Дочь мольфара - Толич Игорь

– Господи, помилуй… Господи, помилуй…

Самоистязание длилось уже достаточно долго, чтобы крючки наконец добрались до самой лакомой части тела. Теперь они каждый раз вырывали по кусочкам ошмётки мышц. Иногда те долетали до стен и прилипали к шершавой поверхности подобно насекомым, которых настигла мухобойка.

Отец Тодор не желал останавливаться. Истинное покаяние требовало полной самоотдачи и всей жертвенности, на которую было способно грешное мирское тело. Любовь к богу всегда писалась алыми красками и самоотречением. Терпение и боль проходили рука об руку по кровавому следу богоугодного пути. Зло беспощадно. Стало быть, и добро не может щадить, когда речь идёт о высшем благе. А истовая покорность и молитва способны сотворить настоящие чудеса. Чудо исцеления через умерщвление плоти.

– Господи, помилуй… Господи, помилуй… – усердно повторял Отец Тодор, снова и снова хлеща себя плетью.

И с каждым ударом он принимал очищение. Принимал с радостью и слезами благодарности за то, что ему позволено хоть на миг достигнуть высшей благодати.

Покончив с бичеванием, он уложил своё верное орудие на домашний алтарь с иконами и свечами, перекрестился. Вытащил гвоздяной засов из звеньев цепи, прежде туго стягивавшей левое бедро. Затем освободил правое от самодельной вериги. На месте цепей расползся сизой полосой и темнеющий с каждой секундой кровоподтёк.

«Хорошо», – благодарно подумал Отец Тодор и принялся одеваться.

Когда он уже запахивал рясу, в дверь комнатушки постучали. Священник нахмурился. Он не одобрял, если его отрывали от богоугодного служения без веской на то причины. За дверью оказалась светлоокая Каталина – единственная доча рукоположённого Отца. Тодор знал, что дитя было дано ему в наказание и во искупление, как и все прочие дети, особенно – дочери.

– Чего тебе? – осведомился он, заранее изготовившись пояснить неразумному существу, как нехорошо тревожить праведного человека.

– Т-там п-пришли к-к вам, – медленно протянула Каталина, боязливо отступая в сторону.

Бесовская кара воистину не знала границ и достигла даже священного дома, сделав из глупой некрасивой девочки глупую некрасивую заику. Ни молитвы, ни розги, ни суровые наказания не помогли. Не помог и десятидневный страстной голод, после которого Каталина лишь исхудала до полного безобразия, но речь её так и не стала яснее. Отныне Отец Тодор мог уповать лишь на скорое замужество дочери – может, тогда она поумнеет и подарит хотя бы здоровый приплод.

– Кто пришёл? – священник помрачнел ещё пуще.

– Г-голова Ш-ш-ша…

– Шандор, – раздражённо договорил святой Отец и устремился в горницу, где его дожидался второй по величине после самого Тодора житель деревни.

Войдя, он сразу заприметил Ксиллу, учтиво обхаживающую гостя. Попадья уже накрыла на стол, потчевала гостя всем, что имелось в доме. Судя по захмелевшему виду Шандора, он уже заждался аудиенции.

– Отче наш, – немедленно бросилась целовать Ксилла выпростанную руку, которую Отец Тодор тут же отнял и протянул теперь мирскому служителю.

– Здравствуй, Отец. Разговор есть, – уважив обычай целования, быстро перешёл к делу Шандор.

Тодор сделал знак супруге выйти. Ксилла отвесила поклон и тотчас скрылась с глаз. Священник разместился за столом напротив гостя.

Сидеть с прямой спиной было трудно. Раны, которые он только прикрыл чистой рубахой, продолжали кровоточить. Но Отец Тодор не боялся ни боли, ни болезни, ни нагноения. Бог защитил его с самого рождения, дав могучее здоровое тело, крепкие нервы, стальной характер и чистую душу, которую, как истовый раб божий, Отец Тодор часто и старательно омывал кровью. Всё-таки бренная жизнь пятнала и его. А как иначе? На то оно и служение – убивать чертей, не вводиться во искушение, страдать и молиться, молиться.

– Говори, Шандор, – повелел Отец Тодор, слегка поёжившись от непрестанно пульсирующей обширной раны. – С чем пожаловал?

– Совета твоего хочу испросить, – ответил голова.

– Спрашивай. Что тебя мучает?

– Про Агнешку всё рассудить не могу.

– А что про неё судить? – тёмные глаза Отца Тодора блеснули недобро и презрительно.

– Да народ волнуется. Думает извести её.

– Народ ничего сам не думает, – возразил священник. – Народ будет думать только то, что ты им скажешь.

– В том и дело, не знаю я, что им сказать. Коли ведьма она, может, и правда прогнать её нужно. Но отец её – мольфар. Он один такой у нас. Человек полезный, тихий, непривередливый. Может, не надобно его обижать?

– Не надобно, – спокойно согласился Отец Тодор. – Мы не для того богу служим, чтобы без надобности обижать. Космину и ту же терпели, хоть и нелюдь она чистой крови.

– О ней слуху никакого давно нет, – сказал Шандор, пожав массивными плечами. – Да и не ходила она никогда в деревню. Как и Штефан. Жили себе с краю и вреда не чинили. А Агнешка, бывает, захаживает – то на базар, то в церковь, то ещё куда.

– В церковь больше не подастся. Пусть живёт себе дальше как-нибудь. Главное – дружб с ней не водить. Ты побеседуй с родительницами Илки и Лисии. Чтоб учили они почаще и построже девиц своих. Кнут им в помощь.

– Скажу, – кивнул староста, вполне довольный таким решением, намереваясь подняться со скамьи.

– И сынку своему Янко тоже скажи, – прибил его обратно к сиденью голос Отца Тодора, – что с нечестивыми только блудники водятся.

Голова Шандор сдвинул густые брови к переносице:

– Что это ты говоришь? Янко в жизни никогда такого позора не делал.

Тодор невозмутимо выдержал взгляд старосты и ответил:

– Значит, образумился он? И чудить понапрасну не вздумает?

– Нет, конечно. И уговор наш всецело в силе.

– Когда? – холодно уточнил священник.

– Весной. Как и уговаривались. Как только снег стает, так и сыграем свадебку.

– Добро.

Проводив гостя, Отец Тодор отправился в свои покои. Жжение на спине в ночь стало почти невыносимым. Он удовлетворённо ощупал насквозь вымокшую рясу. Велел Ксилле приготовить ему тёплую воду для омовения. Но для начала пришлось отодрать от кожи вместе с подсохшими кровяными корками хлопковую ткань.

– А что голова приходил? – про меж делом спросила попадья, размягчая прилипшую ткань с помощью нагретой воды.

Отец Тодор стиснул зубы от боли и ответил не сразу. А потом заговорил уже не без гордости:

– Пристроил я нашу Каталину. Благодари бога.

– Слава тебе, боже! – немедленно возрадовалась Ксилла и принялась расцеловывать руки мужа.

Глава 5

Подули холодные ветра, изгоняя последние гожие деньки жнивня [7]. Зачастили дожди. Небо пасмурилось и стояло низкое, серое, налитое тяжёлым свинцом. Уже собрали боровчане добрый урожай, и отгремело на всю округу празднество дожинок [8]. Наступил хмурень [9] – ещё теплый, но уже предвещавший близость рябиновых ночей [10], когда земля и небо умоются ливнями и заблещут грозами.

Скоро-скоро западает снег. Скоро-скоро укроет горные вершины и благодатные луга морозным одеялом. Скоро-скоро…

Но до этих времён ещё нужно было как-то дожить, дотерпеть. Да неплохо бы запастись чем-то из съестной провизии. Старый мольфар Штефан о том не беспокоился. Он, как и прежде, принимал с одинаковым смирением и открытостью каждого нагрянувшего в его дом. Люди приходили и уходили. Всегда с жалобами и судачествами, всегда с какой-нибудь бедой, иногда оставляя в благодарность кто краюху хлеба, кто шмат сала, а кто корзину яблок. Иные вовсе ничего не несли, кроме своих горестей. Однако Штефан, казалось, не ведал разницы в дарах и благодарностях. Он был приветлив со всеми, незлоблив и сдержан.

Агнешка удивлялась отцу, втайне хвалилась им, но истовой его покорности не могла разделить. Не понимала, отчего мольфар никогда никого не гонит, даже самого поганого из людей. Отчего не требует платы по делу, когда каждая работа имеет свою цену, а Штефан немало трудится за так.