Паук у моря (СИ) - Валин Юрий Павлович

«Мне это глупо нравится» — в какой-то четко запомнившийся момент понял Верн. «Просто ходить и смотреть. Без приказов командования, битв и ожидания наград. И даже возвращаться в Эстерштайн я не очень хочу. Послать письмо маме, чтоб не волновалась, и еще полгода мог бы ходить. Или год. Ну, потом-то непременно нужно проведать мою медицинен-сестру, вдруг у нее не все идет гладко. В общем, важна система связи. Воскресили бы чудо радиостанций. Ведь было же такое, умели. Хотя причем тут радиосвязь? Я просто спятил. Мне нравится путешествовать, а не служить. А это тяга крайне недостойна офицера».

Понимание оказалось довольно мучительным. Верн поколебался и поделился открытием с другом — Вольц определенно мог разложить проблему по понятным составляющим.

— Ерунда! — немедля известил начальник штаба. — Армейская служба слишком сложна и многогранна, целиком она могла бы нравиться разве что полному идиоту. Кстати, это весьма полезный, но редкий тип военнослужащего. Мы же — стандартные военнослужащие — обычно куда более избирательны. К примеру, я прирожденный штабист. Нет, я не прочь схватиться с достойным воинством тресго и разбить их наголову. Но предпочел бы руководить созданием безупречной полковой машины, любоваться ее четкой работой, с удовлетворением видеть, что сбоев нет, что уверенные победы следуют одна за другой. Это ли не счастье для истинно талантливого офицера⁈ Безусловно, полк — лишь начало. Накопив некоторый опыт, я буду готов заняться более крупными войсковыми соединениями и гарнизонами. Чувствую в себе силы, да. А вот наш Фетте бесподобен в решении тактических задач. Перехват каравана противника, внезапная атака на укрепленный пункт, стремительный захват и контроль трофейного имущества — в этом ему не будет равных. Наш дружище рожден для законных грабежей. Только бы он не увлекался, азарт в этом деле может навредить. Ты — иное дело. Разведчик и переговорщик. Да, это определенно. Боюсь, твой талант много шире чисто армейской профессии. Скорее всего, тебе придется частенько менять прекрасный офицерский мундир на нечто блеклое и гражданское, неприметное, чисто походное. Жаль, я был бы счастлив служить с тобой до конца карьеры. Ну, об этом рановато сожалеть, нам и выпутаться из этой проклятой истории со спасением неблагодарной девицы будет весьма непросто. Наш многознающий дойч прав — нас непременно попытаются ликвидировать, скорее всего, обвинив в неком воинском преступлении. Но это будет не так-то просто. На руках у нас есть и козыри!

— Попроще с нами обойдутся, — усомнился Верн. — Заколют или отравят. Не такие уж важные мы чины.

— Это еще как сказать, — намекнул Вольц, самомнение которого было под стать здешним вершинам. — Ты вот упомянул о радио…

Разговор об утерянных технических достижениях был интересным, но сугубо отвлеченным. Может и хорошо, что нет этого эфирного чуда? Ежедневно принимать ценные указания генштаба, отсылать рапорты и донесения — гм, довольно хлопотное дело. А с мамой надо говорить, сидя друг против друга. Есть что порассказать, а она любит слушать. И советы дает весьма практичные. Конечно, о замковых интригах, о гадостном Канцлере и тайнах связей со Старым миром она ничего не знает — не ее уровень общения и знания слухов, но если пересказать, наверняка могла бы дать неожиданную подсказку.

Верн точно знал, что об истории с проклятой фрау Гундэль, о причинах и сути «безвозвратного» рейда, да и иных опаснейших секретов мама никогда не узнает. Не хватало еще и ее подвергать опасности. Но об утренних горах маме точно можно рассказать. Она поймет. Пусть и никогда не видела ничего подобного, но поймет.

А между тем горы иссякали.

— Новый этап, — уныло сказал господин ботаник, обозревая в бинокль заметно выравнивающийся горизонт. — Наверняка там будет еще хуже.

— Давай сюда оптику и прекрати пророчить! — рассердился начальник штаба. — «Хуже, хуже». Да отчего же хуже? В холмах цизели жирнее, нам командир в этом неоднократно клялся.

Рейдовики стояли на гребне одного из последних горных отрогов. Впереди скалы снижались, превращаясь сначала в скалистые холмы, затем в просто холмы — рыжевато-желтые, заросшие выгоревшими травами. Панорама слегка пугала своей необъятностью и однообразием, лишь слева можно было разглядеть обрывистый берег и блеск волн океана.

— Как велик и величественен мир! — воскликнул Фетте. — Мир и мой голод — вот самые крупные математические величины!

— И математические, и философские, — согласился научный консультант. — В предгорьях должна расти фруткоса[3] — с этой ягодой я знаком не только как ботаник, но и как опытный едок. Раньше сушеную фруткосу меняли у нейтральных феаков на изделия из меди. Замковые пирожные с начинкой из этих ягод были изумительными! Увы, даже на кухнях Хейната таких пирожных больше не делают.

— Прожрали вы наш Эстерштайн! — сурово обвинил Фетте. — С деградацией и упадком нужно бороться, упреждая еще на дальних дистанциях. Готовили бы пирожные — несравненная фрау Гундэль и ее служанки были бы пофигуристее и поувесистее, тогда на замковом мостике все бы кончилось мгновенно, без нашего участия. И мы бы сейчас благоденствовали в казармах Хамбура. Всё из-за вашего легкомыслия, Немме! Пирожные сделать не могли!

— Отстань от ботаника и фрау Гундэль! — зарычал Вольц. — Что за дурацкие шуточки? Вперед! Выясним, растет ли тут фруткоса и всё остальное.

Выяснилось, что мудреные «фруткосы» являются вишневкой, о которой Верн слышал с детства — в маминых Холмах эти ягоды являлись редкостью и считались лакомством. На следующий день рейдовики наткнулись на целый склон низкорослых ягодных зарослей. Пришлось задержаться.

Небольшие ягоды лопались во рту словно старинные разрывные пули, сладкий душистый сок казался божественным. Рейдовики измазались алым, словно дорвавшиеся до добычи людоеды, ну, примерно так себя и ощущали. Ламы не отставали, ловко ссасывая с ветвей лакомство. Ботаник сделал смелый научный вывод о том, что раньше фруткоса-вишневка встречались намного чаще, раз фауна с этой ягодой прекрасно знакома.

На дневке наелись до отвала, набрали запас ягод, даже слегка подсушили ягоды на солнце и огне, наполнили целый мешок. К сожалению, почти вся чудесная добыча была утрачена в сражении, последовавшем через два дня…

…Щелкали арбалеты, свистели ответные стрелы. Верн с помощью ботаника уводил испуганных лам, отход прикрывал начальник штаба с Фетте. К счастью холм со скалистой вершиной был поблизости — Верн и сам не понимал, почему повел отряд, взяв ближе к возвышенности, хотя здесь угадывалось куда больше неровностей и кустов. Теперь «тыловики» и ламы спешили к укрытию, стрелки отходили между кустами, отвлекая на себя противника.

Спасительный склон был уже рядом.

— Заведем за камни! — вопил Немме, перепуганный не меньше лам. — Вот тот камень большой, надежный!

— Осторожно! — закричал Верн, понимая, что перекинуть со спины и взвести арбалет уже не успеет.

Среди камней таилась засада. Верн и сам бы так сделал, если бы хватало бойцов. Азы тактики: занять господствующую высоту, оттеснить к ней не осознавшего угрозы противника, ударить во фланг.

Успел присесть за бок Белого — лам возмущенно ыгнул и сам попытался залечь. Стрела с белым оперением прошла чуть выше вьюка. Верн бросил повод и рванул, заслоняясь кустом, к холму. Стрелка он видел — тот спустил тетиву слишком поспешно, видимо, среагировав на предупреждающий крик. Коренастый, с оголенными руками, но в грубоватой панцирь-кирасе из львиной шкуры, воин-тресго…

… наверняка там не один. Но выхода не оставалось — атаковать!

…с боевым ревом, прикрываясь щитом, Верн устремился напрямую к камням…

Чуть ощутимый удар в щит — железные наконечники стрел у тресго большая редкость, а каменные, костяные и крученые-медные не так страшны…. Вторая стрела оказалась опаснее, угодила в кромку щита, обер-фенрих с опозданием глупо дернул головой. И так ухо подпорчено, теперь еще и глаз выбьют…