Вдова на выданье (СИ) - Брэйн Даниэль

— Я бы чаю вам предложила, матушка, да работать надо… А Капитолина Дмитриевна, может, и приглядывалась к тому, что вам супруг покойный купил, только сквалыга последний вам больше даст. — Я открыла было рот, Якшина резко добавила: — И рекомендательное письмо дать не могу, она его выкинет и вас вытолкать прикажет. Паскуда она редкая, только шлейфом крутить да исподнее задирать и годна, не при детишках будет сие сказано, матушка Олимпиада Львовна.

Я скрежетнула зубами и дописала наконец чек. Врала Якшина или в самом деле ее словечко ничего не стоило, я не знала, но допускала, что так и есть. Если губернаторша — порядочная дрянь, то что ей какая-то третьеразрядная купчиха, тем более — что ей какая-то нищая вдова с самомнением и дивными бреднями.

Ладно, еще губернатор есть, хотя и с ним позору не оберешься.

Я ожидала, что Якшина станет расспрашивать, откуда я взяла деньги, но она здраво рассудила, что дареному коню считать зубы не принято, и надо брать, пока дают. Вручив ей чек на имя Никифора Якшина, я засобиралась домой, слегка тревожась из-за внимания Наташеньки к куклам, но удивила меня, а вместе со мной и Якшину, совсем не она.

— Мамочка, а можно тряпочки взять? — умильно прижав образцы к груди, спросил Женечка. — Я с ними знаешь что сделаю?

— Э-э… — закряхтела окончательно дезориентированная я. На что годны клочки размером десять на десять сантиметров четырехлетнему ребенку? — Солнышко, госпоже Якшиной они нужны, давай мы дома посмотрим, что у нас есть?

— Дома не то, — исчерпывающе отрезал Женечка и с очень взрослым сожалением положил образцы обратно, а потом расстроенно посмотрел на меня. — Я дома видел.

Якшина чувствовала вину за резкость и отказ свести меня с губернаторшей, а может, дети ее растрогали, но она подошла, перебрала образцы и несколько штук с улыбкой вручила Женечке.

— Держи, маленький! Я сейчас еще посмотрю, — и обернулась ко мне. — У меня часть обрезков лишняя, я этих тканей не беру. Обождите.

Как мало нужно человеку, чтобы заткнуть фонтан неуемного любопытства. Да и вообще мало нужно, чтобы человек стал милым и покладисто-дружелюбным. Жаль, что не все владеют этой магией — показать кому-нибудь медный грош. Или четыреста с лишком целковых, а как был бы легко управляем мир, если бы подкупать могли все и всех.

Ценился бы, впрочем, тогда бы подкуп?

Я изнывала от нетерпения узнать, зачем моему сыну образцы тканей, и всю дорогу до дома была как на иголках. Парашка кашеварила, на всю квартиру пахло курицей — а куры здесь ароматны! — и сначала, как водится, был обед, потом детей повели мыться, а потом Женечка сразу уснул, утащив в постельку свои ценности. Наташенька какое-то время вертелась, и я баюкала ее, но потом и она заснула.

Каждый вечер я посвящала тому, чтобы узнать о себе больше. И раз за разом, по шажочку, впотьмах, я открывала для себя милую Липочку. Да, это была я — любимая дочка двух обедневших дворян, и матушка моя была графской дочерью, правда, такой же нищей. Дед до отмены крепости жил неплохо, а после остался без крестьян, что неудивительно, и перестал сводить концы с концами, а мой отец пожинал плоды его скверной кадровой политики, хотя что-что, а лупить слуг у него выходило ничуть не хуже.

Лев и Мария Куприяновы не шиковали, но желанную дочь баловали и, возможно, где-то допустили огромное упущение. Липочка, в детстве счастливо носившаяся по деревне за цыплятами и поросятами, подросла, освоила грамоту, впитала в себя сентиментальные романы, и крыша у нее легла наперекосяк. Отец и мать, с тяжелым сердцем принявшие решение выдать дочь замуж за купца, может, и согласились бы в итоге с Прасковьей, что не самый разумный этот брак, но — встала в позу сама Олимпиада. Выйти замуж в самые восемнадцать лет, когда другие провинциальные барышни еще присматривали себе мужей среди поеденных молью провинциальных же кавалеров, да не много ни мало выйти замуж за столичного купца, девице Липочке казалось невероятно романтичным.

Липочка топнула ножкой и заявила «хочу», к тому же Матвей Мазуров был лицом пригож и статью удал.

В какое дерьмо она вляпалась, Липочка поняла позже и далеко не в первый год брака. Прасковья, как я ни пыталась ее растолкать, о страсти своей подопечной к купцу Ермолину не сказала ничего, и то ли Липа молчала, то ли Парашка решила, что если мне каким-то ударом выбили эту дурь из головы, то и хвала Всемогущей и нечего лихо лишний раз поминать. Липа не отличалась ни кокетством, ни тягой к флирту, почти сразу же после свадьбы забеременела и в обществе не бывала, мужа по-своему любила и пыталась ревновать, за что, конечно, получала затрещины. Но — и мне принять это было сложно — в браке с мужем она была счастлива, каждое его подношение рассматривая как доказательство великой любви.

Матвей иначе выражать чувства не умел, кроме как подарить жене что-нибудь ценное. Баловал он ее даже чаще, чем бил, благо жили Мазуровы в материальном плане неплохо до тех пор, пока — но эту печальную сагу я уже знала.

Я начерно чертила план детской площадки. Парашка шила, по обыкновению, утыкаясь носом в работу, но и я почти нюхала свой чертеж. Смешно, когда-то мне попадалась книжка, где вот такой же оказавшийся в прошлом герой чуть ли не электростанции Петру Первому строил и учил местных лекарей оперировать… ну да, ну да, а я могу интернет изобрести вкупе с мобильной связью. Да тут бы от оспы случайно не умереть или от столбняка, а то и телегой переедет.

Парашка вдруг подскочила, посеменила к своим закромам, долго копалась там и вернулась с золотистой пуговицей с каким-то тиснением.

— Вот, матушка, — довольно сморщила нос она, прикладывая пуговицу к почти законченной курточке для Женечки, перешитой из моего старого жакета. — Вот и пуговка пригодилась.

Я протянула руку, и Прасковья вложила мне пуговицу в ладонь. Тяжелая, медная или латунная, с якорем, и я подумала — откуда она у меня, а не выдумала ли я купца Ермолина как сердечный интерес для Ларисы прикрытием?

— Не трави себя, матушка, — тихо и необычно горько попросила меня Парашка. — Не трави… как Евграшка-то ляпнул сдуру, у меня сердце захолонуло, думала — опять в слезы кинешься. Ну что уж теперь, судьбинка твоя такая, сиротская!

Я сжала пуговицу в кулаке и посмотрела на Парашку, но она вроде бы не собиралась завывать, а была непривычно грустна, и в глазах ее — чтобы мне провалиться! — блеснули слезы, а затем безнадежно пролились по щекам.

— Все время уж вышло, матушка, ажно с осени! Не вернется! А как прощались, помните? Красивый какой был барин! Кителя-то какая! Я-то барина мальчоночкой помню, такусеньким, совсем как барчонок, как матушка-барыня тобой разродилась, так я нянькаться-то с барином Николаем Львовичем и начала. А чуяло сердце мое, как есть чуяло, заберет его пучина дикая, а все морем от него пахло, матушка ты моя…

Парашка бормотала бессвязно и слезы не утирала, только тыльной стороной ладони промокала глаза и плакала, плакала не переставая. Я поднялась, подошла и обняла ее со спины, уткнулась носом в седую макушку.

«Милый соколик Николенька…» Так вот почему Лариса прекратила сопротивление. Она не поверила — или наоборот, я подарила ей ложную надежду. Искать она меня не будет, конечно, нет, а о смерти моего брата рано или поздно узнает от кого-то еще, если он моряк, есть же какое-то ведомство, не может его не быть.

А я хороша, бестолочь, ведь Евграф действительно мне сказал, что перед барином Николаем Львовичем он за меня ответ держать будет… на том свете, когда свидятся. Брат — знал ли он, как я живу, ведь мы виделись последний раз, когда я уже была замужем, раз Лариса встрескалась в Николая по самое не могу и даже вела с ним переписку! — брат любил меня. Оставил мне своего слугу или денщика.

Потом меня кольнула ревность к погибшему брату. По мне бы Парашка так не убивалась.

— А ведь Лариса в Николая была влюблена, — сказала я, и Парашка вздрогнула, а когда повернулась к выпрямившейся мне, уже даже не плакала.