— Ты напугал бедняжку, — грустно проговорил Танака.
— Я? — ошарашенно воскликнул я.
— Конечно, ты же для нее уже, как бессмертный мастер.
Да уж. Я покачал головой. В прошлой жизни у нас в отделении, конечно, тоже ходили слухи. Но они были проще, приземленнее что ли. Кто с кем спит, кто сколько пьет, кто у главврача коньяк из сейфа утащил. А здесь что? Бессмертные, культиваторы, монахи-отшельники... У японцев с фантазией дела обстоят куда лучше, чем с логикой.
Отпив кофе, я вдруг встретился взглядом с Кенджи. Это был тот ординатор, который постоянно смотрел на меня так, будто я лично украл у него почку и продал на черном рынке. Он же, заметив, что я смотрю в его сторону, повернулся к коллегам и нарочито громко проговорил:
— Неужто нам повезло находиться в одной комнате с такой известной на всю больницу личностью. Но, как говорится, дуракам везет, — на этих словах его дружки захихикали. — Но удача — дама капризная. Может и передумать.
Честно, мне даже захотелось засмеяться, но смеяться над больными людьми грешно. Кенджи был вечно насупленный, так еще и с таким лицом, будто он только что съел лимон, а потом узнал, что это был к тому же просроченный лимон. Он был из тех людей, кто искренне считал, что если у кого-то что-то получается, то это исключительно благодаря нечестности и связям или, на худой конец, удачи с толикой черной магии.
— О, Кенджи, зависть тебе так к лицу. Подчеркивает твою харизму, — все-таки не удержался я, хоть и понимал, что поступаю по-детски. — Если хочешь, могу дать тебе пару уроков, как захамутать Удачу-саму. Первый, так уж и быть, бесплатный: перестань хмуриться, а то заработаешь морщины раньше, чем первую самостоятельную операцию. Ну и заканчивай корчить лицо, как у шарпея, у которого украли косточку.
И в этот момент я, кажется, увидел, как уши Кенджи начали краснеть. Побагровев, как перезрелый помидор, он был готов вот-вот взорваться, но ничего остроумного ответить не успел, так как по всему отделению раздался искаженный громкоговорителем голос:
— Торакальную бригаду срочно в приемное! ДТП, молодой мужчина, множественные травмы грудной клетки!
Все разом вскочили. Я на ходу поправил халат и рванул к выходу, краем глаза заметив, как Танака семенит сзади. В приемном покое, как всегда, царил организованный хаос. Бригада скорой вкатывала каталку, на которой лежал парень лет двадцати. Студент, судя по модной толстовке, теперь разрезанной и пропитанной кровью и бледным лицом.
— Харуто Ямада, 19 лет, — быстро докладывала фельдшер, пока медсестры уже подключали мониторы. Казалось, что эту девушку-медика я видел даже чаще, чем профессора. И, буду честным, даже проникался к ней симпатией, ведь иметь такую тягу и любовь к профессии, особенно настолько трудной, как фельдшер скорой, это достойно уважения. — Скутер, столкновение с автомобилем. Удар пришелся в левую часть грудной клетки. Давление девяносто на пятьдесят и падает, сатурация восемьдесят восемь.
— Докладывай, — прорезал воздух голос профессора, и я уже даже не удивился тому, как незаметно он здесь оказался.
— Левая половина грудной клетки не участвует в дыхании. Дыхание парадоксальное, — начал я, уже прослушивающий легкие фонендоскопом. Звуки слева практически отсутствовали. — Похоже на флотирующий перелом ребер. Тоны сердца глухие. Шейные вены набухшие.
Тайга кивнул, его пальцы уже ощупывали грудную клетку парня.
— FAST-сканирование. Немедленно.
Персонал тот же подкатил портативный УЗИ-аппарат. Я взял датчик и на экране увидел то, что подтвердило худшие опасения: вокруг сердца — темная полоса жидкости. Перикард. А выше, над диафрагмой, виднелась тень, которой там быть не должно. Тень, подозрительно похожая на желудок.
— Разрыв диафрагмы с ущемлением желудка в плевральной полости, — констатировал я, глядя на профессора. — И гемоперикард. Сердце сдавлено кровью.
— У него тампонада. Еще минута, и мы его потеряем, — закончил за меня Тайга. — Херовато, со мной, в операционную. Остальные, готовьте все для экстренной торакотомии. Живо!
Мы даже не бежали, скорее летели по коридору рядом с каталкой. Танака что-то кричал в телефон, организуя операционную, а медсестры на ходу ставили катетеры.
— Держись, парень. Мы тебя вытащим, — тихо сказал я пациенту, хотя тот и не слышал меня.
В операционной уже все было готово.
— Херовато, поздравляю, сегодня ты наконец будешь полезен, — сказал Тайга, пока мы обрабатывали руки. — И усеки одно: я говорю, ты делаешь. Без самовольств.
— Так точно, профессор, — кивнул я.
Анестезиолог дал отмашку, и мы встали по обе стороны стола.
— Скальпель, — спокойно сказал Тайга.
Медсестра быстро вложила инструмент в его ладонь. Тайга точно сделал первый разрез, двигаясь по пятому межреберью, проводя левостороннюю переднебоковую торакотомию. Разрез был поистине филигранный, так что отсосу даже не пришлось прилагать особых усилий.
— Расширитель, — уже коротко бросил я, подстраиваясь под темп операции, чем заслужил одобряющий взгляд профессора.
Вторая медсестра подала инструмент. Я аккуратно ввёл его, разводя рёбра. И тут перед нами открылось поле боя: левое лёгкое было поджато и почти исчезло из виду. Его место занимал раздутый, синюшный желудок, выдавленный в грудную клетку через зияющий разрыв диафрагмы. Сердце же было сжато в кровавом мешке перикарда, и билось, словно испуганная птица в клетке.
— Желудок ущемлён. Черт, уже начинается некроз, — пробормотал Тайга, оценивая ситуацию. — Сначала ревизия. Потом перикард, — и указал на диафрагму. На самом деле, профессор даже не понимал, что отдает такие приказы, будто бы рядом с ним стоит опытный кардиохирург, а не еще зеленый ординатор. По факту, ему бы стоило сказать что-то вроде: «Сначала посмотрим, что и где зажато. Разберёмся с желудком. А уже потом будем спасать сердце». Но он ограничился лишь четырьмя словами, отчего то совершенно уверенный, что я точно пойму, что же он имеет ввиду.
И это его уверенность так меня развеселила внутри, что я не сдержался и чуть улыбнулся. Профессор странно на меня глянул, приподняв бровь, а затем бросил:
— Меньше лыбься, Херовато, и больше ассистируй. Я зайду под желудок, ты подтяни его с краю. Только осторожно.
Я кивнул, все еще улыбаясь. Что удивительно, работали мы очень даже слаженно, особенно для полноценного первого раза. Я мягко придерживал край, в то время как Тайга ловко, почти наощупь, высвобождал орган. Ткани были отечные, напряжённые, и малейшее неверное движение могло стоить пациенту жизни. Но Тайга был точен и дейстовал без резких движений, но с абсолютной уверенностью. И наконец, желудок с хлюпающим звуком вернулся на своё место.
— Вдох, — велел он анестезиологу, и тот подал воздух в лёгкое под давлением. То начало медленно расправляться.
— Теперь перикард, — сказал Тайга. — Иглу.
Медсестра подала длинную иглу. Профессор ввел ее, и в шприц начала поступать венозная кровь: 50 мл... 100... 150. Монитор тут же отреагировал: давление выровнялось, пульс стабилизировался.
— Тампонада снята, — подтвердил анестезиолог.
— Теперь самое интересное. Диафрагма, — сказал Тайга. — Синтетическая нерассасывающаяся нить. Будем накладывать узловые швы.
Я кивнул, согласный с выбором профессора. Сплошной шов на диафрагме — это как пытаться сшить мокрую резину обычной ниткой. Один рывок, и всё пойдёт по шву. Так что каждый стежок должен быть независимым, как боец на посту: выдержит даже если сосед порвётся.
Медсестра же уже держала иглодержатель. Тайга начал ушивать разрыв, я же следил за натяжением ткани, подсвечивал, отсасывал, когда нужно. Шов за швом ложились на место. Всё шло, можно сказать, без сучка и задоринки, пока не сработал монитор.
— Кровотечение! Давление падает! — крикнул анестезиолог.
— Чёрт, — выдохнул Тайга. — Селезёнка. Задели при репозиции. Зажим.
Я вслепую ввёл инструмент в рану.
— Ниже. Ещё. Стоп. Есть! Держи.
