Вязаное счастье попаданки (СИ) - Иконникова Ольга

— Оно имеет не слишком хорошую славу. Некоторые его обитательницы вели себя столь легкомысленно, что аббатисе пришлось потребовать, чтобы городские власти заложили проход между городской стеной и монастырем, в который иногда заходили молодые люди.

А возле Большой церкви Богоматери мы расстаемся с мадам Бизе, которая поворачивает направо, а нам указывает в противоположную сторону.

— Улица Вязальщиц находится в двух кварталах отсюда.

Я уже с трудом стою на ногах, а большой тюк, в котором находится наша одежда, уже оттянул мне руки. Не представляю, как это путешествие выдерживает бабушка. Она то и дело порывается забрать у меня поклажу, и я вынуждена улыбаться и уверять ее, что совсем не утомилась.

Улица, на которой находится дом отца Изабель, как раз из категории тех простых рабочих улиц, на которых дома лепятся вплотную друг к другу, а их цвет их фасадов давным-давно неразличим из-за покрывшего их толстого слоя дорожной пыли.

Дом номер пятнадцать отыскивается в середине улицы — он ничем не выделяется среди других. Разве что тем, что перед ним стоит повозка, а двери его распахнуты.

Мы подходим к нему как раз тогда, когда из этих дверей выходит высокий худой молодой человек, который с трудом тащит кованый сундук.

— Осторожней, Натан! — несется женский голос ему вслед.

— Натан? — окликает его и бабушка.

Он не без труда водружает сундук на телегу и, смахнув пот со лба, смотрит на нас с удивлением.

— Ты разве не узнаешь нас, Натан? — удивляется Дезире. — Я — мать твоего отчима Джереми. А это — Изабель.

Кажется, он совсем не рад нашему приезду. Он даже не знает, что сказать. Так и стоит на тротуаре в полном молчании до тех пор, пока на крыльцо не выходит Силвиан.

Я вижу ее впервые, но сразу же подсознательно чувствую к ней неприязнь. Возможно, это память настоящей Изабель внушает мне это чувство. Или это — реакция на неприязнь самой мачехи.

— Дезире? — ее темные брови взмывают вверх.

И мы с бабушкой сразу ощущаем себя тут непрошенными гостями. Теперь я совсем не удивляюсь, почему Изабель предпочла остаться в деревне с бабушкой, а не вернуться в город к отцу.

— Нам сказали, что Джереми болен, — говорит Дезире.

Она словно оправдывается, и мне становится за нее обидно. Ведь она приехала не к чужим людям, а к собственному сыну.

— Он скончался четыре дня назад, — холодно сообщает нам Силвиан.

Ей даже не приходит в голову проявить к нам хоть какое-то сочувствие.

— Но как же так? — бабушка охает и едва не оседает на мостовую.

Мне приходится бросить тюк и подхватить ее под руку.

— Вам следовало приехать раньше, — пожимает плечами хозяйка.

— Мы выехали сразу же, как только нам сообщили, — говорю я.

Должно быть, дядя Эмерика выехал из города не сразу после того, как узнал о болезни отца. А может быть, он заезжал еще куда-то на обратном пути. В любом случае мы приехали в Арль зря, и теперь мне было больно от того страдания, которое отразилось на разом осунувшемся лице Дезире.

Я посмотрела на мачеху с укором. Это она, а не чужие люди, должна была сообщить нам о болезни Джереми. А если бы не приехали сюда, она не сообщила бы нам и о его смерти.

— У меня нет денег на то, чтобы посылать письма, — хмыкает она. — Всё ушло на лечение Джереми. И нам не удавалось ничего откладывать, потому что почти всё, что он зарабатывал, он отправлял вам в Лардан.

Даже я понимаю, что это неправда.

— Может быть, ты позволишь нам войти? — спрашивает Дезире.

Ей тяжело стоять, и она всё сильней и сильней опирается на мою руку.

Силвиан отступает вглубь дома, освобождая проход, и мы входим внутрь. Я еще на улице поняла, что они с сыном уезжают, а теперь в этом уже нет никаких сомнений.

Комнаты — маленькие и неуютные — почти пусты. Тут и так мало мебели, но и на ней нет ничего. На столе нет скатерти, а на кровати — ни перины, ни постельного белья.

— Мы с Натаном уезжаем в Марсель! Если хотите, можете остаться здесь ночевать. За эти комнаты заплачено до конца недели. Хозяин дома живет на втором этаже. Думаю, он не будет против, если вы побудете тут до утра. И я хочу сразу всё прояснить, — прибавляет она почти с вызовом, — всё, что было у Джереми, он оставил мне и моему сыну. Изабель не было рядом с отцом, когда он болел и в ней нуждался. Так что всё по справедливости. Да и к чему вам его инструменты? Он был обувщиком, и обучил Натана этому ремеслу. А ничего больше у него и не было. А уж старая посуда и одежда вам и вовсе без надобности — в деревне всё это у вас есть. А нам нужно обустраиваться на новом месте.

Теперь они — и Силвиан, и Натан — стоят плечом к плечу и буравят нас тяжелыми взглядами. Они готовы отстаивать свои права. Но бабушка и не собирается с ними спорить. Она для этого слишком горда.

И на фоне ее благородства, словно устыдившись своего поступка, мачеха говорит:

— Один сундук я оставлю тебе, Изабо! Там вещи твоей матери. Не думай, я не собиралась забирать их с собой.

Она ведет меня в другую комнату и кивает на стоящий под деревянной кроватью обшарпанный сундук.

Это вещи не моей матери, а матери настоящей Изабель, и всё равно мои руки взволнованно дрожат, когда я открываю его крышку.

Глава 8. Старый сундук

То, что лежит в сундуке, еще скрыто от меня тканью, которая когда-то, наверно, была красивой и яркой, а сейчас потемнела от пыли и пожелтела от времени. Я осторожно отгибаю ее.

Я не ожидаю найти тут каких-то сокровищ. Будь здесь что-то ценное, Силвиан ни за что не оставила бы мне это. Отец при всём своем желании уже не смог бы рассказать мне об этом сундуке, так что мачеха могла прихватить его с собой. И если она не сделала этого, то лишь потому, что его содержимое ничуть ее не заинтересовало.

Так оно и оказывается — в сундуке лежат клубки из шерстяных нитей. Они разноцветные — коричневые, черные, белые. Но когда я беру один из них и пытаюсь его размотать, он почти рассыпается у меня в руках — шерсть сильно изъедена молью.

Кроме пряжи, в сундуке только несколько вязальных спиц — одна пара потолще, деревянная, еще пара тонких, металлических, и с десяток спиц покороче — для чулочной вязки.

— Твоя мать была лучшей вязальщицей Арля, — тихо говорит бабушка из-за моей спины.

А я и не услышала, как она подошла.

Я пытаюсь найти в сундуке еще хоть что-то — хотя бы самые простые украшения или что-то из одежды. Но больше там ничего нет.

— Кое-что мы вынуждены были продать, — признает Силвиан. — Не сейчас, раньше. Но ты бы всё равно не стала носить ее одежду. Я бы давно выбросила и этот сундук, но Джереми хотел отдать его тебе.

Как ни странно, но мне приятно, что отец хотя бы думал об Изабель. Возможно, он не вернулся за ней в деревню именно потому, что знал, как ей непросто бы пришлось жить рядом с мачехой. И сейчас я рада, что они уезжают — и Силвиан, и Натан. Даже одну ночь мне не хочется проводить под одной крышей с ними.

Хотя я понимаю, что в этом я не права — если они уедут, у нас с бабушкой этим вечером не будет ни нормальной постели, ни посуды, из которой мы смогли бы поесть.

Мачеха, кажется, понимает, что я думаю именно об этом.

— Если бы мы знали, что вы приедете, то задержались бы в Арле до завтра. Но всё уже погружено. А ночью, боюсь, может пойти дождь.

— Конечно, поезжайте! — говорит бабушка. — Зачем вам оставаться из-за нас.

Силвиан обнимает нас по очереди — сначала бабушку, потом меня. А потом торопливо выходит из комнаты.

Я подхожу к окну и вижу, как их повозка трогается с места. Натан чувствует мой взгляд, поднимает голову и машет мне рукой. И мачеха тоже машет. А через несколько минут они скрываются из вида.

На самом деле, возможно, они вовсе не плохие люди. И им тоже явно было непросто. Судя по скромной обстановке в квартире, отец Изабель не был богатым человеком. Он честно трудился и старался выделять из своего небольшого дохода ту сумму, что отправлял матери и Изабо. И он наверняка их любил — скупо, по-мужски, без лишних эмоций.