Княжна Екатерина Распутина (СИ) - Токарева Ольга "molishna"

Баронесса, сраженная горем, рухнула на колени перед ложем сына, и дикий вой вырвался из её груди.

Пётр Емельянович, словно потерянный в тумане, бессвязно бормотал, тщетно пытаясь вернуть жену к реальности, но взгляд его, полный немого ужаса, постоянно ускользал к мертвенно-бледному лицу их первенца.

Я стояла в углу комнаты и вяло прислушивалась к обрывкам разговора. Мое сознание полностью поглотил отчет о ранениях Дмитрия: грудная клетка, словно смятая жестянка, хрипло выплевывала воздух, сердце билось еле слышно, как загнанная птица. С правого бока зияла рваная, окровавленная дыра, монстр вырвал кусок плоти вместе с частью печени. Тело испещряли багровые пятна гематом. Кишечник был пронзен чудовищным ударом, и сладковатый запах сепсиса уже витал в воздухе.

Мой поток целительной энергии хлынул с такой мощью, что Дмитрий вздрогнул и открыл глаза. В мутной глубине взгляда едва проступало сознание. Он скользнул им по лицам родителей, силясь сфокусироваться, и прошептал, словно издалека: «Анна… Позовите ее…» Он облизнул пересохшие губы и закрыл глаза.

Бережно подняв жену с пола, будто хрупкую фарфоровую куклу, барон заключил ее в объятия и повел к двери. У самого порога Надежда остановилась, словно невидимая сила удерживала ее. Она обернулась, и ее прощальный взгляд, полный невыразимой тоски, скользнул по сыну. Затем, опустив голову и закрыв лицо руками, она разразилась беззвучными рыданиями, сотрясавшими все ее существо.

Когда дверь затворилась, оставив нас наедине с угасающим Дмитрием, Хромус, словно живой поток, отделился от меня, бесшумно проскользнул к одру и вложил в руки умирающего лазурные кристаллы, пульсирующие целительной силой. Затем, будто тень, вернулся, вновь обвивая меня своей прохладной защитой.

Не теряя ни мгновения, я сосредоточила свою целительскую энергию на зияющей пустоте правого бока. Словно скульптор, ваяющий из света, я наращивала недостающую плоть: воссоздавала печень, сплетала ткани, прокладывала русла капилляров, соединяла и запускала угасающий венозный поток. Чудом уцелевшая артериальная система — вот что удерживало Дмитрия на грани, даря ему слабый пульс жизни. Вихри регенерации, словно ростки весны, пронзили израненный кишечник, исцеляя каждый его изгиб и поворот, возвращая его к жизни.

Тихий скрип двери не смог отвлечь меня от священного процесса. Комнату мгновенно затопил приторный, удушающий аромат — шлейф духов, выдававший Анну с потрохами. Эта женщина, казалось, готова утонуть в океане собственных благовоний. Бесшумно приблизившись к кровати, она позволила слезливой маске окончательно сползти, обнажая презрительную гримасу.

Словно почуяв присутствие жены, Дмитрий вновь распахнул глаза и с трудом сфокусировал взгляд на её лице.

Меня же в этот миг поразила сила его чувства, словно пелена спала с глаз, и я впервые увидела, как беззаветно он любит эту женщину.

— Аннушка… Ты пришла, — прохрипел он, каждое слово отдавалось болью в его изувеченной груди. Он попытался поднять руку, коснуться её, но она холодно отстранилась, и его ладонь бессильно упала на смятую простыню. — Как же ты красива, — продолжал он, словно не замечая ледяного отчуждения в её глазах. — Помню, как увидел тебя на осеннем балу у Вороновых… И влюбился с первого взгляда. Жаль лишь, что Бог не дал нам детей… Осталась бы хоть какая-то память о нас для тебя…

— Дети! — взвизгнула Анна, словно раненый зверь, и, сгорбившись, нависла над Дмитрием, шипя, как гадюка, готовая к броску. — Ты думаешь, я позволила бы твоим выродкам появиться на свет? — Она дернулась, усмехнулась, обнажив в подобии оскала зубы, и из нее хлынула исповедь, словно из прорванной плотины. — Ты отравил мне жизнь своей проклятой любовью! Мы с Андреем любили… мечтали, как соткать наше будущее вместе. И откуда ты взялся на этом дьявольском балу? Отец, ослепленный золотом, которое получит за мой брак с тобой, не захотел и слушать о моей любви к другому. Ненавижу! Ненавижу весь ваш род! Уничтожу… всех до единого изведу! — Она захлебывалась в клокочущей ненависти, глаза метали молнии. — В прошлый раз не получилось, но я привезла от родителей новый флакон уриев. Крошечные, едва различимые паразиты, словно живые иголки, выпьют жизнь из твоих родных до дна. Но я не тороплюсь. Хочу упиться местью. Смотреть, как твой надменный отец сойдет с ума от горя. Он будет последней жертвой, которую сожрет этот монстр.

— Де-девочки… — прохрипел Дмитрий, словно захлебываясь собственной кровью. — Они… они ни в чем не виноваты.

Представляю, как у него разрывалось сердце от ужаса за сестер.

— А мне плевать! — выплюнула Анна слова, словно яд. — Все, кто носит проклятую фамилию Соловьевых, захлебнутся в мучениях. Знаешь, как я ликовала, когда сдохла наша паршивая кошка? Мой дед, старый алхимик, заперся в своей вонючей лаборатории, набитой всякой дрянью из проклятых разломов. А кошка проскользнула туда, словно тень, и стащила со стола кусок печени сихты. Откуда старый хрыч ее достал — не знаю, но орал он знатно. А на утро… Кошка сдохла. Никто и глазом не повел, а меня зацепило. Я вытащила ее на задний двор и вспорола ей брюхо. Ты бы видел это зрелище, Дмитрий! Вместо кишок там была черная, гниющая масса. Именно тогда, в смраде разложения, мне и явилось озарение. Месть, сладкая и неизбежная. Знаешь, меня даже не тошнило, когда я доставала смертоносную добычу из этой проклятой печени. И твоя смерть — лишь первая ласточка в веренице смертей, которую ни один целитель не распознает. Прощай, — прошипела она, и в голосе ее звенел лед. — И я, так и быть, пролью пару слезинок радости на твоей могиле.

Натянув на лицо маску трагедии, она покинула комнату, а Хромус тенью проскользнул следом.

Я подошла к кровати, невольно залюбовавшись совершенством его профиля. Линии губ манили неразгаданной тайной, и я, словно во сне, протянула руку, коснувшись их кончиками пальцев. Вкус, которого никогда не узнать, но останется лишь память о мимолетном касании.

— Катерина… — прошелестел Дмитрий, его взгляд, устремленный на меня, был полон туманного недоумения.

Я отдернула руку, словно меня застигли за кражей чего-то ценного. На губах заиграла невеселая тень улыбки. Снова протянув руку, я коснулась его лба.

— Спи, Дмитрий. Не тревожься ни о чем. Когда ты проснешься, начнется новая жизнь… жизнь, сотканная из событий и радости. В разломы только не ходи, лучше жизнь свою устраивай. Оставь свой след в детях.

Моя ладонь застыла над грудной клеткой Дмитрия, готовая обрушить симфонию исцеления. Я высвободила поток энергии, и в тишине раздался треск — кости, словно повинуясь невидимой силе, встали на свои места. Грудь приподнялась, расправилась, словно крылья, готовые к полету. Я сосредоточилась, направляя энергию на сращивание костей, на регенерацию истерзанных тканей, вплетая нити жизни в разорванную плоть. Когда последний осколок боли отступил и процесс лечения завершился, я призвала на помощь армию иммунной системы, натравливая ее на полчища вредоносных микробов, посмевших вторгнуться в тело Дмитрия.

Прислушиваясь к мирному, почти неземному дыханию Дмитрия, я с печальной улыбкой прощалась в душе. Этот взгляд — последний оттиск его образа в моей памяти. Обернувшись, я побрела к двери, навсегда покидая эти стены, где больше ничего не держало. Я ступила в тишину коридора, пронзенную лишь робким перезвоном часов из малой гостиной. Одна последняя нить связывала меня с этим местом, и я направилась к кабинету барона, в безмолвной мольбе, чтобы он был там.

Удача сопутствовала мне, тонкая полоска света робко пробивалась из-под двери. Я легонько прошлась костяшками пальцев по деревянной поверхности, и услышав долгожданное: «Войдите». Нерешительно приоткрыв дверь, замерла.

— Катерина⁈ — удивление Петра Емельяновича было пропитано горечью. Он словно постарел на целую вечность за эти несколько часов. В потухшем взгляде плескалась усталость, а глубокие морщины пролегли на лице, словно следы времени. — Почему ты не спишь? Уже поздно, — слова его прозвучали отстраненно, словно эхо в пустом зале.