Восстанавливая реальность - Вереш Аттила

Тогда он задал мне вопрос, который я не хотел слышать. Почему меня интересует, что там в переводе? Разве не все равно, если в целом меня интересуют лишь деньги? А деньги я получил, авторский экземпляр у меня есть, в нем так или иначе указано мое имя. Произведение я написал, на венгерском оно есть, а на языке ратун сампи его, скорее всего, ни одна живая душа читать не будет. Конечно, я начал ссылаться на художественную целостность, что никогда не следует терять произведение из виду, что я должен следить за каждой стадией в жизни своей истории, как за ребенком, которого нужно воспитывать, показывать ему путь во взрослую жизнь.

Доктор Андраш Войт-Келемен не поверил мне. Он потушил сигарету и швырнул окурок в окно, хорошенько откашлялся и только потом сообщил, что время приема окончено. Если же я захочу сделать коммерческое предложение по переводу, обращение можно отправить ему на электронную почту. Только я не мог уйти просто так, не получив никакого ответа. Мне было стыдно, но одновременно я пришел в ярость. Этот толстый, находящийся на пороге инфаркта интеллигент стал преградой на моем пути. В ярости я достал из кармана кошелек и швырнул на стол купюру в двадцать тысяч. Я надеялся, что в моем голосе прозвучит ядовитая насмешка, когда я спрошу, на сколько ему хватит этой суммы. Однако он коснулся денег и ответил без какой-либо насмешки.

На название хватит. Сказал он. На название.

На двадцать тысяч форинтов можно много чего купить. Книги и пластинки, еды на несколько дней вперед, алкоголя, можно вложиться в рисковое дело без защиты капитала, в криптовалюту или просто отдать нуждающимся, чтобы получить плюсик к карме. А нуждающихся полно, и деньги им однозначно нужнее, чем доктору Андрашу Войт-Келемену с его красным «Мальборо». И все же я пошел на эту сделку, потому что если название совпадет или хотя бы отдаленно будет напоминать мое оригинальное название, я смогу спокойно выдохнуть.

Доктор Андраш Войт-Келемен несколько раз пробежался пальцем по названию, что-то проворчал, потом достал из ящика блокнот и начал выводить каракули. При этом он что-то напевал, и это ужасно раздражало, прошла целая минута, пока я, наконец, не узнал или, как мне показалось, узнал мелодию – мелодию из моего сна. Пока он чиркал у себя в блокноте, я – стоя там, в офисе – слышал припев из рассказа «Из праха», только в исполнении доцента. Меня бросило в холодный пот, но я тут же успокоил себя тем, что, скорее всего, мои нервы уже на пределе, именно поэтому в монотонном бурчании грузного университетского лектора мне мерещится мелодия моей песни.

Моей песни. Моего шлягера, кому она еще могла принадлежать, ведь это я ее придумал, и никто не мог ее никогда слышать?

Доцент вырвал листок, на котором чиркал, скомкал его, затем поднес к нему зажигалку с обнаженной женщиной ровно настолько, чтобы бумага сама начала жадно пожирать пламя. Ассистентка преподавателя или секретарша, или не знаю, кто она там вообще, вбежала в комнату, держа в руке пепельницу побольше. Доктор Андраш Войт-Келемен поместил в нее горящий комок бумаги, вскоре пламя потухло. Доцент взял ручку с новым листком и корявым почерком начал выводить крупные буквы, тщательно закрывая от меня слова. Закончив, он сложил листок, протянул его мне и попросил оказать любезность и ознакомиться с названием уже за пределами офиса, а также поблагодарил меня за внимание.

Через минуту я уже стоял в коридоре полуподвального помещения Университета с бумагой в руках, мои потные пальцы оставляли на ней следы. Я перечитывал слова снова и снова, каждый раз надеясь, что они изменятся и начнут значить то, что должны были значить, а не то, что я в них читал. На листке было написано три слова, все в кавычках и строчными буквами:

Скажем, у меня относительно развито воображение и есть определенные способности, которые позволяют найти связь между, казалось бы, несвязанными предметами, но найти сходство между названиями «Из праха» и «яма с зубами», или сопоставить одно с другим я не мог. В моем рассказе не было ни зубов, ни ям. В моем рассказе речь шла о певице и о дальнейшем расследовании, которое показало, что во время исполнения песни «Из праха» женщина вступила в контакт с умершей девушкой – главной героиней песни. И это был не просто контакт: припев исполняется уже умершей, которая сопоставляет собственную смерть с жизнью певицы.

Нет там речи ни о ямах, ни о зубах, это просто поп-музыка, песня, исполнительница которой начинает новую карьеру в качестве мертвеца.

Что это название вообще значит? Это яма, которую наполнили зубами? Или, может, у самой ямы выросли зубы? Как это вообще? Может, рассказчик собирает чужие зубы и складывает их в яму? У него что, зубной фетиш? Или все версии вместе взятые? Рассказчик выбивает другим и себе зубы до тех пор, пока ими не заполнится яма?

Я скомкал листок и сунул его в задний карман. Как обычно бывает в таких случаях, когда я на нервах, или когда что-то не получается, или когда я теряю много денег, или когда с кем-то ссорюсь, или когда разочаровываюсь в себе, мне хочется чего-то сладкого или выпить. Сладкого, наверное, потому, что оно навевает воспоминания о детстве, когда было безопасно, а выпить потому, что это иллюзия защиты от повседневной взрослой жизни. Это точно паттерн из детства: дети видят, как взрослые пьют, а для ребенка взрослый означает безопасность, соответственно, алкоголь тоже безопасен. А так как все перечисленные стрессовые факторы обрушились на меня одновременно, выбора не осталось. Только в этом гребаном новом мире, где университетские профессора, или кто они там, просят чудовищные суммы за крошечную любезность, нормальной кондитерской не найти. Все кафе теперь специализированные: только мороженое, только полезное питание без сахара, только пончики, которые называют донатами, чтобы можно было запросить за них тысячу двести форинтов. Я хотел кремовый торт или шомлои галушку [3], что-нибудь классическое венгерское, сладкое, вместе с рюмкой рома.

Но в конечном счете я отказался от своих планов, потому что увидел в автобусе Шепи. Это значит, что он в городе и мы можем что-нибудь выпить. В Теско у метро Астория я купил венгерскую шоколадку «Вадас», затем зашел в рок-паб тут же на углу и заказал стакан бурбона Maker’s Mark. Написал Шепи, что сижу в пабе и если он в городе, пусть присоединяется. Он ответил, что занят, прямо сейчас переводит что-то в районе Чепель. Конечно, я знал, что он врет, но не стал допытываться, так как у меня и так осталось мало знакомых, которым можно вот так просто написать. Теперь пришла очередь Шепи, он начал нападать, разумеется, чтобы компенсировать свою ложь: когда я уже сделаю пост про свою иностранную публикацию, было бы здорово, чтобы это был один из первых постов Академии писателей. Я тут же вспотел и быстро попросил еще бурбона. Шепи был прав, мне уже давно следовало бы похвастаться своим успехом в интернете, но только одному мне было известно, что это вовсе не успех, а полный, абсолютный, тотальный провал. Плевок в лицо всему, ради чего ты пишешь. Не считая денег, конечно.

Ночью мне не спалось. Я пытался себя обмануть, убеждал, что ворочался в постели из-за выпитого, хотя на самом деле заснуть мне не давал страх. Я боялся, что мне снова приснится клип группы Partytime, и что на этот раз я увижу третий припев, но кто знает, где и как певица исполняет песню, если вскрытие уже прошло.

В конце концов я заснул. Мне приснилось, что я в Ниредьхазе, это город, в котором прошло мое детство. Я стоял на улице, но вдруг началась буря; как я понял из сна, это был торнадо. С неба падали книги; согласно логике сна торнадо подхватил их где-то в другом месте и разбросал передо мной. Там было не меньше дюжины книг, они падали на тротуар и разлетались на листы. Тома в мягкой и твердой обложке, на венгерском, английском, немецком и французском языках. На всех обложках было написано мое имя. Я стоял на ветру, смотрел, как с небес падают мои книги, и на меня напала грусть; я знал, что не написал эти книги, но мог бы их написать, только теперь торнадо отнимает у меня эту возможность. Так труд моей жизни остался в пригороде Ниредьхазы, на неизвестной улочке.