Жатва. Том 1 (СИ) - Мичурин Артем

— Сколько в лагере человек?

— Некого! Клянусь!

— Награбленное там?

Перевоспитуемый собрался было дать волю языку, но нехорошие мысли — эхо преступной жизни, не иначе — заставили его убавить прыть и озаботиться судьбой собственной шкуры вместо того, чтобы сделать мир вокруг лучше.

— В тайнике. В хитром.

— О... Какая досада. Но ты ведь нам покажешь?

— А отпустите?

— А почему бы и нет? Волдо, ты как считаешь, отпустим этого доброго человека, коли на тайник нам укажет?

Тот доблевал остатки желудочного сока, утёрся рукавом и кивнул.

— Ну, — развёл я руками, — раз никто не против, так тому и быть. Веди.

— Клянёшься? — осторожно поднялся наш добряк на ноги.

— Матерью клянусь, всем святым, слово чести, — проникновенно изрёк я и приложил ладонь к сердцу. — Шагай уже. Добрые дела сами себя не сотворят.

Глава 5

Мой провожатый, боязливо косясь на бездыханные тела товарищей, перешёл через дорогу и направился к роще.

— Как ты это сделал? — набрался он, наконец, храбрости для вопроса.

— Что сделал?

— Убил Курта и Штефана. Я глазом моргнуть не успел, как у этого засранца башка с плеч слетела. Как?

— Ах ты об этом... Небольшая магия, только и всего.

При слове «магия» храбрец вжал голову в плечи и шарахнулся от меня, будто бойня на дороге не в достаточной степени раскрыла мой потенциал, и основные неприятности обещали затмить всё ранее виденное:

— Магия?!

— А ты думал, я очко скипидаром подмазал? Всем время от времени нужно немного волшебства, — проделал я быстрые манипуляции пальцами на манер ярмарочного фокусника, отчего мой единственный, но крайне благодарный зритель, буквально упал на жопу и закрыл голову трясущимися руками. — Ну, или не всем. В любом случае тебе лучше подняться и продолжить путь к тайнику, пока я не превратил тебя в мясной салат с требухой под кисло-сладким красным соусом.

Мои едва уловимые гастрономические намёки возымели эффект, и восхищённая представлением публика пришла в движение, ещё не успев встать с четверенек.

— О, уютно тут у вас, — попробовал я на прочность один из трёх шалашей, попинав ногой нехитрую конструкцию, когда мы, наконец, добрались до лагеря. — Давно обосновались?

— Недели не прошло, — буркнул недовольный хозяин милого гнёздышка.

— Ну, показывай плоды трудов своих праведных.

Тот нагнулся и откинул скрывающий углубление в земле настил, кое-как замаскированный дёрном и ветками:

— Вот.

— Хм, думал, будет похитрее. Это я и сам бы отыскал.

Мастер маскировки сглотнул и, не отводя от меня взгляд, выудил из ямы два мешка:

— Тут немного, но уж что есть. Дорога-то не самая оживлённая.

Внутри демонстрируемых мешков лежали сапоги, ремни, фляги, походная посуда, кисеты и прочая ерунда, какую удалось снять с отнюдь не состоятельных путников.

— А души? — поинтересовался я на случай, если такая мелочь вдруг ускользнула из памяти моего благодетеля.

— Нет, — замотал тот башкой, скорчив до умиления обескураженную рожу. — Мы ж не звери, мы только по вещичкам, да по звонкой монете.

— А монеты?

— При Штефане, на поясе у него, в кошеле. Ну что, — робко оправился незверь, — я пойду?

— Разумеется, как только манатки к телеге отнесёшь. Ты же не думал, что я попру их сам?

— А... Нет, нет, конечно, — схватил он мешки и потопал в обозначенном направлении.

Волдо тем временем собрал свежий урожай с трупов и сидел в телеге, стараясь не смотреть, как Красавчик лакомится мозгами одного из бедолаг.

— Кидай туда, — указал я нашему разнорабочему место новой дислокации народного добра. — Где сбывать это барахло планировали?

— В Шафбурге. Где же ещё? — пожал тот плечами, освободив их от поклажи.

— Поподробнее.

— Есть там скупщик, Тьерри Живоглот его звать. Спроси в кабаке «Весёлый звонарь», возле рыночной площади.

— Должно быть, милый парень.

— Ещё бы, — ощерился мой информатор.

— Слушай, — по-дружески положил я левую руку ему на плечо, — раз уж ты в таких делах толк знаешь... Не подскажешь ли человечка, который мог бы за разумное вознаграждение очистить немного завалящих душ?

Тот резко помрачнел и воззрился на меня почти умоляюще:

— Да откуда? Говорю ж — не по этой мы части.

— Уверен?

— Как на духу...

Клинок вошёл аккурат под грудину. Левой рукой я уперся в плечо недоумённо таращащего глаза лиходея, резко выдерну меч и тут же нанёс рубящий удар, целя в шею... Но что-то пошло не так.

— Святая Амиранта! — запричитал Отто, наблюдая, как я пытаюсь высвободить клинок, засевший в левой скуле всё ещё живого, вцепившегося мне в плащ негодяя. — Зачем вы это сделали?!

— Сука... Промазал. Да отвали ты! — вырвал я, наконец, меч из перекошенного лица и отпихнул докучливого простолюдина.

Тот повалился на спину, хватаясь то за живот, то за рожу, и заливаясь кровью.

— Зачем?! — не унимался Волдо.

— Хотел повторить. В прошлый же раз здорово получилось. А в этот — херня вышла. Надо больше практиковаться.

— Вы поклялись не убивать!

— Кому?

— Ему! — спрыгнул Волдо с телеги, тыча пальцем в корчащегося на земле клятвополучателя.

— Ты серьёзно?

— Клятвопреступление — страшный грех! Вы всем святым клялись!

— Пацан, — воткнул я меч в сердце обманутого раба божьего, чем прекратил его прижизненные страдания, — считаю, тебе нужно кое-что усвоить. И можешь считать это основным правилом общения с окружающими. Любая особь, прямоходящая или нет, которая не представляет для тебя интереса в перспективе — всего лишь вещь.

— Вещь?!

— Точно. Предмет из костей, потрохов и мяса. Ты бился когда-нибудь пальцем ноги о тумбочку?

— Что?

— О тумбочку пальцем. Ну, знаешь, идёшь ночью поссать, хуяк мизинцем об эту подлую мразь, притаившуюся в темноте — больно пиздец. Не знаю, как ты, а я всегда на неё ору, на тумбочку. Но при этом я понимаю, что она просто вещь. Мне не будет стыдно, что я проявил слабость перед ней, не сдержался, может быть, даже пустил слезу. Тумбочке я могу сказать абсолютно всё. Могу материть, могу угрожать, умолять о прощении, обещать невыполнимое, клясться всем святым. Понимаешь? Это ведь просто предмет. Так же и здесь, с той лишь разницей, что этот предмет, — указал я на теперь уже совершенно точно неодушевлённую вещицу, — может стать чем-то полезен, услышав определённые слова. А ради благого дела мне слов не жалко, любых.

— Так, по-вашему, и я только вещь?

— Ну что ты. Разве я стал бы так долго и красноречиво распинаться, относись к тебе подобным образом? Нет, конечно. С тобой меня уже кое-что связывает и...

— Я представляю интерес, в перспективе.

— Не без этого.

— А потом? Что произойдёт, когда я перестану быть полезен?

— Мы расстанемся друзьями. Поверь, я не уничтожаю всё на своём пути. Просто, от него мёртвого пользы больше, чем от живого. Здоровый прагматизм и только. А в твоей смерти я совсем не заинтересован. Ты умный парень, на тебя можно положиться и ты мне нравишься. Хотя один косячок за тобой всё же есть.

Волдо изобразил лицом вопрос.

— Каменщик, — напомнил я.

— Думаю, дело в ваших руках, — улыбнулся он виновато. — Они слишком...

— Не трудовые?

— Да.

— И кем же тогда быть? Может, бродячим торговцем?

Волдо поджал губу, размышляя, и одобрительно покивал.

— Ну и отлично. Благо, товара у нас хоть отбавляй. Обшмонал их? — кивнул я на трупы.

— Души собрал, — полез Волдо за пазуху.

— Оставь. Мы ведь доверяем друг другу. А кошельки, карманы проверил? Ё-моё, пацан, да ты с них даже волыны не снял, а они, небось, чего-то стоят, — присел я возле декапитированной тушки главаря и тут же обнаружил на поясе приятно позвякивающий кошель. — Ну вот. Неплохо скопил гробовых. Штефан, или как тебя там, не обессудь, придётся обойтись без оркестра. Ого, цацки! Гроб тебе тоже ни к чему, будь попроще. А это у нас что, неужели то, о чём я думаю? Срань господня, откуда у этого богобоязненного мужчины целая пригоршня душ? Заберу-ка я их, чтобы злые языки об усопшем дурного болтать не начали. Племяш, чего сидишь без дела? Давай, помогай. Надо восстановить ребятам добропорядочный образ, их явно подставили.