И словно в подтверждение её страхов, стражник издал особенно громкий, клокочущий храп, похожий на звук умирающего бегемота. Сёстры замерли, превратившись в соляные столбы. Но воин лишь почесал нос, глубже ушёл в свой сладкий сон и продолжил храпеть.
Лань, освободившись от ладони сестры, с немым укором посмотрела на неё, а затем поднесла палец к губам в универсальном жесте: «Тише. Молчу. Всё поняла». Её взгляд был полон решимости, смешанной с досадой.
Дальнейшее их продвижение стало ещё осторожнее. Тан Лань, наученная горьким опытом, с отчаянной грацией подобрала полы своего роскошного платья, обнажив щиколотки в изящных туфельках. Она шла, высоко поднимая ноги, как цапля, идущая по болоту.
Это зрелище заставило Мэйлинь, замыкавшую процессию, остановиться как вкопанную. Её глаза округлились до размеров блюдец, а челюсть отвисла. В её мире, где каждое движение было регламентировано церемониалом, поднять подол платья выше лодыжки на людях (пусть даже единственный «зритель» храпел) считалось неслыханным, вульгарным нарушением приличий. На её лице читалось немое, шокированное: «Императорская дочь! Показывает ноги! Да мы уже опозорены больше, чем если бы нас просто казнили!»
Но выбирать не приходилось. Три принцессы, представляющие собой идеальную картину абсурда — одна с подоткнутым платьем, вторая с раздувающимися ноздрями от страха, третья в состоянии культурного шока, — продолжили свой немой путь к свободе, оставляя за спиной лишь эхо богатырского храпа.
Глава 78
Путь их лежал через лабиринт служебных коридоров, куда редко ступала нога знати. Воздух здесь пах уже не сыростью тюрьмы, а старой пылью, тлением запасов и чем-то кисловатым — явными следами дворцовой кухни где-то поблизости. Они двигались, прижимаясь к стенам, словно тени, а их шествие по-прежнему напоминало странный ритуальный танец.
Внезапно из-за поворота прямо на них, покачиваясь под тяжестью огромной бадьи с объедками, вывалился тощий поварёнок. Глаза у него были сонные, он что-то невнятно бормотал себе под нос, явно возвращаясь с ночной уборки. Столкновение казалось неминуемым.
Тан Лань, всё ещё шедшая впереди с подобранным платьем, резко отпрыгнула в сторону, прижавшись к стене. Сяофэн, следовавшая за ней по пятам, с разбегу уткнулась лицом в её спину, издав тихий, похожий на писк мыши, звук. Мэйлинь, не успев затормозить, налетела на Сяофэн, и все три принцессы на мгновение сбились в кучку, напоминая перепуганных птенцов.
Поварёнок, увлечённый своей ношей и сном, прошёл буквально в сантиметре от них, даже не повернув головы. Запах кислых щей и тухлой рыбы на миг перекрыл все другие ароматы.
— Фу, мерзость! — прошипела Мэйлинь, сморщив свой идеальный носик и с отвращением отряхивая рукав, хотя тот никто не трогал. — Я этот запах в своих покоях за версту чувствовала! Идиоты!
Сяофэн, отлепившись от спины Лань, смерила её взглядом, полным такого нескрываемого укора, что казалось, вот-вот брызнут молнии. Она снова сложила ладони в немой, но красноречивой мольбе, на этот раз означавшей: «Я же говорила! Она нас сгубит своим трепом!»
Тан Лань в ответ лишь провела пальцем по губам, её взгляд был красноречивее любых слов: «Ещё один звук, и я сама верну тебя в клетку».
Они переждали, пока шаги поварёнка не затихли вдали, и снова тронулись в путь. Но теперь Мэйлинь шла, зажав ладонью собственный рот, её глаза по-прежнему были полны возмущения, но уже беззвучного. Они крались дальше, минуя кладовые с провизией, и каждая тень, каждое шуршание заставляло их замирать, а сердца — бешено колотиться. Этот побег превращался в самое нелепое и напряжённое приключение в их жизни, где главными врагами были не стражники, а скользкий пол, собственные платья и непреодолимое желание одной из сестёр громко возмущаться.
Коридор, и без того напоминавший глотку какого-то каменного чудовища, внезапно сузился до состояния щели и вывел их в помещение, которое, казалось, забыл сам Время. Это была кладовая времён основателя династии, а может, и ещё более древняя. Воздух стоял густой, сладковатый от пыли, перемешанной с запахом старой бумаги и тления. Горы свитков, похожие на спящих многоножек, громоздились до потолка, а пол был усеян осколками некогда прекрасного фарфора и поломанной утварью, напоминавшей о былом величии, как кости — о живом существе. В углах висели не просто паутины, а целые гобелены, вытканные терпеливыми паучихами многих поколений; это были почётные медали забвения.
— Фу, какая отвратительная гадость! — прошептала Мэйлинь, с гримасой, будто её заставили понюхать тухлое яйцо. Она с отвращением стряхнула с плеча невидимую, но, несомненно, существующую пылинку. — Здесь, наверное, даже духи живут самые захудалые, безродные и вечно чихающие от пыли. Представляю, как они друг перед другом хвастаются: «А я вчера в этом углу новую паутину сплёл!»
В этот самый момент Сяофэн, пробираясь за Лань с грацией испуганного журавля, задела ногой за какой-то предмет. Это был пустой глиняный кувшин, забытый здесь, наверное, ещё во времена юности их прабабушки. Кувшин с глухим, утробным и, в звенящей тишине, показавшимся им невероятно громким БУМС ом* покатился по каменному полу. Звук его путешествия эхом разнёсся по комнате, словно барабанная дробь, возвещающая о их присутствии всему миру.
Три принцессы застыли, вжавшись в пыльную стену, как три барельефа, изображающих «Вселенский Ужас». Глаза у них стали круглыми, дыхание остановилось. Они ждали криков стражников, топота сапог, света факелов.
Но вместо этого из-за груды хлама донеслось испуганное, тонкое писканье. Затем ещё одно. И вот уже целая стайка маленьких, юрких теней затрусила прочь от непрошеных гостей. Мыши.
— Ну хоть не стража, — выдохнула Тан Лань, и её плечи бессильно опустились. Она почувствовала, как по спине у неё струится холодный пот.
Они перевели дух, и их дальнейшее движение по кладовой превратилось в невероятно сложный и осторожный танец. Они обходили каждый осколок, каждый свиток с преувеличенной, почти комичной аккуратностью, высоко поднимая ноги и вытягивая руки для равновесия, словно шли по минному полю, а не по заваленному хламом полу. Мэйлинь даже подобрала свои и без того укороченные после инцидента на ступенях одежды, дабы ненароком не стряхнуть пыль с какой-нибудь особенно древней и, возможно, ценной рукописи. Побег временно приостановился, уступив место борьбе с наследством вековой забывчивости.
Заветное окно в стене кладовой оказалось не величественным арочным проёмом, а маленьким, запылённым окошком, расположенным так высоко, что до него приходилось тянуться. Оно больше напоминало бойницу для стрельбы из лука, чем путь к спасению. Рама прогнила, и стёкла (вернее, то, что от них осталось) были покрыты таким слоем грязи, что сквозь них едва пробивался лунный свет.
План операции «Окно» был разработан спонтанно.
Лань, как самая сообразительная, взгромоздилась на шаткую груду старых сундуков, которые заскрипели под её весом так душераздирающе, что Сяофэн снова схватилась за сердце.
Сяофэн, как самая крепкая (относительно), встала внизу, чтобы подсаживать сестёр, издавая при этом напряжённое хрипение, будто поднимала не девиц, а мешки с рисом.
Мэйлинь, как самая аристократичная, взяла на себя роль наблюдателя и критика, комментируя процесс шёпотом, но с невероятной выразительностью.
Лань, уже добравшись до окна, с трудом отодвинула заклинившую раму. Раздался звук, похожий на крик умирающей нежити.
Настал черёд Мэйлинь. Процесс её подъёма на сундук сопровождался таким количеством возмущённых вздохов, шуршанием платья и жалобами на «совершенно неподходящие для этого условия», что Сяофэн чуть не выронила её из рук.
Кульминация наступила, когда Мэйлинь потребовалось протиснуться в узкое окошко.
— Я не пролезу! — с ужасом объявила она, упираясь руками в раму. — Мои бёдра! Это оскорбление!
— Пролезешь! — сквозь зубы прошипела Лань, уже сидя на внешнем подоконнике и пытаясь втянуть её за руки. — Втяни живот и думай о свободе!
