было заметно, что ели и пили они без всякого удовольствия. Просто чтобы поддержать в себе жизнь.

Когда я вошёл, они вздрогнули и выпрямились, глядя на меня большими, печальными глазами. В них не было того животного ужаса, что в допросной. Теперь в них плескалась глухая, беспросветная тоска. Безнадёга.

— Всё в порядке? — спросил я штатно-вежливым голосом.

Тот, что был постарше, медленно кивнул.

— Да, господин Волк. Всё… в порядке.

— Последний бой вас, я смотрю, не сильно потрепал, — заметил я, окидывая их взглядом.

— Мы хорошо знаем протокол на случай боевых действий, — глухо ответил младший, не поднимая глаз. — Мы пристегнулись к постелям страховочными ремнями, как только была объявлена боевая тревога.

Он указал на ремни, вернувшиеся в специальные пазы. Профессионалы. Даже в плену, на борту вражеского шагохода, они следовали инструкциям. Отличные наёмники.

Я смотрел на их вытянутые, хмурые лица, на опущенные плечи, на то, как они старательно избегают моего взгляда. И отчётливо понимал. Они слышали грохот боя. Они чувствовали, как содрогается избушка от попаданий. Они пережили наш безумный полёт и ещё более безумное падение. И всё это время, пристёгнутые к койкам, они молились, чтобы мы проиграли.

Они болели за «Мухолёты».

Каждый взрыв снаружи, каждая встряска, каждое попадание по нашей броне было для них лучом надежды. Надежды на то, что сейчас, вот-вот, спасители пробьют эту проклятую стену, ворвутся внутрь и освободят их из лап чудовища. Они ждали, что корпус треснет, что их тюрьма развалится на куски, а их самих подберут свои.

А потом всё стихло. И они поняли. Мы снова победили. Их последняя надежда на спасение превратилась в пылающие обломки на выжженной земле. И теперь они заперты здесь, с победителем, на неопределённый срок. Их уныние было не просто страхом. Это было горькое, сокрушительное разочарование.

На моих губах сама собой появилась кривая усмешка.

— Рад вашему профессионализму, — сказал я с неприкрытой иронией. — Очень ценю, когда экипаж, даже временный, знает своё дело. Продолжайте в том же духе.

Они ничего не ответили. Просто сидели, как два синих памятника скорби.

Я развернулся и вышел. Дверь за моей спиной с шипением закрылась, и красный огонёк замка снова загорелся, запирая их в маленьком, персональном аду.

Я шёл по коридору, и на душе было странно. Такое уже случалось в прошлом. Много раз. В аналогичных ситуациях. Сразу в двух моих жизнях. Ни злости, ни жалости. Только холодное, отстранённое понимание. Война делает странные вещи с людьми. И не только с людьми. Она делит мир на своих и чужих, на хищников и жертв, на победителей и тех, кто сидит в запертой каюте и тихо ненавидит тебя за то, что ты выжил.

Такова уж наша работа. И кто-то должен её делать.

* * *

Внутри десантного шлюза «Мехатирана» царило напряжённое ожидание. Десять чистокровных вампиров прислушивались к люку, ведущему наружу. Им не нравилось находиться здесь, они ощущали себя узниками в стальной коробке.

Последние несколько минут превратились для них в настоящий кошмар. Сначала до них доносился глухой, утробный грохот боя, от которого вибрировали стены и пол. Затем, когда Беркут врубил «Боевой Рёв», по корпусу прошла такая мощная акустическая волна, что у альпов заложило уши.

А потом началось самое страшное.

Оглушительное, непрекращающееся шипение. Словно тысячи змей одновременно решили излить свою ярость на сухую почву Пустоши. Это был звук кислотного ливня, и он действовал на нервы хуже любой бомбардировки.

И наступил чудовищный гул. Турбины, реактивная тяга. Снова бомбардировка, отчаянная и злая. Противники совершенно не экономили боезапас.

Кристалл забилась в самый дальний угол, обхватив себя руками и бормоча проклятия. Изольда стояла с каменным лицом, но нервно подрагивающие волосы выдавали напряжение. Даже Лазарус, скала из мышц и презрения, нервно переступал с ноги на ногу.

Затем раздался рёв и чудовищный удар, от которого сама земля застонала — это избушка совершила свой безумный прыжок. Шлюз тряхнуло так, что все едва устояли на ногах. А потом… тишина.

Не постепенное затихание. А резкая, оглушительная, абсолютная тишина, которая наступила после адской какофонии. Она давила, звенела в ушах, заставляя сердце биться чаще в ожидании следующего удара. Но его не было.

Прошла минута. Две. Пять.

— Всё? — наконец прошептала Кристалл. — Они улетели?

— Или мы оглохли, — пробормотал Кассиан, задумчиво потирая ухо.

Валериус, всё это время стоявший у массивной створки люка с закрытыми глазами, медленно выдохнул.

— Нет, — его голос прозвучал ровно, но устало. — Бой окончен.

— И кто победил? — с надеждой спросила Элара.

Валериус криво усмехнулся.

— Учитывая, что мы всё ещё существуем, а не плаваем в луже расплавленного металла и кислоты, думаю, ответ очевиден. Лазарус. Открывай.

Гигант кивнул, ухватился волосами за рычаг аварийного открытия и потянул его. С шипением и скрежетом створка люка отворилась, впуская внутрь ослепительный солнечный свет и… запах.

Это был запах победы. И пахла она отвратительно.

К едкому аромату гари и раскалённого металла добавилась тошнотворная вонь химикатов. Кислота проела в почве солидный кратер. Такой запросто сгодится в качестве могилы для Волота.

Альпы, один за другим, выползли наружу, щурясь от яркого света. И замерли на обшивке «Мехатирана».

Если раньше перед ними простиралось кладбище титанов, то теперь это был Армагеддон в миниатюре. Поле боя преобразилось. К трём поверженным исполинам добавились новые, более мелкие, но не менее жуткие экспонаты.