Магия, кофе и мортидо наставника Медея. Дилогия (СИ) - Ютин Макар

– За последний месяц, наставник Медей успешно выполнил все мои поручения, включая крайне сложные и с размытыми требованиями, как полный план совершенно нового Второго Испытания, – степенно отвечал Суверен своему начальнику, – к тому же, стихотворный дар наставника Медея имеет под собой некие основания.

Фраза: «В отличие от» повисла в воздухе.

– Нет никаких причин сомневаться в его успехе. Должен отметить, что и результат зависит совсем не от него, поэтому мы не можем быть уверены, что удасться избежать катастрофы. К сожалению, на этом поприще наставник Аристон куда более стабилен и предсказуем. В плохом смысле.

«Действительно», – подумал каждый из преподавателей.

Колхида услышала обсуждение, тут же протиснулась вперед и стала высказывать ментору уже свое ценное мнение, пока Медей провожал взглядом ее ладную задницу, а она сама преданно ела глазами начальника.

– … По крайней мере, в этом деле. Если наставник Аристон согласует изменения и не будет сильно мешать, то будет достаточно сложно испортить хороший гимнос своим исполнением. Как вариант, мы можем пригласить аккомпанировать на кифаре наставницу Киркею. Музыка должна серьезно сгладить ужасное впечатление.

– Отлично. Надеюсь, мы сможем избежать абсолютного, чудовищного, невыносимого позора и массовых помешательств учеников, – со вздохом сказал Алексиас.

– Вот только, переделывать текст придется прямо на пиру, – предупредил Немезис, – насколько быстро вы сможете превратить вопиющую, уродливую бездарность, попрание небес, чистое зловоние в более‑менее связный текст, наставник Медей? – бесстрастно обратился к нему Суверен.

– Я постараюсь, – в кои‑то веки искренне вздохнул тот, – но никаких гарантий дать не могу. Будь у меня хотя бы сутки… стихи часто рождаются из озарения, когда думаешь о проблеме, но так, фоном, и занимаешься своими делами.

Коллеги отчетливо посмурнели, но предъявлять ему ничего не стала даже Колхида или Пенелопа. В таких тонких материях, как стихосложение, позволить себе палочную дисциплину мог разве что наставник Аристон. С известным результатом. Муза поэзии отомстила ему самым кошмарным образом.

– Да, пары часов до окончания может не хватить, тут ничего не поделаешь. Пусть мимы сразу принесут кифару в зал. Если что – ты знаешь, что делать, мой кровный брат.

– Убивать наставника – слишком расточительно, – обронил Суверен.

– Тогда остается лишь разрешать последствия.

– Как всегда, Алексиас, как всегда, – голос Немезиса впервые обрел нечто личное, взамен всегдашней вежливой отстраненности и невыразительной протокольности.

А Медей вдруг вспомнил про свой «набор игральных костей Парменида». Если что‑то и может повысить шансы на успех, на защиту его чувствительных ушей, так только этот набор.

Он быстро отпросился у ментора и побежал за ними в свои покои. Попутно Медей всерьез размышлял, а стоит ли ему вообще останавливать лавину по имени Аристон? Ведь именно Медей подталкивал водонагревателя к продолжению пути поэта. Ради шутки, из мелочной мести и тому подобных мелких мотивов, но все же.

«Нет, сейчас нельзя саботировать поручение, даже если хочется посмотреть на рожи ученичков. Они все равно будут всех цветов радуги, даже если я всучу Аристону стихи Пушкина, Лермонтова или Гумилева. Дикцию, давление ауры и отрицательную харизму еще никто не отменял. Но так хотя бы смажется эффект и не будет серьезного скандала. А значит, водонагревателю будет проще выступить снова».

Медей довольно себе покивал, схватил набор игральных костей и побежал обратно. Артефакт он использует аккурат после того, как Аристон отдаст ему бумажку, свиток или на чем он там накорябает свои вирши. Прямо сейчас, в неопределенность, дайсы лучше не использовать.

Медей вернулся в зал, быстро сориентировался, сел к столу наставников на возвышении, чуть в стороне от трех длинных столов разных курсов. Ученики уже шумели и переговаривались достаточно, чтобы на его опоздание никто не обратил особого внимания.

– Что случилось, Демокрит? Ты даже не отреагировал на, м‑м‑м, энтузиазм наставника Аристона, – услышал он разговор.

Киркея сочувственно гладила по плечу бледного, осунувшегося старика.

– Ах, дочка, не обращай внимания, – он попытался улыбнуться, но получил лишь болезненную гримасу.

Остальные наставники тоже заметили неладное и насели на слепого старика, пока он не сдался и не рассказал, в чем дело.

– Послушайте, коллеги, – прошамкал он, – сегодня, во время торжества нового учебного года, мне внезапно открылась завеса будущего, – размеренно начал рассказ Демокрит, пока Аристон, справа от него, сопел, пыхтел и писал текст.

Все замерли.

– Просто… я узнал. Я понял, прочитал знаки. Один из нас, тех, кто стоял на подмостках в Гласном Чертоге, умрет до конца года, – мрачно закончил Демокрит.

Глава 15

Иногда гром победы тоже шепчет: «сдохни»

❝ Услышу ль я, мои поэты,

Богов торжественный язык?

Налейте мне вина кометы,

Желай мне здравия, калмык! ❞

Пушкин

Когда‑то, его любимый поставщик Энрико сказал: «самое страшное и опасное зло – это не монстр из ночных кошмаров, а жестокость, возведенная в ранг обыденности». Сказал – и, машинально, угостил свою миленькую сестренку карамелькой со вкусом всяких редких трав да маковых зернышек.

Только сейчас Медей полностью осознал, понял, прочувствовал высказывание приятеля. В тот момент, когда передал исчерканный, грязный от жирных пятен лист непризнанному поэту. Когда бледный, стучащий зубами Аристон поднялся со своего места. Когда лица коллег на мгновение исказились выражением чистой муки, болезненного принятия и обреченности.

Медей машинально оглядел пиршественный зал. Они сидели на месте преподавателей, на полтора‑два метра выше секций обычных учеников, отчего легко могли видеть любые их движения. Как эмоциональные лица разгорались от улыбок или кривились от злости, гнева, смущения. Как они взахлеб делились друг с другом историями или болезненно вслушивались, набирались смелости, чтобы вставить первое слово, влиться в коллектив.

Над учениками горели свечи в огромных люстрах, бликовали оранжевыми язычками на странных слюдяных окнах. Стекла походили на стеклянные, но имели неровности и рытвины, отчего свет причудливо преломлялся и, казалось, что это витражи неизвестных иномировых художников. Что стоит вглядеться еще чуть‑чуть, еще немного внимательнее – и рисунок на бугристом минерале сложится в осмысленную, гениальную картину. Однако каждый раз это неуловимое, возвышенное чувство оставалось безответным.

Медей расслабленно зажмурился, вдохнул специфический запах мяса, винограда и луговых трав, принесенный маленькими отверстиями под потолком. Духота прошедшего дня медленно уступала место ночной прохладе, но последние, алые блики заката в вечернем сумраке все еще удерживали остатки дневного тепла.

Сидеть так, с коллегами, среди шумной толпы на исходе дня, оказалось неожиданно успокаивающе. Не приятно или интересно, нет, но как‑то умиротворенно‑меланхолично. К тому же, теперь не осталось супер срочных дел, от которых зависела его жизнь или вовсе личный комфорт.

Сам Медей хорошо представлял себе ту работу, что предстоит делать дальше. Он примерно понимал, что и как рассказывать на лекциях, а грядущий перфоманс водонагревателя проходил скорее по разряду экстремальных развлечений, чем жуткой хтони и внезапной пытки, как для остального человечества.

«Кстати о нем. Вспомнишь говно – вот и, кхм, вспомнишь солнце – вот и лучик».

Аристон встал на ноги, выпрямился во весь свой огромный рост. Он выглядел ужасно: трясся, пыхтел, постоянно облизывал искусанные губы в своем волнении перед толпой. Нависал над учительским столом пугалом из ужастиков. Пот лил с него ручьями, как будто водонагревателю опрокинули на голову ведро с водой или пробили бак, а руки ходили ходуном – он сцепил их в замок с такой силой, что Медей слышал скрип кожи также отчетливо, как его нервные хрипы.