Когда солнце погасло - Лянькэ Янь

— Говори. Говори, и ничего тебе не будет. Говори, мы деньги возьмем и уйдем.

Только лица их не прятались за вязаными шапками. И грабитель с родинкой не душил меня, как душил Дамин, когда я слова не мог вымолвить. И они не стал и привязывать отца с матерью к стульям. Они были не местные. Не боялись, что в Гаотяне их узнают. И когда он велел мне говорить, то похлопал по плечу, как хлопают младшего брата, чтобы он слушался.

И я сказал.

Пришлось сказать.

Грабителей мои слова обрадовали, а отца с матерью испугали.

У моего дяди много добра.

У моего дяди много денег и драгоценностей, но туда вперед вас другие люди поехали.

В дядином коттеджном поселке Шаньшуй живут одни богатые. Там денег куры не клюют. Поселок отсюда недалеко, зря вы к нам приехали, надо было туда ехать.

Они оторопели. Уставились на меня оторопелыми глазами. Как сноброды, которых вырвали из сна. А отец с матерью уставились на меня так, словно я сам сноброжу и во сне не знаю, что говорю. Воздух в комнате застыл от удивления. И лица застыли от удивления, только у одних оно было радостным, а у других помертвелым.

— Твою налево, и куда ехать.

— Коттеджный поселок Шаныпуй. Зря вы к нам приехали, надо было туда ехать. Мой дядя там и живет. В шестом доме на Третьей улице. Зайдите в его коттедж, там любая вещь будет дороже, чем весь наш хлам. Телевизор у дяди дома размером с обеденный стол. А столы и стулья все из красного дерева. Знаете, какое оно дорогое, красное дерево.

Все молчали.

Никто ни звука не проронил.

Тишина в комнате повисла такая, что было слышно, как дышат бумажные цветы. Отец сделался белым, как белый цветок из венка. И мать сделалась белой, как белый цветок из венка. Отец с матерью буравили меня глазами, словно я не их родной сын, а отступник и предатель. Грабитель с родинкой окинул взглядом лица своих подельников. Подельники смотрели на него и молча ждали, что он скажет.

— Да, и как я сам не додумался, — буркнул грабитель с родинкой и убрал руки с моей шеи. И легонько подтолкнул меня вперед. Словно хотел сказать, что теперь все будет хорошо. Что все позади. Что они уходят. А после дернул головой. Остальные грабители подхватили с пола мешки и двинулись к выходу. И все кончилось. Правда кончилось. И занавес опустился. Но тут грабитель с родинкой вдруг о чем-то вспомнил. Встал на месте. Обернулся. И нашарил меня главами. — А дядю твоего как звать.

— Шао Дачэном.

Он на секунду застыл, на секунду замешкался и снова шагнул к моим отцу с матерью.

— Выходит, ты у нас Ли Тяньбао, зять Шао Дачэна. А ты хромоногая сестрица Шао Дачэна.

Мой отец кивнул.

Моя мать кивнула.

Вот так все и случилось. Все вдруг переменилось, вышло из проложенной колеи. Вернулось и началось сначала. Закинутый на плечо холщовый мешок упал на пол. Грабитель с родинкой вышагнул вперед и пнул моего отца под ребра.

— Ети твою бабку, вот мы и повстречались. — Он снова пнул моего отца, теперь по ногам. — По твоей милости моего отца сожгли, ты всю мою семью погубил. Из-за тебя у нас что ни год, то новая беда, новое несчастье. — Крича и топая ногами, он треснул моего отца по щеке. И не успели мы опомниться, как отвесил затрещину матери.

— Братец твой настоящая свинья. Настоящая собака. Скотина, а не человек. Ты его сестра, вот и получай по заслугам.

Он дрался и бесился, как ураган.

Кричал и бранился, как бешеный.

Я испугался и притих, думал подойти и попросить его не бить маму, но другие грабители догадались и схватили меня в охапку. И моему страху нашлось оправдание, нашлось оправдание тому, что я не смею пошевелиться и помочь родителям.

И я стоял на месте, растерянный, испуганный, оторопевший. Чужие руки удерживали меня на месте, а я не дергался и не вырывался. Все произошло так быстро, как если бы машина проехала человеку по голове. И человечьи мозги оказались размазаны по дороге. Как если бы человек умер, ожил, ожил и снова умер. Умер, не успев даже вскрикнуть, и правда вылезла наружу. Грабитель с родинкой хлестал маму по щекам. Пинал отца по ребрам и животу то левой ногой, то правой. Отец сидел на полу, похожий на куль с сахаром, с каждым пинком и тычком отъезжая на полшага назад. Отъезжал, сгребая задом к стене сломанные венки и обрывки бумаги. Отъезжал, пока спиной не уперся в стену, и грабителю с родинкой стало еще сподручнее бить его и пинать. И отец сделался еще больше похож на узел с тряпьем или на мешок с отрубями.

— Ети твою прабабку, три года назад, когда мой отец помер, это ты донес в крематорий, что мы его похоронили, признавайся. — И затрещины посыпались на лицо отца, как черепица сыплется с потолка на пол. — Ети твою прабабку, ты донес в крематорий, а твой сучий шурин прислал людей к нам в горы, они отца моего выкопали, сказали, будут проводить политику реформ и открытости, идеологическое преобразование общества, и на околице деревни запалили моего отца небесным фонарем, сожгли его прямо на околице, ясно тебе или нет.

Он еще несколько раз пнул отца по голове, по ребрам, и воздух кашлем застрял у отца в горле, а лицо стало похоже на белый бумажный цветок с красными листьями.

— Отца сожгли небесным фонарем, а меня, как противника реформ и открытости, повели по деревенским улицам, да еще в уездной газете статью обо мне напечатали, видел ты или нет.

А если видел, как тебя совесть не загрызла, человек ты вообще или скотина последняя.

И жена от меня ушла, как увидела ту статью, как услышала передачу по радио, зато ваша семейка набила карманы злыми деньгами, мертвыми деньгами, у людей вся жизнь под откос, а вы и рады.

Отца сожгли небесным фонарем, и через три дня матушка померла, не вынесла обиды. А еще полгода спустя сестра спрыгнула со скалы, умом тронувшись. Была семья — и нет семьи, рухнула семья, развалилась, погибла по вашей милости, а вы с Шао Дачэном и знать ничего не знаете. Сам я тоже пошел по кривой дорожке, начал пить, в карты играть, воровать. Был честным человеком, стал негодяем, а все из-за тебя, сволочь. Полгода назад освободился, решил, хватит, начну новую жизнь, но сегодня ночью мне во сне явился владыка небесный и сказал, Ма Гуацзы, судьба тебе улыбается, собирай людей и поезжай в город, поживитесь там немного. Просыпаюсь, думаю, я ведь решил не воровать, не грабить, решил начать новую жизнь. Но владыка небесный все твердит, поезжай, Ма Гуацзы, поезжай, вставай скорее с кровати и поезжай. Разве могу я владыку небесного ослушаться. Пришлось собирать парней и ехать в город. Я еще думал, напрасно мы зашли в вашу похоронную лавку. А оказалось, сам владыка небесный меня направил, чтобы я поквитался с семьей Ли, поквитался с семьей Шао. Чтобы Ли Тяньбао вернул свои долги. А хромоножка вернула долги своего братца. Что семьи у меня больше нет, я смирился. О мести и думать забыл, только снилось иногда, как прихожу к вам вернуть должок. Но снобродная ночь мне про вас напомнила. И расквитаться помогла.

Он снова хлестнул маму по щеке. Снова пнул отца по лицу и под ребра. Стал топтать отцовы колени, щиколотки и ступни. Топнет, выругается. Выругается, отвесит затрещину. Так он бил отца и бранился. Бранился и пинался. Потом подобрал с пола бамбуковый прут и принялся хлестать отца по голове и спине. А маму по лицу и плечам. Наконец устал, нахлестался, набранился, наговорился, перевернул магазин вверх дном, превратил магазин в место казни, всюду разбросал плетеные цветы и обрывки бумаги, бамбуковые щепки и прутья, как для костра, и вдруг понял, что, пока он бранился и отвешивал пинки, мои отец с матерью совсем затихли. Замолчали. Только когда в лицо летел бамбуковый прут или ботинок Ма Гуацзы, они невольно вскидывали руки, пытаясь защититься. А потом отец и руки вскидывать перестал. Сидел на полу, подставив тело ударам. Словно бьют вовсе не его. Словно тумаки и затрещины Ма Гуацзы вовсе не причиняют ему боли.

Кровь лилась с головы на лицо.

Кровь лилась изо рта и из носа.

Кровь лилась на грудь, на рубашку, стекала ручейком на брюки. Грабители испугались, что мои отец с матерью сидят без движения. Испугались их немоты. Я подумал, что отец умер, упал на колени и растерянно его окликнул. Окликнул маму. И увидел, как родительские глаза встрепенулись и обратились ко мне. Будто хотели что-то сказать. И я остался стоять на коленях, молчать и не шевелиться, как не шевелились они. Жара была нетерпимая. Одежда Ма Гуацзы насквозь пропиталась потом. И холод был нестерпимый. На лицах у людей лежал иней.