Магия, кофе и мортидо наставника Медея. Дилогия (СИ) - Ютин Макар

Стоило только доктору переступить порог своей вотчины, как мозаики двух прекрасных юношей на обеих створках ворот повернули голову и провозгласили звонкими голосами:

— Бог присутствует в храме врачевания.

Не успело эхо от их слов окончательно замереть в больничном покое, как Медей уже ляпнул:

— Разве что Бог богатства.

Эскулап неэстетично хрюкнула, споткнулась о собственный халат-мантию и чуть не сверзилась на землю. Только непрерывно шипящий посох-кадуцей позволил ей удержаться на грешной земле. Еще бы. Медей помнил, с каким раболепным почтением взирали на нее люди после произнесенных стражами-конструктами слов.

Но ему насрать. Что может сделать будущий мертвец, чье кредо — невмешательство? Она даже лечить не откажется, сколько не груби. Только потом очень неприятно накажет или попытается. Проверено захватчиками. Только когда они стали

Он моргнул, когда понял, что пропустил вопрос от светила местной медицины.

— Не смей меня игнорировать, смертный! — несмотря на показную злость, она лишь забавно топнула ножкой по мраморному полу и захихикала, глядя на него чарущим, завораживающим, притягательным, околдовываю

— Может хватит⁈ — возмутился он, когда понял, что уже некоторое время пялится, как кретин, в ее виноградно-фиолетовую радужку с далекими золотыми искрами внутри, точно звездный свет в Туманности Андромеды.

— Даже не заметил сразу. Слабак. Что ты делаешь на должности наставника? — ее голос не имел девичьей звонкости, но и хрипотцой взрослой женщины похвастаться не мог.

Нечто среднее, не такое гипнотическое, как взгляд, но с эффектом расслабляющим и незлобивым. Просто приятный тон, без спецэффектов.

— Жду, пока мне скажет об этом мудрец, размером с винную амфору.

Ох, как же приятно хамить собеседнику. Ему не хватало этого в последнее время. В прошлом мире, под препаратами, он только и делал, что облаивал прохожих, врачей, пациентов и их родственников в больнице. За это его избили соседи по палате, но он только смеялся, слыша, как ломается кость, но НЕ ЧУВСТВУЯ ее

— Ау-У-уф, — он подскочил на кровати, насильно вырванный из томного плена посмертных воспоминаний.

Да, в этот раз чувствительность тела оставляла желать худшего. В плане толерантности к боли.

— Мудрец размером с винную амфору… — она повторила его фразу со странной интонацией, пока сам Медей тяжело дышал.

Он узнал боль, мгновение которой вызвала у него Эскулап: так лопается фурункул — миг чистой, локализованной агонии. Очень изобретательно. Как говорится, майн респектирунг.

— Хорошая метафора. Мне немножко понравилось. Возрадуйся, смертный. Я не буду приковывать тебя к кровати на следующие сутки, — сказала она с милой непосредственностью матери, которая разрешила ребенку не есть макароны на ужин.

«Да, чего-то я зарвался. Неподвижно лежать двадцать четыре часа, подыхать от скуки и ходить под себя было бы очень неприятно. Как-то упустил момент: в новелле это читалось смешно, а наставников полубог таким образом никогда не наказывала… перед студентами. А сейчас — каникулы. Отродье-отродье, не мог поделиться телом уже с началом учебного года? Какая-то неделя перед Академией не веселая. Хуже, чем Ночь перед Рождеством».

— Что молчишь, смертный? — она лениво ткнула в него шипящим посохом.

Медей вздрогнул, когда двое змей на мгновение отвлеклись друг от друга, чтобы оскалиться на постороннего клыкастым дуэтом. Яд соблазнительно блестел на кончиках клыков.

— Молчание — самая честная благодарность, — на лицо рефлекторно вылезла смущенная улыбка номер три.

Да, Медею настолько опротивело постоянное скатывание к прежнему образу, что он решил классифицировать все тренированные выражения лица отродья, чтобы использовать их только сознательно.

— О да, — ирония удивительно шла ее чистому голосу, — уважай кредитора… пока не вернешь долг! Твой Бог Богатства ослепнет в храме врачевания, потому что все «благодарные» пациенты отводили бы взгляд.

— Тогда он изначально глупее своих последователей. Ведь благодарность от них — начало новых просьб, — он улыбнулся нарочито робко, тренированным выражением номер восемь.

Эскулап снова захихикала, а Медей едва не поддался обаянию полубога. Он поймал себя на мысли, что жадно пожирает глазами смазливое личико: рассматривает удивительно органичные белые чешуйки под глазами, на щеках, у крыльев очаровательного носика, задерживается взглядом на коралловых губах с маленькими, острыми, жемчужно-белыми зубками, когда на лице врача появляется улыбка, любуется контрастом колец буйных черных волос на лебединой шее и оттенком идеальной кожи

Он быстро отвел взгляд. Она не настоящая. Эффект зловещей долины, ты где, ау? Люди не могут выглядеть так чуждо и так идеально одновременно. Хотя-я-я… Не казались ли первые негры такими же странными и ненормальными предкам современных европейцев?

У Эскулап, по крайней мере, привычный оттенок кожи. Густая белизна, точно у жирных сливок, с небольшим розовым оттенком идеального здоровья. Чересчур светлый тон для местных. Аборигены здесь имели разный цвет кожи, от кофейной смуглости ближнего востока, до медового, но редко когда — привычную европейскую белизну. И, кстати, у нее довольно высокая грудь. Заметная, несмотря на растянутый свитер. Он уже упоминал об этом? Хорошее повтори и еще раз повтори.

«Пожалуй, хватит пялиться. Соблазнить полубога нереально, а канон даже подсказок не имеет. Можно будет подоставать ее раздевающим взглядом как-нибудь во время уроков, когда Академия полна учеников и нельзя ронять авторитет наставника. А то сейчас достанется мне самому безо всякой пользы».

— Тогда что за просьбу ты озвучишь? После моей помощи с твоим опасным истощением, растяжением каналов и мутацией аурных значений.

Если Эскулап хотела надавить на совесть или почтительность, то у нее не получилось. Какая совесть к двумерным моделькам на основе буквенной кодировки для развлечений? Только здравое опасение навредить чересчур развязным поведением себе самому.

— Меня зовут наставник Медей, о великая врачевательница…

Она быстро поскучнела.

— И я бы хотел узнать у вас

— Я не делаю предсказаний, и не лечу…

— Узнать у вас, — быстро перебил ее Медей и быстро закончил обычным тоном без пафоса или почтительности, — почему вы не можете убивать людей? Сознательно.

«В новелле это никак не объясняется. Какого Геркулеса такая имба сидит в лазарете да только и делает, что лечит полудохлых студентов? Почему тогда после вторжения тупо отступает в сторону, когда захватчики врываются сюда и начинают добивать пациентов? Настолько пофиг? Но „клятва Гиппократа“, пусть здесь она звучит по-другому, не простой звук. Это магический контракт. Будет интересно выяснить подробности. А еще — понять, насколько самостоятелен красочный книжный мирок».

— О, — только и сказала слегка удивленная полубог, — ладно, это занятный вопрос. Я передумала назначать тебе терапию пчелиным ульем за безделье.

«В чем прикол? Ага, пчелы — синоним трудолюбия. Вот засранка».

— И я хочу перейти на «ты».

— Это не относится к Дионису, — хихикнула она и медленно, демонстративно облизнула губы гибким, раздвоенным язычком.

«И что означают ее слова?» — отстраненно подумал он, пока боролся с накрывшей его волной возбуждения.

Медей даже не мог понять точно: это воздействие самой Эскулап, фетиш прежнего владельца или его собственное увлечение миниатюрной, но полностью женственной красоткой перед ним. К сожалению, торчащий холмик на казенном одеяле откровенно показывал, насколько пациент успел оценить «невинный» жест маленького доктора.

«Причем здесь Дионис?»

Память отродья тут же поспешила на помощь.

«А, „не по делу“, „ты отклонился от темы“. Ладно. То есть Эскулап скормила мне местный мем. Прикольно, но не смешно. Три черепа из десяти только за милое личико».

— Хорошо, смертный. Меня не интересует раболепие, можешь обращаться по имени. Насчет твоего вопроса — все просто: я не хочу.