— Почему ты ничего не сказал?
Этот простой вопрос ударил меня под дых сильнее, чем любые крики и возмущения.
— Я… — я запнулся, лихорадочно ища слова. — Все произошло так внезапно.
— Внезапно, — повторила Акико, и в ее голосе прозвучала нотка горечи. — Мы же… я думала, мы друзья, Херовато-сан. Друзья ведь делятся такими вещами. Или я что-то не так поняла?
Она смотрела на меня, и в ее глазах я видел разочарование. И это было хуже всего.
— Вы все не так поняли, Аки…Йосано-сан, — выдохнул я. — Просто… все сложно.
— Что сложно? — она вдруг вспыхнула, но тут же и погасла. Ее взгляд стал другим, отстраненным. — Хотя, извините, Херовато-сан. Мы же с вами, все-таки, не так долго знакомы. Лишь быстрые переглядки на вызовах да иногда совместные разговоры на дежурствах и обедах. Видимо, я просто сама нафантазировала себе между нами дружбу. Прошу прощения за это.
И тут Акико низко поклонилась и отвернулась к дому, но я видел, что в ее глазах блестели слезы.
— Удачи Вам в Токио, Херовато-сан.
Развернувшись, она быстро пошла к дому.
— Акико, подожди! — крикнул я.
Она остановилась, но не обернулась.
— Спасибо, — сказал я. — За все. И… эти слова про дружбу и фантазии. Это неправда. Акико, ты и вправду мой дорогой друг.
Она постояла еще мгновение, а потом скрылась за дверью, оставив меня одного на пустынной ночной улице.
Я посмотрел еще несколько мгновений на ее дом, на то, как загорелся и погас свет на террасе. Затем медленно побрел домой. В голове была абсолютная пустота.
Добравшись до приюта, я тихо, стараясь никого не разбудить, проскользнул в свою комнату. Чемодан и рюкзак стояли у двери, готовые к отправке. Я не стал раздеваться. Просто рухнул на кровать, как был, в джинсах и футболке, и уставился в потолок. Сон не шел.
Глава 26
Будильник заорал с безжалостностью палача, который ровно в шесть утра пришел отрубить тебе голову. А ещё, кажется, вчерашнее сакэ с профессором Тайгой решило устроить в моей черепной коробке вечеринку с симфоническим оркестром из дятлов.
Я сел, свесив ноги с кровати, и попытался сфокусировать взгляд. Рюкзак и чемодан стояли у двери.
Внизу на кухне меня уже ждала тетушка Хару, отобрала мой рюкзак и усердно постаралась запихнуть туда, кажется, весь годовой запас провизии нашего приюта.
— Акомуто-кун, ты только не голодай там, милый! — причитала она опять. — Я тебе еще котлеток положила! И салатик! А вот это — специальный чай от простуды. В Токио, говорят, сквозняки ужасные!
Я смотрел на свой рюкзак, который на глазах превращался в подобие беременного бегемота, и понимал, что если я все это возьму, то мне понадобится не билет на поезд, а услуги шерпа и грузового вертолета.
Тетушка Фуми, напротив, молча пила свой утренний чай, но сама она будто была не здесь.
На вокзал мы отправились всем кагалом. Это было похоже не на проводы, а на переселение небольшого, но очень шумного народа. Тетушка Хару всю дорогу держала меня под руку и всхлипывала. Дети бежали впереди, что-то крича и размахивая руками. Даже Кайто, этот вечный хмурогриб, плелся сбоку, засунув руки в карманы, но с таким видом, будто он здесь оказался совершенно случайно.
А вот и платформа. Шум поездов, объявления диктора, суета. Белоснежный синкансэн уже стоял у перрона, готовый унести меня в Токио. И тут началось. Прощание.
Первой, разумеется, была тетушка Хару. Она вцепилась в меня, как осьминог в свою любимую ракушку, и ее объятия были такими крепкими, что я боялся, как бы не пришлось перед коллегами предстать с переломом.
— Береги себя, мальчик мой, — шептала она мне в плечо, и ее слезы капали мне на футболку. — Звони. Пиши. И кушай хорошо, слышишь?
Я гладил ее по спине и что-то бормотал в ответ, чувствуя, как у самого к горлу подкатывает ком. Вдруг тетушка сунула мне в руки очередной сверток. Откуда он у нее вообще взялся, вроде же с пустыми руками шла...
— Там онигири, — всхлипнула она. — С тунцом. И с маринованной сливой. Перекусишь в поезде, ну и останется еще. А то вдруг в Токио онигири не продают.
— Продают, тетушка, — улыбнулся я, думая, что было бы смешно, если бы самый популярный в Японии перекус не продавали бы в столице. — Спасибо.
Она только кивнула, не в силах говорить, и отошла в сторону, вытирая слезы платочком. Затем настал черед тетушки Фуми.
Она подошла и смерила меня своим фирменным взглядом, от которого даже у профессора Тайги, я уверен, пробежали бы мурашки по спине.
— Ну, — произнесла она, и в этом «ну» было все: и беспокойство, и наставление, и скрытая, но все же ощущаемая нежность. — Смотри у меня, оболтус. Опозоришь нас — домой можешь не возвращаться.
Затем она сделала то, чего я никак не ожидал. Она шагнула вперёд и быстро поцеловала меня в лоб.
— Не подведи, — прошептала она мне в самое ухо и тут же отстранилась, словно ничего и не было.
Потом были дети.
Хана подошла с видом умудренного жизнью сенсея, который провожает своего непутевого ученика в большое плавание.
— Так, братец, — начала она деловым тоном, загибая пальцы. — Соль я тебе положила. Карту нарисовала. Оберег дала. Что ещё... Ах да! — Хана понизила голос до заговорщического шепота. —Теперь главное. В Токио много красивых женщин
У меня глаза чуть сами не закатились. Хана, тебе сколько лет? Двенадцать? Зато о женщинах вспоминаешь чаще среднестатистического японца.
— Так что помни: сначала узнай, есть ли у них дипломат или брат-прокурор, а потом уже строй глазки.
Хана поправила мне воротник футболки и тоже обняла.
— Оберег не потеряй, — буркнула она и отошла, шмыгнув носом.
Хината молча протянула мне рисунок. Там была вся наша "приютская семья". Мы стояли у дома, улыбались, а над нами сияло солнце. И я, на этом рисунке, стоял в самом центре.
Тут же Макото, Рен и Рин окружили меня, галдя и толкаясь.
— Братец, а ты нам привезешь из Токио настоящего робота?
— Нет, ты привези нам меч, как у самураев!
— А мне — сто килограммов конфет!
Юки тоже что-то проговорил, но за шумом и криком своих братьев и сестер его не было слышно. Я обнял каждого и пообещал привести все их хотелки.
Последним был Кайто. Он стоял чуть в стороне, все так же засунув руки в карманы. Когда я подошел к нему, он наконец вынул одну руку и протянул мне. Его рукопожатие было крепким.
— Не опозорь нас там, оболтус, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. Да уж, не знал бы, сказал, что они с тётушкой Фуми родные. Даже говорят одинаково.
Раздался гудок поезда. Время на прощанья вышло.
Я еще раз всех крепко обнял, взъерошил волосы близнецам, кивнул Кайто и запрыгнул в вагон. Двери с шипением закрылись. Я прижался лбом к холодному стеклу. Они стояли на перроне — вся моя разношерстная, шумная, нелепая семья. Махали руками, что-то кричали. Я видел, как тетушка Хару снова плачет, а тетушка Фуми пытается ее успокоить, но у самой блестят глаза.
Синкансэн тронулся с места с грацией лебедя, подхватившего на крыло черепаху. Перрон, моя семья и сам городок — все это начало медленно, а потом все быстрее и быстрее уплывать назад. Я смотрел, пока их фигурки не превратились в крошечные точки, а потом и вовсе не растворились в утренней дымке.
Я сел на свое место и откинулся на спинку кресла.
Поезд несся сквозь пейзажи, которые сменяли друг друга, как слайды в старом проекторе. Аккуратные рисовые поля, маленькие домики с черепичными крышами, зеленые холмы, укутанные туманом. Я смотрел на все это, но не видел. Мысли роились в голове, как встревоженные пчелы. Токио. Клиника Шова. Семья Ямада.
Этот город, этот гигантский, пульсирующий монстр, ждал меня. И я совершенно не знал, чего от него ожидать.
Поезд замедлил ход. За окном замелькали пригороды, а затем, словно выросшие из-под земли, появились они. Небоскребы. Они впивались в небо, серые, стеклянные, бездушные. Добро пожаловать в Токио.
