Тьма. Том 8 (СИ) - Сухов Лео

Тёма запрыгнул ко мне на колени. Здесь он был пепельно-серым комком меха, который постоянно перетекал из одной формы в другую.

К слову, я так и не понял, где это «здесь».

— А где мы, кстати? — спросил я. — Что это за место?

— Я так-то тебе и объяснить не смогу, Федь… Я ведь больше практик, чем теоретик. Но твой кот здесь, видишь, себя как дома чувствует. А я его, кстати, видел, когда он сюда нырял. Просто мне наверх ходу нет, но было очень любопытно, что за зверь такой.

— В обычном мире он ныряет в тень и исчезает! — заметил я. — Я это называю «перемещение в тенях».

— Тени… — попробовал слово на вкус дядя Женя, а затем отрицательно пошевелил жгутиками. — Слишком просто для того, где мы находимся… Хождение в тени — это так, одно лишь внешнее проявление. А так-то мы… Да я не знаю даже. Это как будто пространство, но иное, понимаешь? Оно как бы по своим законам живёт. Вот видишь, например, язык туманный?

— Ага…

Я вообще тут много что видел. И длинный туманный язык, протянувшийся в сплошной черноте. И каменистую, ни на что не похожую площадку, на которой мы сидели. И даже знакомую антенну, хотя вообще она должна находиться на поверхности. А именно, на крыше исследовательского комплекса.

— Вот если в этот туманный язык входить в разных местах, то и окажешься, в итоге, в разных местах и даже времени… Если, к примеру, у основания войти, то, смотря откуда зайдёшь, появишься либо у выхода на поверхность, либо в шахте лифта, но время может быть разное. Мне кажется, этот туманный язык, он как бы символизирует всю шахту. Однако есть здесь и такие вот ответвления, как островок, где мы сейчас сидим. Они тоже часть шахты. Но как бы в разных… Да не знаю я, в общем, как объяснить… Тяжело это… Я ведь больше по изменениям материалов работал. А всей этой высоконаучной мутью с изнанкой тени занимался Славосилов.

— Как тебя вообще в это предприятие занесло? Ты же, выходит, из рода князей Псковских, чуть ли не родственник Рюриковичей! — заметил я, вспомнив всё, что знал о ныне живущих родственниках дяди Жени и моём однокашнике в Васильках.

— Такие родственники, что есть князья и поближе к престолу! — отмахнулся тот, и снова жгутиком, как будто их ему было куда удобнее использовать, чем руки. — А попал… Знаешь, у меня же весь род уже лет триста на технике помешан. Кто чем занимается. Какие-то ветви рода делают автомобили. Кто-то станки. Кто-то корабли. Кто-то самолёты… А у меня душа не лежала ко всему этому. Я бы даже из рода вышел, чтоб на меня не давили… Но всё же родственники Рюриковичей, как-никак. Да и какой пример я другой молодёжи подал бы?

Дядя Женя горько усмехнулся.

— Я наукой хотел заниматься. А родственники насели так, что хоть волком вой. Я пошёл к Рюриковичам, объяснил им всё. А они, на самом деле, люди незлые. Ну и определили меня сюда. Тут, сказали, и науку двигать можно, и родичи доставать не будут. Закрытая точка всё-таки. Порядки особые, все дела… Только знаешь, Федь… Знал бы, как оно обернётся, лучше бы всю жизнь болты крутил, да в масле ходил. Жаль, назад уже ничего не вернёшь.

— У меня однокашник из вашей побочной ветви. Витя Пскович. Его вроде бы не заставляют, — попытался я утешить собеседника.

— Может, и впрямь, изменили они свои порядки! — как-то светло и радостно улыбнулся дядя Женя. — Сколько лет-то прошло уже… Да и мой пример, он, может, не прошёл даром…

— А выйти ты отсюда не можешь? — спросил я.

— Нет… — печально покачал жгутиками дядя Женя. — Я даже тут могу только рядом с этим туманным языком находиться… Мы, считай, Федь, здесь привязаны. С одной стороны, умереть не можем. Пока есть тенька, будем влачить существование. А с другой, там, где теньки мало, нам вообще жизни нет. Я подумывал уйти дальше, умереть… А потом подумал, что хоть я теперь и страховидла, но самоубийство же — грех. Ну вот и тяну лямку. Может, оно само как-нибудь сладится…

— Да уж…

— Ты не думай, так-то жаловаться не на что! — вновь приободрившись, заметил дядя Женя. — Да, собеседников всего двое: один сантехник и один библиотекарь. Ну так если заскучаю, могу и в спячку уйти. А сны тут удивительные снятся, знаешь. Как кино! Красочные такие, увлекательные! Хорошо, что твой кот меня вовремя разбудил. Умный он у тебя. Иначе бы я не смог вас вытащить… Я и так, прости уж, не всех успел.

Не всех… Полудесяток Хлебова погиб в пламени. Ещё пятеро ратников и шестеро безопасников погибли. И ещё одного человека из команды Пискарёва сожрал дикий собрат дяди Жени.

Хлебова с его полудесятком и вовсе было до слёз жалко. Привык я к этим мужикам, да и ответственность за своих людей давила, как ярмо на шее.

— Спасибо тебе, дядь Жень, ещё раз… А что с греком, кстати? — вспомнил я.

— Отбивается пока, — пожал плечами дядя Женя. — У нас же здесь время иначе идёт, сам понимаешь… А там, в обычном мире, всего-ничего прошло.

— Эх, добили бы его, тварь такую… — выдохнул я.

— Это вряд ли… Не такие мои бывшие сослуживцы сильные, чтобы этого, с носом, легко добить. Да и двое их там, ромеев… Второй проклятьями одно за другим садит, чисто как пулемёт! — поморщился дядя Женя.

А я тоже поморщился, вспомнив второго. Это он меня когда-то наградил проклятьем, после которого я экстренно в лекарню попал.

— Зато за этих… Как ты их назвал? Подрывники? — уточнил дядя Женя. — Вот за них можешь больше не волноваться! Тех, кто в восьмом отделе сидит, теперь сожрут точно. А… Вон оно что… Уже жрут. Ну и поделом, коли такие дураки!.. Нечего на Рюриковичей покушаться!..

— Ты прямо невзлюбил их! — удивился я эмоциональности дяди Жени, который на словах про подрывников начал бешено размахивать всеми жгутиками сразу.

— Ну а как их любить? За что, Федь? Глупые люди, которые вместо того, чтобы над собой расти, всех вокруг в своё болото тащат. Нельзя так… Греков я тоже не люблю, но они ведь для своей страны стараются. Так сказать, гадят из чувства любви к родине. А эти? А эти просто гадят, да ещё там, где живут и столоваются. Ну что за свинство, а⁈

— Они бы с тобой не согласились! — я рассмеялся. — Сказали бы, что, наоборот, как лучше хотят.

— Благими намерениями дорога в ад выстелена, Федь! — дядя Женя успокоился и тоже усмехнулся. — Хочешь, чтобы стало чище — уберись. Хочешь, чтобы стало светлее — зажги светильник. А эти почему-то бегут убивать, резать и взрывать.

— Да я-то с тобой согласен… — заметил я.

— Я это понимаю! — дядя Женя отмахнулся парой жгутиков. — Я просто не силён во всех этих риториках и словоблудиях. Не тем занимался. Вот если тебе нужен состав сплава, которым этот треклятый усилитель делали — так я их все наизусть помню. Какие изначальные сплавы были, как и что делать с ними при помощи теньки… Тебе, к слову, не нужно?

— На мне, дядь Жень, и так уже столько тайных знаний висит, что ещё одно будет лишним, — секунду подумав, честно ответил я. — Этот усилитель, кстати, до сих пор повторить не могут.

— Потому что сплавы — это ещё не усилитель. Славосилов со своими умниками там такое наворотил, что ой-ой-ой… — дядя Женя покачал головой. — Думаешь, этот усилитель просто так везде видно, и там, и тут? Не-е-ет, брат! Он просто существует и там, и тут. И передача сигнала идёт через вот это пространство, где мы, а не через то, где обычный мир.

— А как сигнал обратно приходит? — удивился я.

— Это со свойствами волн связано. Им вроде как туда-сюда можно гулять, как твоему коту. Мне один парень из восьмого отдела пытался объяснить, пока мы ещё нормальными были… Но я, честно говоря, и тогда понимал их с пятого на десятое. Мне кажется, если бы там, у Славосилова, все двусердыми были, они бы саму Тьму изловили и препарировали, чтобы потом с умным видом чирикать, что у неё да как устроено.

— Ты же наукой хотел заниматься! — с улыбкой припомнил я.

— Я хотел заниматься наукой, а не срастись с ней! — захохотал дядя Женя. — Есть же разница! Если ты не можешь простым языком объяснить сложные вещи, то наукой ты не занимаешься. Ты в неё погрузился и вылезти не можешь. Так мне, Федь, кажется. Но ребята всё равно башковитые были… Жалко их! Были такие умные, а теперь только жрать хотят… Незавидная судьба-то.