— Мне здесь нравится…теперь нравится…не видно всех этих свиных рож!
Выкупив вокруг еще немного земли и снеся халупу бабки, он отгрохал себе огромную по здешним меркам домину, к вящей зависти и раздражению соседей (что до сих пор, спустя года, доставляет ему ни с чем не сравнимое удовольствие). И все эти годы занимался вполне мирским делом — торговлей, завозя в Швецию товары из Южной Америки. А затем пришло указание. От кого?..
— Да черт его знает! Знал бы наверняка, то после разгрома группы Марека на хуторе фанатиков меня бы сразу «зачистили»! — произнес он вслух, однако слукавил, даже будучи наедине с самим собой.
Он был практически уверен, от кого именно приходит «особая корреспонденция», которая и отношения-то к Церкви не имеет вовсе, как и он сам теперь. Формально, по крайней мере. Однако догадки к уголовному делу не пришьешь.
Как бы там ни было, но Ботильду вновь поручили обстряпывать те делишки, которые к Церкви никакого отношения не имеют, разумеется. Не может добрая Церковь заниматься ничем подобным. Он, в числе прочего, стал куратором нескольких боевых групп, работая на «русском» направлении и отвечая за претворение в жизнь приказов из «особой корреспонденции».
— И если бы в этот раз все закончилось, как обычно, успешно…если бы «Юный лорд и Ведьма» завершился согласно сценарию…то меня призвали бы в Ватикан…вернули бы сан…дали бы власть… А теперь⁈ Что со мной будет теперь⁈ — сделав несколько могучих глотков, он поставил кружку на стол и прикрыл глаза ладонью.
После произошедшей неудачи, «особая корреспонденция» приходить перестала. А это, вероятнее всего, означает, что о каких-то карьерных перспективах он может забыть. Церковь ошибок не прощает.
— Это за тем мне пришлось пережить все это…дерьмо воловье⁈ — обращаясь к звездам, возопил Ботильд, перед глазами которого калейдоскопом пронеслось все то, что он так долго старался позабыть. — Чтобы обо мне забыли и бросили здесь как попользованную шлюху⁈
Однако пятидесятивосьмилетнего Ботильда беспокоило не только это.
Его начал душить страх, из-за которого он, собственно говоря, и пребывает в многодневном запое.
— Не-е-ет… Марек совершил самоубийство. Это известно наверняка. Он никому и ничего не рассказал! — в очередной уже раз попытался успокоить себя Ботильд, однако все также безуспешно, ибо парализующий страх и не думал уходить.
Марек — эта сволочь…был единственным из всех, кто знал его в лицо. И теперь, несмотря ни на какие доводы своего рассудка, Ботильд ожидал, что в его дом заявятся люди с несимпатичными рожами, чтобы спросить: зачем было устроено все произошедшее в Петербурге и кто конкретно приказал?
Он то, разумеется, наверняка этого не знает, иначе уже был бы покойником, однако московитам это, к несчастью, неизвестно.
— Может, ну это все к дьяволу и прямо сейчас свалить отсюда, а? Карьера-то все одно загублена… Нет! Если драпануть без приказа, то… — прошептал Ботильд, натурально трясясь от страха, от которого не спасал уже и алкоголь. — Марек же совершил самоубийство, и цепочка оборвалась… Московиты же теперь не сумеют выследить меня? Не сумеют же, правда? М-м-м-м!
От охватившего его ужаса, Ботильд завыл, словно дикий зверь, и, неловко встав на ноги, замахнулся рукой, с зажатой в ней кружкой, намереваясь разбить ее вдребезги. Однако вместо этого, аккуратно поставил утварь на стол, ибо всегда берег все свои вещи как зеницу ока — старая привычка, оставшаяся с тех времен, когда он был беднее церковной мыши.
В этот момент Ботильд случайно задел рукой настольную лампу, и та включилась. Его взгляд упал на освещаемую лампой подставку для ручки. Вернее, на настоящий пьедестал, вручную сделанный умелым мастером из дорогущего сорта древесины, на котором, словно бы японская катана, лежала письменная принадлежность.
Причем лежала ручка клипом вниз, тогда как он всегда клал ее «прищепкой» вверх.
И в этот момент его страх уступил место гневу.
— Альма!!! — вновь встав на ноги, пьяным голосом заорал Ботильд. — Альма, мать твою!!!
В ответ на его пьяные вопли в доме не раздалось ни звука, ибо домработница и по совместительству кухарка уже давно ушла домой.
— Сколько можно повторять, чтобы ничего не трогала на моем столе⁈ — вновь закричал он, но уже тише, а затем, усевшись и выключив лампу, снял ручку с пьедестала и принялся вертеть ее в руках.
Эта ручка, стоившая каких-то безумных тысяч швейцарских франков, была его подарком. Того самого иерарха. Ботильд любил и люто ненавидел эту письменную принадлежность, ассоциирующуюся с тем человеком и со всей той херней, которую он вытворял с ним. Однако просто взять и выбросить ее не мог, из-за все той же привычки беречь вещи, а продать…
Сложно даже сосчитать, сколько раз за прошедшие десятилетия Ботильд порывался продать эту вещицу, но так и не сумел расстаться с ней.
А еще ему нравилось наблюдать через специальное смотровое окошко за тем, как плещутся в ампуле иссиня-черные чернила. Это зрелище всегда приводило его ум в абсолютное спокойствие.
Иссиня-черные?..
Ботильд близоруко сощурился, глядя на ручку…
— Не понял!
…ему вдруг показалось, будто бы чернила изменили свой цвет, однако при свете звезд определить это наверняка было невозможно, и он вновь включил настольную лампу.
— Что за чертовщина⁈
Нет, ему не померещилось с пьяных глаз! Чернила, и правда, стали какими-то странными, более всего напоминая теперь молочную сыворотку. Он несильно потряс ручку.
Быть может, чернила оказались просрочены и попросту разложились?
Ботильд вновь взглянул в смотровое окошко. В ампуле произошли изменения, и теперь он наблюдал за тем, как мутно-белесая жидкость принимает алый оттенок, будто бы в нее добавили несколько капель крови.
Внезапно его «чуйка» забила тревогу, и он инстинктивно попытался отбросить от себя ручку, однако в тот же миг произошла ослепительная вспышка.
Несколько мгновений спустя.
Оглушенный Ботильд, свалившись с кресла на пол, не видел ничего, он погрузился в полнейшую мглу.
Значит, глаз у меня больше нет. — подумал он, ощущая то, как из разорванной шеи хлещет кровь.
Находясь в шоковом состоянии, боли Ботильд не ощущал, однако тело совершенно перестало его слушаться. Видимо, пострадал позвоночник. Теперь он мог только размышлять. К счастью, разум его внезапно стал столь ясен, будто все последние недели не был отравлен страхом, вперемежку с алкоголем.
Я умираю. — четко осознал он, однако мысли его не стали задерживаться на этом неприятном факте. — Альма…
Вот же дрянь! Это точно она, больше некому!
Несмотря на то, что живая охрана в его доме отсутствует, однако система безопасности в доме и на прилегающей территории такова, что никто из посторонних не сумел бы незаметно проникнуть в его кабинет, дабы заменить ампулу с чернилами в ручке на…
Двухкомпонентную жидкую взрывчатку.
Кто?
Нет, это точно не Церковь, ибо их методы он знает прекрасно. Те, ликвидируя свою «пешку», не удержались бы от того, чтобы нанести московитам дополнительный урон. Наверняка использовали бы не взрывчатку, а какую-нибудь жуткую химическую дрянь, после чего «вбросили» бы через подконтрольные СМИ историю с отравлением «плодоразрушителем» той знатной московитки, и о его, Ботильда, роли в той истории. И через все те же СМИ принялись бы «качать» версию о жуткой московитской мести, произведенной общественно опасным способом. Вонь поднялась бы до небес.
