Их дом был видно издалека. Свет сочился из окон освещая темную деревушку.
Иван, не останавливаясь, врезался в дверь плечом, и та с скрипом поддалась.
Дверь распахнулась, и в лицо ударил спертый воздух — запах страха, воска и пота. В центре горницы, на грубом столе, под образами, металась маленькая фигурка, стянутая веревками. Сеня. Но будто нарисованный сажей и безумием. Он выгибался, издавая хриплое, булькающее шипение, от которого по моей спине бежали мурашки. Его глаза, два бездонных черных омута, искажали до неузнаваемости милое детское личико.
Возле него, вся в слезах, обезумевшая Ульяна пыталась прикоснуться к его лбу, умоляюще шепча:
— Сенечка, родной, успокойся, мама с тобой, все хорошо…
Ее слова разбивались о каменную стену его одержимости. От шума из соседней горницы вышла Тата, бледная, испуганная, сжимая в руке тряпичную куклу.
— Мама? Папа? Сеня… — ее голосок дрожал.
— В комнату! Сиди там! — рявкнул Иван так грозно, что девочка вздрогнула и, всхлипнув, мгновенно исчезла.
Я, отбросив сумку, бросилась к столу. Мои пальцы сами нащупали флакон с отваром.
— Ульяна! Кровь! Давала ему хоть каплю? Говорите правду! — мой собственный голос прозвучал чужим, стальным, не терпящим возражений.
— Нет! Нет! Клянусь богами, нет! — закричала она, и в этом крике была такая бездна отчаяния, что лгать она не могла. — Он просил… умолял… но я побоялась!
Упырь на столе, услышав голоса, на мгновение затих. Его черные глаза нашли отца.
— Папа… — просипел он уже почти человеческим, но до жути чужим голосом. — Папа, отпусти… Мне больно… Я просто хочу кушать… Очень хочу… Отпусти, и я все тебе прощу…
В горле у меня пересохло. Это была не детская мольба, а хитрость, на которую пошел упырь.
— Все выйдите из горницы! – скомандовала я.
— Я никуда не уйду! Это мой сын! — Ульяна вцепилась в край стола, ее костяшки побелели.
Я подняла на нее взгляд.
— Тогда он умрет. Окончательно и навсегда, — прозвучало холодно, даже для меня самой. — Я не смогу помочь, пока вы здесь.
— Ты… ты можешь ему помочь? — в ее голосе прорвалась бешеная, пьянящая надежда. — Неужели это возможно?
Я посмотрела на это искаженное страданием лицо и на маленькое тело, бьющееся в петлях. Бабкины слова эхом отдались в памяти.
— Можно, — выдохнула я, и это была правда. — Только если вы мне сейчас поверите и оставите меня с ним наедине.
В этот миг упырь, почуяв слабину, рванулся с нечеловеческой силой. Одна из веревок с треском лопнула. Я, не раздумывая, набросилась на него, впиваясь пальцами в его худые плечики, и силой, которой сама от себя не ожидала, пригвоздила его к столу.
— ИВАН! — рявкнула я, чувствуя, как подо мной бьется что-то сильное и абсолютно чуждое. – Уходите! Сейчас!
Тот, будто очнувшись, схватил жену на руки и почти потащил в соседнюю горницу. Последний взгляд, который бросила Ульяна через плечо — полный безумия, боли, надежды и бесконечного материнского страха, — разбил мое сердце вдребезги. Дверь захлопнулась.
Тишина. Теперь только мы. Я и маленькое чудовище, которое когда-то было мальчиком.
Я действовала инстинктивно, движимая долгом и страхом. Сорвала с шеи кулон и тут же приказала
— Цыц!
На удивление получилось. Упырь застыл.
Магия слушалась меня через раз. Повезло. И я воспользовавшись везением тут же снова связала мальчика. Стоило закончить с веревками как моя сила снова дала сбой и мальчик снова начал кричать и дергаться.
Повезло что успела связать.
Теперь обряд…
Подпалила пучок горьких трав — едкий дым заполнил горницу. От него упырь снова замер. Он перестал кричать, только шипел. По моей памяти так и должно быть.
Я шептала старые слова, заговоры и молитвы, чувствуя, как они обжигают мне губы. Пальцем провела знаки на его раскаленном лбу — кожа пылала.
В конце влила отвар в приоткрые от шипения губы. Упырь пытался выплюнуть, из его горла пошел пар. Но…проглотил.
Последний писк и…наступила тишина.
Она длилась вечность. Сеня замер, его тело обмякло. Черные глаза уставились в потолок, не моргая. Мое сердце колотилось где-то в горле. Если не сработало… Если я ошиблась…
И вдруг… резкий, судорожный, но такой живой и человеческий вдох. Воздух ворвался в его легкие. Потом еще. И еще.
Моей магии хватило чтобы понять, это был он. Я тут же надела обратно кулон.
И дрожащими руками начала развязывать веревки. Когда последний узел ослаб, я отшвырнула веревку прочь.
Его веки дрогнули. Он уставился на меня со страхом.
— Мамочка…
— Все хорошо Сеня, мама и папа рядом они сейчас войдут…
— Там было страшно, очень страшно. — Мальчик подался вперед и вцепился в меня, в поисках помощи. – Такой страшный, страшный сон…
Я положила руку на его светлую голову. Чувствуя, как у самой подступают слезы.
— Там… там было темно. И холодно. И все время хотелось… кушать. Очень сильно. А потом… потом я услышал папу. И твой голос. И стало светлее. — Он замолчал, глотая слезы. — Мне страшно. Я больше не хочу такой сон.
Глядя на него — на синяки под глазами, на ссадины от веревок, на его беззащитную худенькую шею, — я почувствовала невероятную, давящую боль.
— Все уже прошло, — сказала я, и мой голос стал тихим и теплым. — Ты просто очень заболел. Но теперь все будет хорошо.
— Правда?
Я посмотрела в его черные, полные слез глаза и сделала то, на что у меня почти не оставалось сил — улыбнулась.
— Правда, — сказала я. — Я обещаю тебе. Все будет хорошо.
И он, исхудавший, измученный мальчик, поверил мне.
Вот только все произошедшее сегодня, лишь половина ритуала и самое страшное еще ждало нас впереди.
Утро пробивалось сквозь заледеневшее окошко, разливаясь теплым светом.
В его лучах кружилась такая хрупкая радость.
На кровати, заваленный лоскутными одеялами, сидел Сеня. Бледный, исхудавший, с синяками под глазами, но — живой. Ульяна, с красными, но уже сухими глазами, подносила ему ложку с теплой кашей, а Тата, сидя на краешке, внимательно смотрела на братишку. Тата что-то сказала, и Сеня засмеялся.
И этот простой звук был лучшей наградой. Иван стоял рядом со мной, прислонившись к дверному косяку. Вся его мощная фигура была напряжена, каждый мускул рвался туда, к кровати, прикоснуться, убедиться, обнять. Но я просила его поговорить со мной наедине. Ведь испытания еще не закончились. Мы только на середине.
— Как это случилось? Где он мог заразиться? — спросила я Ивана.
Он мрачно покачал головой, в его глазах читалась та же беспомощность.
— Не знаю. Не кусал его никто, я проверял. Играл всегда на глазах, у окна. Никогда за околицу не ходил.
В голове крутились обрывки бабушкиных уроков, страшные сказки и суровые реальные случаи. Путей проникновения Черни было не так много. Прямой укус… Порча… Или…
Я повернулась к нему, ловя его взгляд.
— Иван. Вы ведь не охотились в Черни?
