Вдова на выданье (СИ) - Брэйн Даниэль

— Ворона и свинья?

Я хохотала так, что на меня оглядывались люди. В своем латаном-перелатанном платье, с двумя малышами на руках, с косами, которые никак не подобали замужней женщине, тем более вдове, я попирала вековые устои без зазрения совести. Я, конечно, играла с огнем. Я рисковала оказаться изгоем уже по-настоящему.

Мне было важно сохранить ту часть, которая носила имя Ольги Кузнецовой и сворачивала горы. Эта часть требовала, чтобы я оставалась собой — влетевшей в январе в студеные волны. Той, которая все делала наперекор, и все делала правильно.

Детскую площадку я дочертила. Криво, косо, переделывала ее несколько раз, пока на чертеже стало возможно разобрать и надписи, и собственно рисунки, и что-то мне подсказывало, что Женечка или Наташенька справились бы немногим хуже, чем я. Парашка взирала на мои чертежи с некоторой опаской, а однажды испуганно заметила, что я стала «другая совсем, как благодетельница». Я включила диванного психолога и высказала, что потеря брата, сестры и любимого человека — «И-и, барыня, выдумаешь тоже!» — скажется на любом, и сама я тоже была слегка невменяема после смерти мужа.

— Ты, барыня? — вылупилась на меня Парашка и на всякий случай как черепаха втянула шею в плечи. — Ты, матушка, совершенно рехнулась опосля, вот что я тебе скажу! Кабы не я да не Евграшка!

Да-да, тут я не спорила. Больше того, я пошла у Парашки на поводу, и теперь у нее было собственное хозяйство в пятнадцати минутах ходьбы от нашего дома. Как она меня ни звала полюбоваться, я не поддавалась: детей оставлять было не с кем, а тащить малышей к утяткам и цыпляткам значило гарантированно потерять целый день.

Именно из-за курочек и уточек случилось то, что случилось.

Ремонт подходил к концу, я с ужасом думала, что дальше. Мебель, интерьер, посуда, кухня… банк. Я трусила неимоверно, понимая, что мне откажут в кредите, что придется либо бросать все, либо искать иные пути, и откладывала окончательное решение до последнего.

Страусиная позиция, мне прежде не свойственная, и я опять же объясняла себе это тем, что мне не знаком мир, не известны его точные правила.

Кухню я раздобыла благодаря объявлениям. Купец сносил деревянный особнячок и собирался на его месте строить доходный дом, а я подсуетилась и выторговала все кухонное оборудование за смешные сто тридцать целковых. Да, все старое, и не приведи Всемогущая кто-то решит заглянуть туда, где готовятся блюда.

Ах да, после того как я закончу ремонт и найму персонал, придет черед закупки продуктов. А затем я повяжу фартук и сама встану к плите, чтобы обучить так себе поваров, — а на что-то стоящее мне рассчитывать не приходится — тем технологиям, до которых остается лет этак сто пятьдесят. И буду надеяться, что меня саму не сварят в котле, как ведьму, или что они тут делали с женщинами, которые знали больше, чем остальные.

— Ох вы, деньги, деньги, деньги, рублики… — напевала я себе под нос, чтобы настроение не клинило на минусовой отметке, а потом переходила к мотивационному: — Позабыв покой и лень, делай деньги, делай деньги…

Вся грязная работа была закончена, и нанятые рабочие монтировали кухню. Они громко и без повода ругались, я ходила по залу с сантиметровой лентой и кусочком мела, отмеряла и размечала, где и как будут стоять столы.

— А остальное все дре-бе-бе-день…

Дети сидели в уголке — Наташа с азбукой, которую она не выпускала из рук, Женечка с тряпочками. Я взяла малышей с собой — Парашка слиняла в свой птичник прежде, чем я успела ее остановить, и вечером ее ждала взбучка, конечно.

Освещение, обивка, мебель, которой мне не хватает, господи, где взять денег на это все? Я напрочь стерла зубы, так часто я сжимала их до скрежета, чтобы не зарыдать. Мне-Ольге было намного легче, как легче было любой женщине, любому человеку в самом конце двадцатого века. Тогда, на самый крайний случай, были бандиты. В этом веке тоже были бандиты, как я успела выведать у Евграфа. Только вот по какому-то кодексу чести им в голову бы не пришло кредитовать взбалмошную купчиху, а потом ее крышевать.

— Барыня, стол-то развалился! — окликнул меня крупный щекастый мужик, которого я про себя называла «бригадиром», и он отменно справлялся со своей разношерстной командой. — Вот как собирать прикажешь? Его же при матушке-императрице Иоанне еще делали, провалиться мне на сем месте, барыня!

— Вот что, Федул, — задумчиво проговорила я, глядя на то, что осталось от рабочего кухонного стола. — Это сложите, в растопку пойдет… Печник-то заходил?

— Заходил, барыня. Тверезый, добрый да грамотный! Вон он тебе оставил, — Федул кивнул в сторону, где «бригада» свалила свою верхнюю одежду и «ссобойки». — Что купить потребно да в каком количестве.

Я закусила губу. Не сметь рыдать!

— А что до тутошнего начальства, то Сан Проклыч передать велел, что сам обо всем позаботится, как вами и договорено.

Я кивнула. Печника, мужика с именем и репутацией, я нашла опять же по объявлению, и его работа, включая все договоренности с управляющим рядами и выкладку, обошлась мне в пятьсот целковых. Печь с плитой стоила еще двести целковых, и капиталы мои таяли, как лед по весне, но мне запретили бы разводить огонь и готовить без клейма одного из лучших — и самых дорогих — мастеров города.

Я сунулась в записку. Печник подробно расписал все затраты, чего и сколько мне купить и когда, указал сроки, даже время, когда его работы произведут больше всего шума. Да, дерет нещадно, но отвечает за результат, думала я и не сразу услышала, как Федул истошно вопит:

— Барин! Барин, да куда же вы, барин! Ай, Петр, Петр, барина хватай скорее, барина!

Тощенький и проворный Петр пробежал мимо меня, я вздрогнула и оглянулась, а затем бросилась за ним, изо всех сил стараясь не орать от ужаса. Но Петр не подвел и, пока я подбежала, уже снял со стола Женечку, который секунду подумал, а потом обиженно заревел.

— Благослови тебя Всемогущая, — искренне произнесла я, прижимая к себе ревущего сына, и полезла свободной рукой в ридикюль, потому что одним благословением сыт никто не будет. — Вот, держи.

— Да я, барыня, да я это, — забормотал Петр, но деньги взял и вернулся к работе. Я же поставила Женечку на пол и тыльной стороной рук утерла слезки.

— Тише, золотко, ничего не случилось, зачем ты на стол полез?

Прежде за сыном такого не водилось, но дети так и взрослеют.

— Там лучше видно, — шмыгнув носом, заявил Женя. Я наморщила лоб, он, видя мое недоумение, пояснил: — Там шторки.

— Какие шторки, солнышко? — Я поднялась, бросила запоздалый взгляд на Наташу, но ее от книжки нельзя было оторвать и за уши. — Какие шторки на столе?

— Как дома, — упрямо продолжал объяснять мне, непонятливой, Женечка. — Цветные. Ты дома шторки делала, которые из деревни привезла.

Интерьер ресторана?.. Ну да, я столько времени убила, чтобы понять, как будет выглядеть этот шалман… Даже думала отказаться от мысли отдельных занавешенных столиков, дичь выходила, не быть мне дизайнером, все же не быть.

— Я дома делал, а нянюшка у меня тряпочки забрала и сказала, что высечет. Она всегда так говорит, а никогда не высечева… высека…ет. Потому что добрая.

Женечка утер слезы, деловито подбежал к тряпочкам, которые он выпросил у Якшиной, но к ним давно добавилась масса других обрезков. То и дело на меня оглядываясь, он пошел по залу, выкладывая на каждый крестик на полу несколько цветных квадратиков.

Я стояла как прибитая пыльным мешком. Рабочие побросали дела, присоединились ко мне и пыхтели у меня за спиной, подошла Наташа и вцепилась мне в юбку. Я смотрела, как сын останавливается, рассматривает ткани, оставшиеся у него в руках, корчит гримаски, возвращается, бежит к уже разложенным, меняет квадратики и начинает свое путешествие по огромному для него залу снова.

И у меня что-то щелкнуло в голове. То, что в двадцать первом веке я назвала бы «законченной концепцией», и Федул таких премудростей не знал, но слово вставить осмелился.