Жатва. Том 1 (СИ) - Мичурин Артем

— Погоди… Твои что?

— Возможно, мне стоило использовать другое…

— Давай-ка расставим точки над «и», — подошёл я к пироманту вплотную. — Амбиции здесь могут быть только у меня. Огромные, просто до отвращения раздутые, как яйца быка осеменителя после месячного воздержания, неприлично выходящие за рамки разумного амбиции. Они все мои. А твоё дело — лелеять их, будто собственное дитя, оставшееся единственным напоминанием о вселенской и обосраться как трагически погибшей любви. Взгляни на мои руки, — протянул я в его сторону обращённые к небу ладони. — Видишь, как они дрожат?

— Нет, — отступил на шаг Глют.

— Верно. А я ведь сейчас чертовски взволнован. Я буквально вне себя от твоей выходки. Обычно так взволновавшие меня люди остаются лежать там, где стояли. Но в твоём случае я сделал исключение. Я крайне редко делаю исключения. Но для тебя сделал.

Глют пошатнулся и утёр пошедшую носом кровь:

— Я… Я ценю это.

— Неужели?

Едва отросшие ногти на правой руке пироманта почернели и закровоточили.

— Да. Я сглупил и погорячился. Мне не стоило… Не стоило начинать знакомство с грубости, — Глют сделал жест в сторону Хельги с Красавчиком и отвесил короткий поклон. — Приношу свои извинения.

— Принимаете? — поинтересовался я мнением оскорблённой стороны.

Красавчик буркнул что-то напоминающее «да», а Хельга лишь зашипела с чуть меньшей ненавистью.

— Вот и отлично! — хлопнул я по плечу Глюта, отчего тот вздрогнул. — Дружная сплочённая семья! Разве может быть что-то лучше? Я очень рад, что вы поладили. Правда. Для меня это важно. Ну а теперь, раз все разногласия благополучно улажены, давайте подкрепимся и продолжим путь к нашей общей великой цели.

Великая цель, а точнее одна из её составляющих, лежала на севере, за хребтом Накнфельдестирас — это была невысокая, но труднопроходимая горная гряда, густо поросшая вековыми хвойными лесами, изрезанная ущельями и, по слухам, населённая не самими радушными к гостям племенами. Из рассказов Глюта выходило, что северяне в целом не страдали от избытка гостеприимства, но их горные представители славились ещё более суровым нравом и ксенофобией, превратившейся в народную традицию. Их нельзя было назвать дикарями, однако, представления о цивилизованности и нормах морали у этих милых ребят были своеобразными. Ведя довольно изолированную жизнь в своих горных деревушках, им долгое время удавалось избегать влияния как центральной, так и более местечковой власти. Фактически горцы веками варились в собственном соку, густо замешанном на суровом климате, клановости, верованиях, слабо связанных с Амирантой, и обрядах, от которых самые бесчеловечные экзекуторы Готии грохнулись бы на жопу, крестясь да причитая. Словом, ребята были проблемные, но рискованный проход через их земли экономил нам уйму времени, поэтому, несмотря на отчаянные протесты Волдо, решение было принято единогласно.

До предгорий Накнфельдестирас мы добрались через неделю, по поводу чего я имел продолжительный и эмоциональный разговор с Глютом на предмет «Его берлога ближе всего». Степень измождённости личного состава к тому времени варьировалась от «сейчас сдохну» до «лучше бы я сдох вчера». Даже Хельга приуныла на загривке Красавчика и отвечала на мои остроты лишь вялым «хеее», вместо полюбившегося бодрого шипения дикой кошки. Кроме того, заметно похолодало, а тёплой одеждой мы обзавестись не удосужились.

— Нам срочно нужно найти убежище, — простонал Волдо, трясясь под порывами ледяного ветра.

— Я знаю деревню неподалёку, — обнадёжил Глют.

— Надеюсь, не так же «неподалёку», как эти чёртовы горы.

— Нет, буквально в полудне ходу. Если всё сложится, заночуем сытые, пьяные и в тёплых койках. Красавчика с Хельгой, правда, туда не пустят. Но хоть сами обогреемся.

— Веди.

На сей раз Глют не обманул моих ожиданий, уже к наступлению сумерек огни деревни показались за чёрными соснами. Я отослал Красавчика с его наездницей в лес, и наша троица подошла к воротам.

— Волдо, — сделал я приглашающий к общению с аборигенами жест.

— Виконт Дитрих фон Браун прямиком из Захена? — уточнил тот своё амплуа.

— Спятил? Ты простой селюк Волдо Кёлер. Или хочешь, чтобы нас вилами запыряли? Давай уже горлань, да пожалобнее.

Волдо что-то пробубнил себе под нос, явно раздосадованный утратой аристократического статуса, но справился с горем и, набрав в грудь грозящего спровоцировать пневмонию воздуха, максимально беспомощно заблеял:

— Люди добрые! Не дайте сгинуть зазря! Впустите обогреться! Мы заплатим! Умоляю, сжальтесь! Пальцев уже не чую! Проявите милосердие! Добро творящему добром и возвернётся…

Мольбы, хоть и не сразу, но возымели эффект. На одной из вышек показалась бородатая башка в меховой шапке и критически нас оглядела:

— Кто такие?

— Лишь трое измученных глупцов, пренебрегших тёплой одеждой, — взял я слово. — Держим путь через хребет по торговым делам. На плату за ночлег не поскупимся.

Получив в качестве доказательства наши неподдельно продрогшие трясущиеся тела, замотанные всем, что было под руками, бородатая башка в меховой шапке, наконец, покивала и дала отмашку.

Тесовые ворота дрогнули и, влекомые наружу, отворились. Двое угрюмых мужиков в заячьих тулупах и шерстяных шароварах с начёсом, вооруженные топорами, впустили нас без особых церемоний и тут же водрузили массивный засов на место.

— Оружие в корзину, — пробасил один из них.

Мы трое переглянулись, и я утвердительно кивнул. Мечи, тесаки и стилеты отправились в своё временное плетёное вместилище.

— Ступайте за мной, — продолжил бородач. — Да ведите себя смирно.

— И в мыслях не было причинять вам лишние хлопоты, — заверил я со всей искренностью.

За бревенчатой стеной нас встретили такие же бревенчатые избы, высокие с двускатными крышами, обильно поросшими мхом и лишайником, многие козыряли изукрашенными резными коньками. В сараях хрюкала да блеяла живность, из ладно сложенных печных труб струился сизый дым. В целом деревня выглядела небедно. Но было в ней что-то не то. Слишком уж тихой и безлюдной выглядела она для столь раннего часа. Не носилась детвора, не курили деды на завалинках, не трещали друг с другом тётки у колодца. Будто неведомая беда накрыла собою этот тёплый уголок посреди холодного мрачного леса.

Провожатый отвёл нас вглубь деревни, к большой, по здешним меркам, избе, выполняющей, судя по всему, роль постоялого двора и кабака в одном лице. Снаружи стояли грубо сколоченные столы со скамьями, пустые и давно немытые. Под навесом расположилась коновязь, куда мы пристроили кобылу, сняли с неё всё ценное и поднялись по высокому крыльцу.

— Эй, Олаф! — постучал кулаком в дверь наш немногословный гид. — Принимай гостей! Говорят, не с пустыми руками!

Изнутри послышались приближающиеся шаги, лязгнул засов, и дверь приотворилась.

— Кто такие? — пробасил в узкую щель обладатель нездорово красной опухшей рожи и водянистых глаз того же колора.

— Говорят, торговцы.

— Мимоходом?

— Именно так, — взял я слово. — У нас дела дальше на севере. Но по своему скудоумию, мы не подумали, что горы — не равнина, и погода здесь переменчива. Не сочтите за труд, пустите переночевать и обогреться у вашего очага. А уж мы в долгу не останемся.

— Хм, — смерили нас красные зенки оценивающим взглядом. — Торговцы… Ну заходите. Глядишь и сторгуемся.

Дверь отворилась шире, и в наши холодные обветренные лица дыхнуло теплом и почти домашним уютом. Впрочем, с последним я погорячился. Зал, предназначенный гудеть сонмом голосов и звуков соударяющихся кружек, был пуст и тёмен.

— Примите наши самые сердечные благодарности, — с большим усилием выговорил трясущийся от холода Волдо.

— Не найдётся ли чего горячительного? — добавил я.

— Этого хоть отбавляй, — невесело ответил трактирщик и скрылся во тьме опустевшего пристанища пороков.

Вернулся он с бутылью полупрозрачной бесцветной жидкости и четырьмя стаканами, после чего кивнул на ближайший стол: