Дубль два (СИ) - Дмитриев Олег

Мне вспомнилось слово «корзинь», прочитанное когда-то давно в какой-то хорошей книге. Там так назывался плетёный древний прообраз гроба-домовины. В нём раньше хоронили. То, что было вокруг тела старика, очень походило на этот термин. Темень, странный алтарь странного Дерева, плетёный гроб и мумия в нём. Это я удачно зашёл… Но тут стало совсем не до смеха. Хотя и было-то не до него, если честно.

У мумии шевельнулась кожа на шее. Можно было бы предположить, что это свет мигнул. Но света в той стороне не было никакого. Под правым ухом, под углом широкой челюсти, под редкой белой бородой дрогнула серовато-жёлтая, будто из старой бумаги, кожа. Точно над сонной артерией.

— Пора, Славка! — еле слышно прошелестел в голове голос Алексеича. И меня отпустило.

Решение о том, что нужно делать, пришло мгновенно. Я в два прыжка долетел до лавки, такой же или очень похожей на ту, что стояла напротив Дуба. Сел, пытаясь вспомнить положение тела дяди Мити. Отставил левую руку и не глядя повёл ей по стене. И пальцы почти сразу зацепились за какую-то рейку, совершенно неразличимую глазом в полумраке. Я потянул её к себе.

Под крышей раздались шелест и скрип. Сверху посыпались какие-то листья, пыль и труха. Лучей света, тех самых, тонких, с палец толщиной, было явно меньше, чем я видел в прошлый раз. Но они были.

Я попробовал покачать рейку вверх-вниз. Один край, дальний от меня, подался, хоть и с натугой. Лучи заскользили наверх, к переводам. Да, внутри амбар был точной копией того, что окружал Дуб. В «солнечном колесе», что образовалось под крышей, явно не хватало «спиц». Оставалось надеяться, что это не будет критичным. Я искренне и очень на это надеялся. Деревяшка под пальцами замерла, будто упершись в какой-то ограничитель. Лучи-спицы закружились под потолком, повторяя уже виденное мной, сливаясь в обод колеса. Подвигав рейку из стороны в сторону без всякого результата, чуть придавил. В стене негромко щёлкнуло — и солнечный круг распался на сектора, которые подняли острые углы к вершине. И оттуда прямо на прутик упал луч света, накрыв два верхних яруса и часть третьего. У Дуба, кажется, третий освещался весь, но уверен я не был.

Пошарив под лавкой, нашёл и банку, точно такую же, только стекло, кажется, было чуть более зеленоватое. Высунув руку в щель двери, зачерпнул воды из ведра, похвалив себя, что решил оставить его прямо у входа. А вот одноразовых хирургических лезвий не нашлось. Обнаружился нож, старый, как и всё, что я успел увидеть в доме. Кажется, такие раньше называли «садовый» — бакелитовая ручка, формой напоминавшая маленький баклажан, и толстое лезвие, загнутое внутрь, как клюв хищной птицы. Или коготь зверя. И, судя по сточенному лезвию, хозяин клюва или когтя был очень старым. Мне вдруг показалось, что время к этому месту перестало иметь отношение давным-давно. При этом я остро чувствовал каждую его секунду. И странные эмоции. Словно смертельно уставшее много лет назад Дерево принимало солнечный свет нехотя, через силу. Напоминая себе, что это не для него, а для последнего и единственного старого друга-стража, который до сих пор почему-то отказывался умирать. Но чтобы подтвердить предположение, надо было понять его язык. Речь. Для этого оно должно было принять меня. В этом оставались сомнения.

Но мысль я додумывал уже на ходу, огибая многоярусную конструкцию по часовой стрелке. Наконец, нашлось нужное углубление. Чиркнув по подушечке на левой ладони, где-то под мизинцем, убедился в том, что нож был заточен на славу. Боли почти не было, зато кровь потекла щедро, от души. Вода в банке окрасилась почти сразу. Прижав порез к губам, я осторожно вылил всё в сухой «рот», который неизвестно сколько времени не видел воды. А всё Дерево — света. Интересно, их в этих случаях «кормить» тоже надо дозированно, как людей после долгой голодовки?

Привалившись к стене за лавкой и замотав ладонь какой-то найденной внизу тряпкой, вроде бы даже чистой, я стал ждать. Время текло медленно. Кажется, даже стрелка над циферблатом ползла гораздо ленивее обычного. Минуты шли, но ничего не происходило. Пропали куда-то все до единой мысли. Я просто ждал.

— Помолчать пришёл? — мысль, «прозвучавшая» недовольным тоном, если такое бывает, заставила вздрогнуть. — Ну, посидим, чего не посидеть-то?

Не было никаких откровений, видений или прозрений, ни исторических, ни естественно-научных. Древо просто обозначило, что пока живо. И может «говорить». Но не горит желанием.

— Здравствуй, Осина. Дуб поклон передавал, — мои мысли звучали осторожно. И решительно по-идиотски.

— Передал уж. За свет, воду и кровь спасибо. Зря, конечно, но благодарю. Зачем пришёл? — общительным и доброжелательным собеседник не казался.

— Пока ехал — не знал. Теперь знаю. Хочу внучке и правнуку дедушку показать. Живого, — кивнул я на вершу, что лежала на полу почти касаясь узким концом, где были ноги, «этажерки» с прутиком наверху.

— Странные вы, человечки. Ну веди, показывай, раз охота, — наверное, это был сарказм. Неожиданно.

Я сидел на лавке в амбаре и мысленно общался с сущностью или даже явлением, видевшим динозавров так же, как меня сейчас. Пережившим эпохи, о которых, пожалуй, и учёные не догадываются до сих пор. Испытавшим столько всего, что и представить невозможно. И сохранившим чувство юмора. Пусть и весьма своеобразное. Значит, шансы оставались.

— В таком виде он им, конечно, тоже нужен. В красном углу поставят, пыль протирать будут, о высоком думать. Но если бы вышла удача чуть больше жизни в него добавить — ещё лучше стало бы. Обнял бы внучку. Правнука на руки взял…

Я чувствовал, что иссушенный дед в клетке слышит нас. Но молчит. И почему не вступает в наш слабо конструктивный диалог — не понимал.

— Мы оба устали, человечек. Смертельно, тяжко, невыносимо. И страшно давно. Он пришёл ко мне очень много лет назад. По вашим меркам, конечно. Мы жили мирно и дружно. Многое бывало. Но после той чёрной жертвы… — мысль оборвалась.

А какого, интересно, чёрта тогда вы оба меня звали, дорогу показывали? Я вытянул руку и попробовал нащупать реечку, чтобы закрыть отверстия для солнечного света на крыше.

— Погоди… Дай ещё чуть… — на этот раз «тональность» мысли показалась мне немного смущённой. Интересное кино. Жить мы, выходит, не хотим, но кушать любим? Значит, шансов становилось больше.

Я убрал ладонь с деревяшки, механизм действия которой понимал лишь очень примерно, чисто теоретически. Как и весь процесс «кормления» солнечным светом. В котором принимали участие собственно свет, невидимая мне система зеркал и, наверное, линз, и древнее Древо, судя по всему, выжившее из ума.

— Я тебя слышу вообще-то, человечек! — теперь мысль «звучала» обиженно.

— Прости, Осина. Я волнуюсь за старика. Мне не так много лет, как ему или тебе. За последние два дня я узнал слишком много нового, и это мне тоже спокойствия не прибавляет. Как и тот факт, что я веду застольную беседу с деревом, на котором удавился Иуда Искариот, — в этом внутреннем диалоге трудно было о чём-то умолчать.

— Сказки это! Откуда там осины? Ехуда Ишкер повесился на багряннике. Только зря, потому что отравили его заранее, можно было и без верёвки обойтись. Вечно вы, человечки, торопитесь куда-то, — в отсутствующей при такой беседе интонации мне всё равно чудилось брюзжание.

— Живём мало, а успеть многое хотим. Детей растить, внуков нянчить, — я пробовал не отклоняться от основной темы, что лежала в корзине между мной и пнём.

— Сам ты пень! Имей уважение, в конце концов! — громыхнуло в голове так, что даже в глазах потемнело.

— Скажи, как помочь деду, — наконец, мне удалось так оформить мысль, чтобы она точно никуда не отклонялась. Наверное, доведись общаться на Речи чуть больше, чем второй раз — получалось бы лучше и быстрее.