Я держал зажим, а сам корил себя за невнимательность. Расслабился раньше времени.
— Спленэктомия? — спросил я, хотя все же не желал удалять селезенку. Ведь на столе у нас лежал еще совершенно юный парнишка.
— Нет, — отрезал Тайга, и я выдохнул. — Парень молодой. Ушьём. Нить тонкую, атравматическую. Свети.
Я подсвечивал, а в душе радовался, что профессор думает так же, как и я. Я тоже всегда стараюсь сохранить орган, если это возможно, однако в моей практике часто встречались хирурги, которые шли по пути меньшего сопротивления. И вот профессор накладывал шов, кровотечение начало утихать.
— Готово, — выдохнул он. — Стабилизируем диафрагму, затем рёбра.
Ушивание, наконец таки, завершилось. Оставался последний этап: фиксация ребер титановой пластиной. Остаток операции прошел гладко, и вот — последний шов на кожу.
— Состояние стабильное. Давление держится, сатурация хорошая, — донеслось от анестезиолога.
Мы молча вышли в предоперационную. Я стянул маску и перчатки, и усталость тут же накрыла с головой. Операция шла почти 5 часов.
— Неплохо справился, — сказал Тайга, не глядя.
— Стараюсь, профессор, — улыбнулся я. Улыбнулся, кстати, искренне.
Он хмыкнул.
— Иди, Херовато. Отдохни.
Я поклонился, затем направился подышать на улицу, во внутренний дворик больницы, и рухнул на первую попавшуюся скамейку. Ночной воздух был прохладным и влажным. Пахло озоном и ночными фиалками. Я откинул голову и закрыл глаза.
— Тяжелый был денек, внучок?
Я вздрогнул и открыл глаза. Рядом со мной на скамейке сидела она. Та самая старушка с загадочной улыбкой и глазами, которые, казалось, видели меня насквозь.
— Вы..? — только и смог выговорить я.
— Ты хорошо потрудился, — кивнула она мне. — Твои руки вспомнили то, что душа и не забывала.
— Кто вы? — спросил я, пытаясь побороть туман в голове.
— Я лишь та, кто иногда указывает направление, — ее улыбка стала шире. — Слушай внимательно, внучок. Скоро ты встретишь ее. Ту, что станет твоим штормом и твоим штилем. Твоим главным вопросом и единственным ответом. Она уже близко. Не пропусти.
Она поднялась, поправила свою старенькую шаль и, не оборачиваясь, медленно пошла прочь, растворяясь в сгущающихся сумерках. Я смотрел ей вслед, почему то совершенно не в силах пошевелиться.
Что за бред? Шторм? Штиль? Какая еще «она»?
Я моргнул, потер глаза. На улице не было ни души. Мне показалось? Я уснул на секунду? Голова гудела от усталости, а странные слова старухи назойливо крутились в голове, как заевшая пластинка. Я тяжело вздохнул, поднимаясь на ноги. Пора было возвращаться домой.
___________________________________________________
Справка:
Если вдруг кто-то не понял, что значит «сама» в словах Херовато «Удача-сама», то:
Суффикс "-сама" (様) в японском языке - это вежливая форма обращения, которая выражает очень высокое уважение и почтение к собеседнику. Его можно сравнить с обращениями "господин", "достопочтенный" или "ваша честь" в русском языке. Обычно используется в официальных ситуациях, при обращении к божествам, членам императорской семьи, или в деловой переписке.
Флоти́рующие (око́нчатые, ство́рчатые) перело́мы рёбер — группа переломов рёбер, при которых образуется фрагмент рёбер, не связанный костно с позвоночником.
FAST-сканирование, или Focused Assessment with Sonography for Trauma, это метод ультразвукового исследования, используемый для быстрой оценки наличия свободной жидкости (обычно крови) в брюшной полости, грудной клетке и перикарде у пациентов после травмы. Этот метод направлен на выявление критических состояний, таких как внутреннее кровотечение, в кратчайшие сроки для принятия неотложных мер.
Левосторонняя переднебоковая торакотомия - это хирургический доступ к левой половине грудной клетки, при котором разрез делается сбоку и спереди, обычно по ходу межреберья.
Глава 12
Выходной. В моей прошлой жизни это слово было сродни какому-нибудь редкому астрономическому явлению вроде парада планет или, на худой конец, хорошей зарплаты. Обычно мой единственный выходной проходил в бессознательном состоянии на диване, в обнимку с пультом от телевизора и чувством глубочайшей вселенской усталости. Здесь же выходной — это не отдых. Это настоящая спецоперация.
Началось все с того, что тетушка Фуми, наш бессменный министр финансов, обороны и чрезвычайных ситуаций, на утреннем построении (завтраком это назвать язык не поворачивался) объявила о необходимости стратегического пополнения продовольственных запасов. Говоря по-простому, нас ждал поход на рынок. Я, честно говоря, надеялся откосить, сославшись на посттравматический синдром от общения с профессором Тайгой, но мой план был пресечен на корню одним единственным стальным взглядом тетушки. В качестве группы поддержки, а точнее, ударного штурмового отряда, с нами увязалась Хана. И я очень скоро понял почему.
Японский рынок — это нечто. Это Вавилон, помноженный на одесский Привоз и приправленный таким количеством непонятных запахов, что мой нос, привыкший к стерильной чистоте больницы, грозился объявить забастовку и уволиться по собственному желанию. Оглушительный гомон, визгливые крики зазывал, густой аромат маринованного имбиря, свежей рыбы, каких-то пряных трав и чего-то неуловимо-сладкого — все это обрушилось на меня, как лавина. Если честно, я чувствовал себя инопланетянином, случайно телепортировавшимся на чужой марсианский базар.
— Так, диспозиция следующая, — чеканила тетушка Фуми, оглядывая ряды. — Мне нужны дайкон, мисо-паста и свежий тунец. Херовато, твоя задача — нести сумки и не отсвечивать. Хана, ты на передовой.
И тут началось представление, достойное Большого театра. Я-то думал, что видел в своей жизни всё, но никогда я не видел, как торгуется двенадцатилетняя японская девочка. И это была не торговля. Это была психологическая война.
Первой жертвой был избран крупный продавец овощей, похожий на добродушного борца сумо. Он благодушно улыбался всем прохожим, пока к его прилавку не подошла Хана.
— Дядюшка, — начала она голосом, полным ангельской чистоты, — почем у вас этот чудесный дайкон?
Я мысленно хмыкнул. «Чудесный дайкон» выглядел как перекормленная белая морковка с явными признаками экзистенциального кризиса.
— О, для такой милой барышни — всего триста иен за штуку! — пророкотал торговец.
Хана трагически вздохнула, и в ее глазах блеснули слезы. Я напрягся, не зная, что делать.
— Триста иен... — прошептала она, а затем взглянула на меня с таким укором, будто я только что проиграл в карты все наши сбережения. — Дядюшка, посмотрите на моего бедного братца. Он так много работает в больнице, спасает людей, совсем себя не жалеет. А врачи… Они ж копейки зарабыватывают! А у нас большая семья, и денег совсем мало...
Я стоял, обвешанный пустыми авоськами, и чувствовал, как щеки начинают гореть под взглядами заинтересовавшихся прохожих.
— Ну... ладно, — смутился торговец. — Двести пятьдесят.
— Двести! — отрезала Хана, и ангельский голосок сменился сталью. Она ткнула пальчиком в бок редьки. — И посмотрите, вот тут у него небольшое темное пятнышко. Это же почти брак!
Продавец в ужасе посмотрел на нее, затем на меня. Я постарался сделать максимально несчастное и изможденное лицо, всем своим видом показывая, как сильно моя бедная и несчастная жизнь зависит от качества этого проклятого дайкона. Тетушка Фуми, стоявшая чуть поодаль, молча и грозно скрестила руки на груди, создавая дополнительное психологическое давление.
— Двести... и я дам вам в придачу пучок зелени! — наконец сдался торговец.
Хана победоносно улыбнулась, и я понял: этот ребенок в будущем мог бы вести переговоры о разоружении между сверхдержавами. И, скорее всего, ушла бы с них с парой-тройкой атомных подлодок в качестве бонуса.
У прилавка с морепродуктами, где лежали серебристые тушки скумбрии, Хана, склонившись над ними с видом патологоанатома, выдала:
