Вдова на выданье (СИ) - Брэйн Даниэль

— Да что ты, матушка. — В голосе ее было такое мучительное равнодушие, что я узрела момент истины. — Благодетельница-то светленькой родилась, сестрой стать мечтала, в приории жила, а свет к отрочеству и пропал. Какая любовь, кощунница, вот покарает тебя Всемогущая за язык-то твой без костей! — гневливо замахала она на меня руками, и я с облегчением перевела дыхание. Хотя бы Парашка приходит в себя, а не замкнулась на вновь переживаемом горе.

Но кто-то же писал это письмо, хотя Николай — не такое редкое имя.

И как-то не складывается: Лариса и служение местному божеству. Якшина губернаторшу назвала паскудой, да она просто золовку мою не видела никогда.

— А Леонидка, та — да, — задумчиво протянула Прасковья и разгладила курточку, я, опомнившись, положила на стол пуговицу, чтобы пальцы она мне не жгла. — Вот эта дрянь хвостом перед барином крутила. Скажу, матушка, я тебе: что ее благодетельница погнала — так за дело. Вестимо, вытравила Леонидка плод, а от кого понесла? А? От кого?

Глава двадцатая

Дочь Домны, вспомнила я. Леонида, к которой любящая мать бегала по ночам втайне от хозяйки. Бегала — куда, и бегает ли сейчас, когда они остались вдвоем, хозяйка и прислуга, и обе родственницы.

Парашка что-то бурчала, изобретая варианты отцовства ребенку Леониды. Но меня мало интересовали те, кто не мог иметь ко мне отношения.

— Отец ребенка Леониды — мой брат? — спросила я. Что ответит Парашка, насколько ее осведомленность достойна доверия, или она пересказывает мне все те же сплетни?

Стоп. Что если я знаю не все — не про семью, родную или мужнину, а про законы, и в них и кроется разгадка убийств?

Парашка, как назло, будто в рот воды набрала и смотрела на меня, выпучив глаза. Пару минут я подождала, потом терпение закончилось, я хлопнула ладонью по столу, но умеренно:

— Отец ребенка Леониды — Николай? Мой брат? Говори!

Парашка выдохнула. Выражение лица мне было отлично знакомо — «ох и дура ты, барыня, у меня».

— Так… вестимо, Леонидка так благодетельнице сказала, — Парашка надкусывала каждое слово, пробовала на язык, съедобное ли оно, но постепенно раздухарилась до гласа трубного. — Клавдия покойная, та в слезы да крик. А благодетельница зубья свои и показала, аспидка, и Леонидку из дому вон!

«Клавдия Сергеевна, да сбережет ее вечный покой сила великая, Леониду мою не жаловала…»

— Тише ты, орешь как баба базарная, детей разбудишь! — вполголоса рявкнула я. — Погоди, ничего не путаешь? Точно Лариса из дому ее погнала? Клавдия Леониду не любила, и Домна мне плакалась, что…

Я осеклась. Действительно, что? Я ничему не была свидетелем, только жалобам, хотя настоящая Липочка многое знала наверняка. Почему мне вместе со знанием языка и умением писать и читать не досталось ничего, кроме кошмарных снов про издевательства надо мной моего мужа?

— Клавдия… — посопела Парашка. — Она Леонидку гнобила, это так… та еще лярва была, прибрала ее Всемогущая по своей милости. А Лариса, благодетельница… а может, и права ты, матушка, что барина они не поделили? Сердцу-то женскому твоему видней?

Она просительно заглядывала мне в глаза, словно я ей спойлеры сериала рассказывала. Но мне самой эти спойлеры достались из трех таких ненадежных источников, что порадовать Парашку было нечем.

— А ты не женщина? — вяло поддразнила я, потирая лицо. Если две сестрички и их родственница — тетка? Кузина? Кто им Леонида, я даже сообразить с ходу не могла! — устроили охоту друг на друга из-за моего брата, то чем им мешаю я, мне по закону положена от родительского наследства какая-то ерунда. И ерунды этой, как я подозреваю, на полпирожка не хватит.

— И-и-и! — скривилась Парашка и, вздохнув, опять принялась за шитье. Пуговица должна была занять свое место. — Что барыню с бабой равнять, матушка? Да хоть и с купчихой бабу! У бабы, девки то бишь, что — как барин с кем оженит, так тому и быть, а хошь — гуляй вон, кому дело какое? Матрешку нашу помнишь? Да где, малая ты была, как она в город уехала. Мужа себе не сыскала, да и барин не сыскал, а четверых мал мала меньше Матрешка с собой и увезла, это кто выжили.

Так, ладно, матрешки мне сейчас — дело сто двадцать пятое. Похоже, что случайно и поздно — но лучше поздно, чем никогда — я набрела на след убийцы.

— Кто отец ребенка Леониды?

Домна вдова брата отца моего мужа… Пропади оно пропадом, это родство, то есть она тетка моего мужа и его сестер. Леонида — кузина. Если Николай, мой брат, завещал все моему сыну, своему племяннику, что тогда? Зинаида случайная жертва, а цель — Женечка?

— Ты, барыня… — Парашка поднесла шитье к свече так близко, что я испугалась — займется ткань от огня. — Пошто завертела, былое то и забылось бы. Благодетельница Леонидку прокляла, так та плод стравила. Вот понимай, как знаешь, а по мне, так чего Леонидке делать-то было? Из дому вон…

Теплее. Было это до того, как я овдовела, или после того?

— А мой муж что на то сказал?

— А ему что за печаль? — пожала плечами Парашка и, в очередной раз вздохнув, принялась откапывать под ворохом тряпок ножницы. Значит, это было до смерти моего мужа. — Ну, гулящая, так она не девка, а барышня, хоть и купчиха, себя блюсти надобно. А она — туда, сюда, туда, сюда, вот ее в кустах и напортили. А благодетельница ее из дому вон.

У меня было чувство, что Парашка взяла ручную дрель и сверлит мне мозги без наркоза. Но я каждое слово записывала на подкорке. Потом, когда останусь одна, попробую разобраться, где порылась собака и от кого она так тщательно все запрятала.

— Почему ты решила, что в кустах?

— Я? — оскорбилась Парашка, бросила шитье и горестно подперла голову. — Ты, барыня, все ручкой на меня махала, мол, что мне мужьевы сестры да тетка, а то ишь, проняло? Я решила! Да нашли-то ее в кустах, — она понизила голос и многозначительно поморгала, — беспамятную да как есть попорченную, и дохтыря звали, чтобы не померла. А ничего, оклемалась.

Два вопроса у меня, но один про мораль, причем моей дорогой родственницы — чем ей помешало решение Леониды, одобряю лично я его или нет, а второй… а второй может помочь найти убийцу. Хлебный цвет — снадобье легко получаемое, если я верно поняла, но запрещенное.

— Да, вспомнила, — покивала я, что Парашку обрадовало. Вероятно, где-то в то же самое время досталось не только Леониде неизвестно от каких выродков, но и мне от собственного мужа, и память в очередной раз подвела. — А куда она ходила плод травить? Это где таким промышляют?

Парашка встала, начала собирать шитье, и она не то что не ответила — перестала, казалось, дышать, и если могла бы, исчезла, будто и не было. Голову она наклонила, избегала смотреть мне в глаза, и я глядела бездумно в одну точку.

Ладно, я все поняла, она может не отвечать. Мне нужно вспомнить — когда Зинаида стояла с подносом и прыгала рядом ополоумевшая Лариса, не успела ли Парашка что бросить в еду, и если да… у меня не останется выбора.

Я сдержалась и не стала ничего в своей жизни менять — нужно справиться с уже происходящими переменами. Главным в моей жизни были дети, и я жадно цеплялась за каждый миг, проведенный с ними.

Может быть, потому что мне необходимо было найти себе оправдание — почему я не занята вот прямо сейчас ремонтом, почему я сбагрила всю ответственность на Евграфа, и ведь я потом спрошу, и как спрошу! — я купила азбуку, недорогие, но качественные тетрадки и пока что карандаши. Нет, я снова лукавила: я возненавидела перья так же сильно, как и тусклый дрожащий свет.

Женечка не проявил интереса к учебе, зато Наташу невозможно было оттащить от азбуки. Схватывала она на лету, научилась складывать буквы в слоги, а потом и в слова, за какие-нибудь две недели, и все вывески, которые нам попадались, были прочитаны, повторены и подвергнуты тщательному обсуждению.

— Ка… кар… ку… шин… и… с… сь… я! — задыхаясь от восторга, не веря, что она освоила эту непростую магию, шептала дочь. Женечка хмурил бровки: