Дубль два (СИ) - Дмитриев Олег

— Подойди, пожалуйста, Странник, — в голосе Сашки-Серафима была мольба. Я не стал обижать парня и шагнул к открытой двери.

Внутри на диванчике вдоль противоположного борта сидел старец в той же одежде, что и инок. По бокам от него — два таких же, как и Сашка, молодых крепких парня. У старца на груди висел деревянный крест на простой серой верёвке с узелками. Очков на нём не было. Я сперва подумал, что операцию, наверное, сделал. А потом присмотрелся и понял, что они просто теперь не были нужны ему. Оба зрачка закрывала белая пелена. Она, казалось, клубилась и меняла оттенки. Будь дед лысым и помоложе — я бы точно решил, что это фурианец Ричард Риддик. Если есть некромонгеры — почему бы для разнообразия не появится и фурианцам?

— Поздорову, Мастер, — я не сводил глаз с облаков, что стали будто темнеть в зрачках старца, — по пути от синя камня к белому притомился я. Поможешь ли?

Стоявший рядом Сашка вздрогнул, и от него прямо как-то повеяло возбуждением и восторгом. Наверное, он слушал сказки деда, представляя, что и к нему придёт кто-то с таким вопросом.

— Здрав будь, Странник. Не Мастер я нынче, — молчание длилось не меньше минуты. Пока не начали светлеть клубы внутри радужной оболочки.

— Жаль, — тут я был искренен, — подскажи, мил человек, где мне помощь найти в округе вашей? Нам с сестрой и племянником ехать пора, и так задержались лишку.

— В чём беда твоя? — голос старца выражал сочувствие и желание помочь. Или ничего не выражал вовсе — оба эти варианта были допустимы с абсолютно равной долей вероятности.

Я хотел было сказать, что беда моя в том, что с самого утра перестал понимать что-либо, происходящее вокруг меня, и продолжал ехать на одной вере. В том, что стал видеть в людях то, чего никогда не замечал раньше, и в том, что новые знания и способности жизнь мне пока не облегчали. И в том, что мне нужно как можно быстрее найти Хранителя в Осиновых Двориках, чтобы он спас сестру так же, как Алексеич — меня. Но, глядя в блёклые пятна глаз бывшего Мастера, говорить почему-то не хотелось.

— Дай руку, Странник. Я покажу. Говорить долго некогда, тут ты прав, — и ко мне протянулась ладонь старика, какими их раньше изображали в советских мультиках: широкая, твёрдая даже на вид, покрытая мозолями и глубокими бороздами-линиями. Я протянул правую руку и положил сверху. О том, чтобы обхватить пальцами такую лопату, нечего было и думать, но этого, как выяснилось, и не требовалось.

Справа от меня в воздухе на высоте метров трёх над землёй замер воробей. Самый обычный, коричнево-бежевый. Судя по жёлтым лапкам и клюву — молодой, у старых они темнее, а на голове возле глаз — бурые, почти чёрные пятна. Я видел, как крылья птички продолжали движение, но очень, очень медленно. И видел вечернего мотылька, на которого воробей нацелился. Тот тоже висел в воздухе. Его серо-белые крылышки шевелились значительно быстрее воробьиных, но всё равно явно не достаточно для того, чтобы удерживать насекомое в воздухе. Прощайте, законы физики, здравствуй, сумасшедший дом?

— Я покажу тебе историю наших краёв, Странник. Станет понятнее. И спасибо, что не поселил зла в душе, его тут и так с избытком, — голос Мастера звучал внутри моей головы. Значит, той самой Речью, о которой говорил Монах, он тоже владел. Это воодушевляло.

— Прости, что приходится торопиться. Потерпи. Я вижу, что ты почти ничего не знаешь и не умеешь, тебе будет тяжко. Но другого шанса может не выпасть, — непонятно продолжил голос, и меня будто лавина накрыла. Как в фильмах показывают — когда вниз по склону катится неостановимый вал, откуда летят во все стороны куски снега и льда, ветки и стволы деревьев, камни и листья. А ещё шлемы и лыжи тех, кому не повезло оказаться на его пути. Так, как мне.

Время определить не удалось. Судя по тому, что ни дорог, ни тропинок, ни домов нигде в округе не было — давно. Деревья и мох выглядели почти так же, как и привычные мне, а не хвощи-папоротники. Значит, не настолько давно. Я, будто утром, в амбаре, пропал и вновь появился в новом месте и времени, одновременно сжавшись до точки и распахнувшись до целой вселенной. С такими упражнениями точно прямая дорога в дурку. Странно, при изгнании из Павлика чёрного паразита таких панических эмоций не возникало, всё шло, как будто так и было задумано: привычно, понятно и правильно.

Это было похоже на снимок с орбиты. Только какой-то странный, движущийся. Я видел, как подо мной росли и сводились леса, меняли русла реки, прокладывались какие-то тропки. Судя по масштабу — там, внизу, на таких тропках могли разъехаться две, а то и три телеги. А потом внимание приковала к себе одна речка. Одна из множества в этих краях. Но не имевшая с ними ничего общего.

На берегу карстового озера рос Ясень. Древнее дерево пережило ледники, как и многие его сородичи. И не пережило чёрной «прививки», как почти все они. Кто и зачем забрался в эти глухие места, чтобы подчинить огромного великана с резными листьями — я не знал. Но орбитальный снимок подробно показал, что случилось потом.

Ясень горел долго. Я не мог определить по этим картинкам, сколько точно, но, судя по тому, что дым подземного кострища поднимался и из-под снега — несколько месяцев. Привычка карать непокорённую волю огнём и железом не была стара, как мир. Помоложе, и значительно. Как мир, населённый двуногими, что почему-то решили считать себя разумными.

А из провала, оставшегося на месте огромного пня, из дыры, что уходила, кажется, к самому сердцу Земли, потекла вода. Чёрная, как нефть. И на берегах её, там, где она прореза́ла-прогрызала себе путь, переставали расти деревья и травы. Сама земля меняла цвет, как в тревожных моментах старых фильмов, когда картинку на экране сменял негатив. Белая земля — это как холодный огонь, сухая вода. То, чего не должно быть в природе. То, что противоречит ей самой. Но река текла, пробивая путь, дальше и дальше. Народы и племена, что расселялись вдоль её берегов, брали из неё воду, готовили пищу и кормили ей детей, становились другими.

Ниже по течению, где река образовывала первые разливы, поселилось племя, за краткое время вы́резавшее всех соседей на два дня конского скока во все стороны. Бледные, широконосые, черноглазые — никто не ведал, ни откуда они пришли, ни за что так Боги наказали этот край. Вокруг заводей чёрной реки появились первые жертвенные камни. Костры горели днём и ночью, и их смрадный дым стелился над водой. Потому что жгли не только деревья. Городок, основанный там, назвали «Верный слуга Тьмы», если переводить примерно.

Дальше вода чуть светлела, была прозрачнее. Но населявшим берега светловолосым и сероглазым легче от этого не было. Лодки, что начали сновать вверх-вниз от Тёмного городка, разносили чёрную заразу, будто моровое поветрие. Мужья уводили жён, детей и стариков глубже в леса, дальше от воды, под защиту вековых деревьев. Которые искали и находили карательные отряды, летавшие на чёрных лодках. И начинало твориться страшное. Жестокость, необъяснимая, не имеющая ни причин, ни примеров, погрузила всю округу в липкий панический ужас. А реку стали звать «Нежить». И звали так много веков.

Возле устья, где чёрная река сливалась с Десной, после построили что-то вроде последнего заслона, форпоста на пути нечисти. На месте давно срубленной сосны, что была едва ли не двадцати шагов в поперечнике, возвели городок. Чтобы бороться с врагом словом и делом. Жаль, что и в делах, и в словах враг был гораздо опытнее и успешнее. И со временем заслон-крепость превратился в монастырь, где иноки и старцы боролись со Злом и Тьмой постом и молитвой. Вера — великая вещь. С ней, как выяснилось, можно было противостоять врагу и с таким сомнительным арсеналом.

Легенду про то, что реку назвали в честь снежно-белого песка, что устилал пляжи-берега, на которых по-прежнему неохотно росли трава и деревья, придумали монахи. Старое название, как и его правдивое объяснение, забылись. Век людской короток, а память и того короче. Старцы и иноки продолжали свою вечную, как они думали, борьбу с Врагом человеческим. Который принимал разные формы. Сто лет назад, совсем недавно, запрудив чёрную реку, здесь построили ГРЭС. Образовав прямо под боком монастыря огромное рукотворное озеро, вода в которое попадала из того самого про́клятого родника, что забил когда-то из могилы великого Ясеня. Протекая многие километры меж берегов, залитых кровью настолько, что и представить себе невозможно. Но кровь, даром что не водица, и дырочку найдёт, и не сдержишь ничем. Только вот, как лишь недавно стали догадываться сперва писатели-фантасты, а вслед за ними и физики, могла та вода нести не только листья палые осенью и льдины по весне. Несла она древнюю память, напоённую злом и болью, с тех времён, когда железо и огонь только начинали свой чёрный хоровод по Земле. И название «Белые берега» на самом краю этого озера смотрелось насмешкой. Жестокой и злой.