Паук у моря (СИ) - Валин Юрий Павлович

Глава 17

Сельские тайны

….— Простота, вот что восхищает. Всё понятно, разумно, доступно, в званиях не запутаешься, — Вольц с удовольствием еще раз подтянулся на ветхом косяке двери.

Окончательно выздоровел и радуется, мерзавец.

— Хижину развалишь, — проворчал с вороха сена Верн.

— Ну, тебе под апартаменты отвели отличное крепкое строение. Чтоб в случае чего можно было запереть снаружи, — начальник штаба одобрительно похлопал по добротно скрепленным глиной и илом камням. — К счастью, этого не понадобилось. Горжусь тобой, дружище! Валялся раздавленный, смятый, взглянуть было жутко, а дипломатия твоя работала в полную силу.

Верн поморщился. Окончания эпической битвы он не помнил, и это, видимо, только к лучшему. Такое себе зрелище было… печальное.

Судя по рассказам, выволакивали героического стрелка из-под Генерала объединенными усилиями. Львиная банда после подрыва и низвержения Генерала разбежалась сразу, но это ситуацию облегчило лишь отчасти. Сдвинуть зловонную тушу двое фенрихов, Немме и бесстрашный Брек оказались не в силах. Остальные отрядные ламы тоже честно пытались тянуть веревку, привязанную к задним лапам льва-монстра, но от запаха и страха у них подгибались ноги. Тогда подошло несколько воинов-селян…

Понять их настороженность вполне было можно. Схватку на склоне видела вся деревня. Но ведь ситуация сложная: понятно, что пришли солдаты Ланцмахта, а ведь ждать от них хорошего весьма трудно. С другой стороны, львиное войско отогнали, чудовище сразили. Переговоры повел Немме, но до этого все порядком измучались, двигая львиную тушу и извлекая бесчувственного обер-фенриха. Как известно, ничто так не сближает, как тяжелый и вонючий труд.

В общем, все пошло неплохо. Практически бездыханного и с ног до головы залитого отвратительной жижей героя понесли к ручью, самим спасителям тоже требовалось хорошенько вымыться. Уже пришел староста, который тут был не «староста», а «старший вождь». Появились селянки, охали над умирающим, хвалили бесстрашного Брека, «первым кинувшегося спасать хозяина». Понятно, в рождающейся легенде должно быть хоть что-то светлое и хорошее, а не только гной, рев и смрад.

Вольц рассказывал, что феаки немедля выслали разведчиков-наблюдателей на вершины двух холмов и убедились, что пришельцев только четверо. Это разом убавило настороженности. Кто бы стал винить селян? Политика — она доверчивости и легкомыслия не прощает.

Собственно говоря, это уже давно всё случилось — почти два месяца прошло. Выздоравливал Верн не особенно быстро — пять сломанных ребер, открытый перелом руки, сотрясение мозга, общая помятость и раздавленность, сдери им башку, просто так не проходят. Вон — начальник штаба давно бодр, сыт, здоров и полон энергии. Промыли ему подраненный бок хитрой настойкой из самодельного шнапса, мочи черной козы и чешуйчатой шкурки малой холмовой ящерки — воспаление как рукой сняло. Конечно, деревенская целительница Фей и чуток магии в лечение добавляла. Но магия, укрепленная черной козой и шнапсом — это уже мощное средство, а не просто утешительное снадобье-заговор. Холмовые ящерки, те не так важны — они лишь приятный зеленый цвет настойке придают.

Вот со знающей Фей было весьма интересно беседовать. Понятно, не сразу разговорились — дней десять бесстрашный обер-фенрих лежал пластом, не в силах с самыми мелкими проблемами организма справиться. Целительница с дочерью ухаживали, грубовато, но со знанием дела и прочувственной, почти материнской руганью. Она такая и была — красивая, статная, с умелыми сильными руками. Позже, уже когда раненый слегка прочухался, похвалила, что не особо стеснялся, «а то жмутся мужчины, будто их к чему неприличному склонить норовят». Бесспорно, сама Фей могла склонить мужчину к чему угодно. Но с Верном у нее разговоры шли куда интереснее, поскольку целительством красавица-вдова занималась с искренним увлечением, а гость мог кое-что про эстерштайнскую медицинен порассказать. Так отчего не поговорить с пусть и молодым, но неглупым парнем?

Все же на собственные ноги встать и самостоятельно своими делами заняться было превеликим облегчением. Опираясь о худенькое девчачье плечо, Верн доплелся до угла хижины, там дочь знахарки тактично отлучилась. Вообще она — Бинхе — росла очень умненькой девочкой, наверное, тоже в знахарки пойдет, хотя пока что целительное сквернословие в себе не особо развила.

— Прошелся? — сразу угадала заглянувшая под вечер Фей. — Вот, козлищи вы, конечно, дойчевские, жутко тупорылые, умишки как у цизелей новорожденных. Но ведь точно час уловил, ни раньше и ни позже собрался и заковылял. Завтра я бы тебя силой на ноги вздернула, а так сам, сам. Герой, одно слово! Мамка твоя точно не с дойчем грешила, с кем-то поприличнее себе постель согрела.

— Не особо спрашивал, — вздохнул Верн. — У нас же законы, к чему лишний раз их нарушать.

— Я и говорю — тупорылые! — целительница в сердцах махнула рукой. — Ну ничего, у тебя-то может, что и наладится. Ты — посмышленее. Ваш-то крепкозубый на меня нынче опять так жаркенько смотрел, так жаркенько. Ой, нашел кого охмурять, умник.

— Насчет этого он слаб. Но искренен, — пояснил Верн. — Он и на Горную Хозяйку очень проникновенно поглядывал. Она тоже смеялась.

«Крепкозубый» — это, конечно, Фетте. Зубы у него действительно выразительные, как солдаты после гаштета — все в разные стороны. А про Хозяйку, или, точнее, Горную Хозяйку, слухи в здешних местах ходили очень яркие. По сути, настоящая богиня, пусть и далеко живущая. Даже странно, что в Хамбуре о ней — о таком знаменитом чуде — не слышали.

Целительница погрозила пальцем:

— Хитер ты, Верн, даром что сопляк. Экий этот… как его… копли-мент отвесил. И с божественной красавицей меня сравнил, и разом задницу дружку прикрыл.

— Как не прикрыть? Надежный парень, сколько раз он сам меня прикрывал. Да и ты весьма хороша собой, тут и ни капли привирать не приходится. Уж не говоря о том, что лечить на славу умеешь.

— Тоже верно, к чему нам излишняя скромность-то? — засмеялась Фей. — Живем, не жалуемся, что умеем, то умеем. Вот — знаменитый дойч-герой у нас лечится, хвалит, сам уже ссать выходить отваживается. Главное, не переусердствуй. Лучше еще про свой чудной город расскажи, Бинхе запомнит, потом мне перескажет.

Ушла деятельная целительница, у нее и иные больные имелись, и двое младших детей, и огородик, который «сам собой расти, гад, даже и не думает». Жизнь в Холмах ленивых людей не любит. Собственно, город их тоже не приветствует.

Верн осторожно подвигал пальцами битой руки. Пальцы работали исправно, выше — под лубками — еще побаливало, но больше чесалось. Подживает. И вообще жизнь хороша. Лежащий на приятно пахнущей сухой траве обер-фенрих осмотрел свое обиталище. По сути, тесное, с единственным крошечным окном под потолком — бывшее хранилище общественных запасов зерна. Но зато никто тут не мелькает. Не было же такого никогда: и в школе, и в училище сплошь общие спальни-казармы. В Киндерпалац наверняка так же было, хотя оно и не помнилось. А тут такая роскошь — одиночество, мысли спокойные, без соседского громового хохота, ругани и пердежа. Вроде и знал, что люди так могут жить, но насчет себя такого и не представлялось. Но ведь мама намекала, про свой домик рассказывала. Все же откуда она так всё знает и понимает? Ладно, главное, чтобы ей на улице Зак спокойно жилось, а сын потихоньку поумнеет.

В дверь осторожно заглянула Бинхе:

— Спишь?

Верн обрадовался. Одиночество чудесно, но в меру. Не особо здоровым людям скучать вредно.

— Нет, ночью высплюсь. Вернулась уже? Мама же на огород загнать грозилась.

— Я ее у ручья встретила. Говорит: «иди, пои героя. Он потом нам на огороде отработает, после героев тыква отменно прет, это же известное дело».

Верн засмеялся:

— Да я с удовольствием. Вот чем не занимался, так это тыкву не растил. Умнейший человек твоя мама.