Княжна Екатерина Распутина (СИ) - Токарева Ольга "molishna"

Староста, услышав про столицу, нервно приосанился, испугавшись не на шутку, что вдова может потребовать свою долю с продажи дома. И смотрел на нас полными счастья глазами, облегченно сложив руки на животе, когда мы, наконец, запрыгнув в машину, рванули прочь от этого богом забытого места.

Глава 25

Бесценный подарок для семейства Соловьевых

Два месяца минуло с тех пор, как я нашла Глафиру. Внешне она оправилась от потрясений, но в самой глубине глаз, словно в темном зеленом омуте, еще плескалась горечь. Время, говорят, лечит любые раны. Я верила, что оно постепенно сгладит острые углы воспоминаний, заштопает их яркими нитями радости и счастья. Это время непременно придет. Уж больно хороша Глафира, одно загляденье! Мужчины так и льнут к ней взглядами, когда мы прогуливаемся с Антошкой по вологодскому парку. Она же, бросив мимолетный взгляд, тут же отворачивается. Воспоминания о муже еще слишком свежи, словно незаживающая рана, и она гонит прочь любые мысли о другом.

В свой род я девушку приняла, а потом опомнилась, что документов у меня на нее нет. Юлить не стала. Пошла к Петру Емельяновичу и рассказала, что встретила в городе Глафиру. Овдовела она. Муж над ней измывался, да так, что она дитя потеряла и в больницу попала. Пока лечение проходила, мужнин дом продали, и осталась она без крыши над головой. Вот я и предложила ей на меня работать горничной. Мне в академии всяко служанка необходима…

В общем, слово за слово, отдал мне барон ее документ. Не бесплатно, сто рублей пришлось выложить. Больно у него тогда удивленное лицо было. Хотел разговор о моем слуге завести и машине, но я прикинулась дурочкой и сказала, что ни в чем не разбираюсь. Володя на охоту ходит, монстров убивает и мне деньги приносит.

Сцена вышла двоякой. Я на всем готовом живу в доме Соловьевых, они ничего с меня не требуют, хотя у меня деньги имеются, могла заплатить за тех же учителей. Но, видно, у Петра Емельяновича язык не повернулся что-либо с меня требовать.

В тот же день внесли в церкви запись о том, что Глафира Евтухова — вдова, и радостные мы домой вернулись. По такому случаю торт купили да свободу Глафирину отпраздновали. Свобода, конечно, мнимая, клятва кровью подразумевает служение роду до самой смерти. Но чует мое сердце, никто из моих слуг, принятых в род Распутиных, ни о чем не пожалеет.

Пришла и моя очередь забрать злосчастный документ, без которого дорога в академию заказана. Но что-то цепко держит на месте, не пускает в дорогу. Внутри трепещут встревоженные птицы — одна лишь мысль о предстоящем разговоре с Петром Емельяновичем бросает в дрожь. Впрочем, если быть до конца честной с собой, причину этой заминки я прекрасно знаю. В московский разлом уехали Дмитрий с дружинниками. Хочется напоследок взглянуть на него, утонуть в бездонной серости его глаз, запомнить каждую черточку лица.

Из академии приехали дочери Софьи. Уже от одной мысли, что предстоит учиться с Аленой в одном заведении, передёргивает от отвращения. Слуги поговаривают, Петр Емельянович Василисе жениха подобрал, через две недели свататься приедут. Хорошо, что меня уже не будет в этом доме.

Прихватив книгу, я устремилась в яблоневый сад. Хромус был прав, голове необходима передышка, и я решила почитать. В беседке, словно в зеленом оазисе, я опустилась в плетеное кресло, откинулась на спинку и, сомкнув веки, растворилась в многоголосом хоре птиц. Нынешнее лето щедро дарило зной, и в тени деревьев, где царила живительная прохлада, пернатые семейства самозабвенно учили птенцов летать, готовя их к самостоятельной жизни.

Насладившись этой мимолетной прохладой, я открыла первую страницу романа, и волшебный вихрь слов увлек меня в неведомые дали, заставив забыть о времени. Дочитав до последней строчки трогательную историю любви принцессы и загадочного принца из далекой страны, я с тихим вздохом закрыла книгу.

В душе еще долго звучали отголоски этой сказочной истории, когда я поднялась и, словно лунатик, тихонько поплыла по тропинке. Солнце, утомленное своим жарким днем, медленно опускалось за горизонт, забирая с собой не только свет, но и изнуряющую духоту, обещая вечеру прохладу и долгожданную свободу от зноя.

Едва ступив на крыльцо, я была оглушена утробным рыком моторов, разорвавшим вечернюю тишину. Необъяснимое предчувствие заставило меня замереть, гадая, чьи незваные гости вторглись в этот час.

У ворот взметнулась суета — охранники, словно потревоженные муравьи, бросились распахивать створки. Тяжеловесные машины, словно раненые звери, заползли во двор, и я окаменела.

Взгляд, словно прикованный, не мог оторваться от дружинников, высыпавших из автомобилей. На их лицах, словно высеченных из камня, застыла скорбь, от которой леденела кровь. И когда из чрева одной из машин извлекли носилки, на которых лежал израненный Дмитрий, книга выскользнула из моих обессиленных рук и с глухим стуком рухнула на деревянные доски крыльца.

— Резника… Анатолия Радионовича скорее! — вопили дружинники, почти бегом неся носилки по ухабистой дороге к дому.

Я приросла к полу, парализованная ужасом. Один из воинов грубо, но необходимо подхватил меня под локоть, оттащил в сторону, освобождая проход для скорбной ноши. Впервые за долгое время чёрная дымка, змеящаяся над телом Дмитрия, вызвала во мне вспышку ликующей надежды. Значит, еще есть шанс, еще не все потеряно, и я смогу вырвать его из холодных объятий смерти. Не помня себя, я понеслась вслед.

— А ты куда несешься? — процедила Софья, чуть ли не шипя от злости, становясь у меня на пути. — Тебе не кажется, что ты зажилась у нас… Пора и честь знать.

Я словно получила оплеуху. Слова обожгли, заставив потупить взор и, пятясь, двинуться к своей комнате. «Нашла время счеты сводить. Безжалостная стерва», — промелькнула у меня мысль, и в спину ударил полный горя вопль Надежды, будто ледяной клинок. Я замерла, парализованная страхом. Каждая секунда, каждая ничтожная доля мгновения была на вес золота, а я даже не успела запустить диагностику тела Дмитрия.

Очнувшись от парализующего оцепенения, я вихрем ворвалась в комнату и сорвалась на безмолвный крик: «Хромус! Хромус! Где тебя черти носят⁈». Мучительно долгие минуты потекли, словно патока, пока реальность не треснула передо мной, и из нее вырвалась черная лента, на лету обретая облик зверька.

— Чего раскричалась, как оглашенная? Чуть добычу не упустил, — ворчливо прозвучал его голос, но тут же смягчился. — Говори, бедовая, что на этот раз у тебя стряслось?

— Дмитрий… Он при смерти. Мне нужно к нему, в его комнату.

— А, понятно… Любовь-морковь, трагедия вселенского масштаба…

— Хромус, мне сейчас не до твоих подколок! — взвизгнула я на пределе.

— Ты только погляди, как заводится! Коза, да и только, — пробурчал он, но тут же юркнул ко мне. — Ладно, держись. Сейчас укрою тебя своим телом и перенесу, куда ты так рвешься. И не бойся, под моим покровом ты невидима.

На миг сердце сжалось ледяным комком. Такого мы с Хромусом еще не проворачивали, но когда препятствия останавливали тех, кто одержим любовью?

Наше появление в комнате Дмитрия осталось незамеченным в густой пелене горя. Вокруг кровати, словно скорбные тени, застыли родители, в глазах — тусклый огонек угасшей надежды, обращенный к целителю.

— Простите… Но в данном случае я бессилен, — голос Резника прозвучал погребальным звоном. — Если бы Дмитрия не обложили целительскими артефактами, он бы едва ли доехал живым.

— Не верю… Этого не может быть! — в отчаянии вскрикнула Надежда. — Вы должны его спасти! Она бросилась на целителя, но Петр Емельянович преградил ей путь.

— Надежда Викторовна, я всей душой разделяю ваше горе, но раны Дмитрия не совместимы с жизнью, — оправдывался Резник, голос его дрожал от сочувствия и бессилия. — Его мог бы спасти архимаг или высший маг, но я, увы, не обладаю такой силой исцеления. Позвольте удалиться, чтобы вы могли побыть с умирающим наедине, — с этими словами он поклонился и поспешил прочь, словно боясь, что его остановят и заставят делать невозможное.