Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 (СИ) - Юй Фэйинь

Он бросился вперёд, на колени, по привычке, выдрессированной годами страха и ненависти к этой женщине. Ждал удара. Плетья оскорблений, обвинений в нерадивости. А получил… смех. И лёгкое, почти дружеское «прости, сестрица». От той, кто никогда ни у кого не просила прощения.

Кто ты? — этот вопрос, тихий и навязчивый, выжигал ему изнутри всё чаще, чем сама мысль о мести. — Что ты?

Его план, выстроенный с ювелирной точностью, трещал по швам. Он хотел использовать её высокомерие, её жадность до власти, её вечную, неутолённую обиду на отца. Он хотел стать её тенью, её самым верным и незаметным псом, чтобы в самый нужный момент вонзить отравленный нож в спину ей и всему её проклятому роду.

Но как использовать ту, кому стало безразлично её наследие? Ту, кто смеётся, падая на траву перед лицом врага? Ту, кто, кажется, искренне не помнит своих прошлых злодеяний?

Они все должны заплатить. Император. Императрица. Их дочь. И она. Особенно она.

Но… мстить кому? Той, что была? Но той больше нет. Этой… новой, странной, непредсказуемой? Но она не виновата. Она не помнит. Она — чистый лист, на котором ещё не написано ни одного злого слова.

В голове зародилась новая, безумная мысль, от которой кровь стыла в жилах: а что, если заставить её вспомнить? Вернуть ту, прежнюю, надменную и жестокую Тан Лань? Чтобы его месть наконец обрела вкус, смысл? Чтобы она поняла, осознала, за что именно умирает? Чтобы в её глазах, перед самым концом, мелькнул не страх, а осознание всей глубины её падения?

Но как? Угрозами? Пытками? Напомнить ей о его матери, растоптанной под колёсами её каприза? Выцарапать память из её мозга силой?

Он шёл за ней по садовой дорожке назад, в её покои, и чувствовал, как твёрдая почва уходит у него из-под ног. Его ненависть никуда не делась. Она пылала в груди, как и раньше, раскалённым шаром ярости. Но теперь она металась в клетке из собственного недоумения, не находя выхода, не видя цели.

Он хотел уничтожить глиняного дракона — гордого, надменного, покрытого позолотой лжи. А перед ним оказалось…что-то другое. Хрупкое. Непредсказуемое. Странное. И от этого — в тысячу раз опасное. Не для империи. Нет. Для него. Для его рассудка. Для его мести. Она рушила всё, даже не пытаясь. Просто… будучи собой. Кем бы она ни была.

Глава 14

Покои императрицы Линьфэй (麟妃) — были не просто комнатами. Они были воплощением утончённой, душной, почти театральной роскоши. Воздух здесь был густым и приторно-сладким от аромата дорогих, экзотических благовоний, дымящих в золотых курильницах. Но этот запах был не для услады. Он был ширмой, тяжёлым занавесом, призванным маскировать другие, более острые и знакомые запахи— всепроникающий запах власти, едкий смрад страха и терпкий дух готовящихся интриг.

Сама императрица восседала на низком, изысканном ложе из тёмного сандала, инкрустированного пластинами прохладного нефрита. Её пальцы с длинными, острыми золотыми накладками — не украшение, а оружие — лениво, почти скучающе перебирали чётки из идеально отполированного чёрного жемчуга. Каждое движение было отточенным, медлительным, полным сознания собственного неоспоримого превосходства.

Цуй Хуа стояла на коленях в нескольких шагах от неё, прижавшись лбом к прохладному, отполированному полу из чёрного мрамора. Она дрожала, как осиновый лист на ветру, прекрасно понимая, что её вызвали в самое сердце змеиного гнезда отнюдь не для пустой болтовни или комплиментов. Каждая секунда в этой комнате казалась вечностью под взглядом хищной птицы.

— Ну что же, моя маленькая птичка, — голос Линьфэй прозвучал тихо, обволакивающе. Он был мягким, как самый дорогой шёлк, и в то же время острым, как отточенное лезвие, готовое вонзиться в самое горло. — Говори. Что за странный ветер подул в покоях моей… старшей дочери? До меня доходят такие… занимательные слухи.

Цуй Хуа вздрогнула и, не поднимая головы, затараторила, торопясь выложить всё, словно от скорости её речи зависела её жизнь. Что, возможно, было недалеко от истины.

— Ваше величество! Она… она совсем не та! — её голос сорвался на визгливый шёпот. — После пробуждения будто бес в неё вселился! То смеётся без причины, как малое дитя, то бегает по саду, поднимая подол! Она… она не помнит правил, путает иероглифы, разговаривает со служанками как с подружками! Сегодня… сегодня она и вовсе упала со стула во время чаепития с принцессой Сяофэн! Прямо на траву! И… и рассмеялась! Ваше величество, представьте! Не закричала от ярости, не унизила служак за оплошность, а рассмеялась!

Цуй Хуа замолчала, тяжело дыша, её спина вздымалась от волнения. Она не осмеливалась поднять взгляд, чтобы увидеть, какое выражение застыло на прекрасном, безжалостном лице её госпожи.

Линьфэй не моргнула. Казалось, даже воздух в покоях застыл, затаив дыхание. Но её пальцы с золотыми накладками, лениво перебиравшие чётки, замерли на одной-единственной бусине, сжав её так, что, казалось, идеально отполированный чёрный жемчуг вот-вот треснет под давлением.

— Упала. И рассмеялась, — повторила она голосом, абсолютно лишённым каких-либо эмоций. В нём не было ни удивления, ни насмешки — лишь холодная констатация факта, как если бы она говорила о погоде. — А на аудиенции? Я видела её… неестественное спокойствие. Будто бы её лишили не короны, а предложили чашку остывшего чая.

— Именно так, ваше величество! — Цуй Хуа, воодушевлённая вниманием, закивала, чуть не стукнувшись лбом о пол. — Его величество объявил о своём решении, а она… Ни единой слезинки! Ни намёка на гнев! Будто её это ни капли не задело! Будто ей… всё равно!

Цуй Хуа сделала драматическую паузу, набрав воздуха для главного, на её взгляд, преступления.

— А ещё… — она понизила голос до конспиративного шёпота, — она почти не зовёт меня! Всё время с той глупой овечкой, Сяо Вэй! Та теперь вертится вокруг неё, как привязанная тень, и они постоянно шепчутся о чём-то с такими довольными лицами! Будто у них свой, особый секрет!

На сей раз на безупречном, как маска, лице императрицы появиласьедва заметная, но безошибочная тень раздражения. Легкая складка тронула идеально подведённый лоб. Сяо Вэй. Простоватая, наивная служанка, известная своей до глупости, до абсурда преданностью своей госпоже. Она была неподкупна, как скала, и выудить из неё какую-либо информацию было невозможно — она скорее бы проглотила собственный язык, чем проговорилась.

— Сяо Вэй… — протянула Линьфэй, и в её бархатном, как шёлк, голосе внезапно послышался лёгкий, опасный холодок, похожий на тонкий слой инея, внезапно покрывший прекрасный цветок. — Она становится помехой. Глаза и уши при дворе должны быть зрячими и слышащими, а не слепо преданными. Слепая преданность — это роскошь, которую мы не можем себе позволить. Особенно сейчас.

Её пальцы снова пришли в движение, медленно, почти ласково перебирая чётки, но в этом движении теперь чувствовалась не расслабленность, а сосредоточенная, хищная энергия. Она уже не просто слушала сплетни. Она анализировала угрозу. И находила её в лице самой незначительной, на первый взгляд, служанки.

Её пронзительный, как отточенный стилет, взгляд будто прощупывал саму суть проблемы, ища в ней слабые места. В воздухе повисла тяжёлая, разряжённая тишина, нарушаемая лишь тихим потрескиванием углей в жаровне.

— Эта… перемена, — наконец произнесла она, растягивая слова. — Ты уверена, что это не наигранно? Не какой-то хитрый, изощрённый план?

— О, нет, ваше величество! — Цуй Хуа замотала головой с такой энергией, что чуть не потеряла равновесие. — Это выглядит слишком… естественно! Слишком глупо и нелепо, чтобы быть притворством! Она будто забыла все правила, всё благородство, все основы, на которых держится наш мир! Это не игра, ваше величество, это… это какое-то безумие!

— Забыла, — императрица произнесла это слово задумчиво, поворачивая его в свете, как драгоценный, но подозрительный камень. — Или… никогда не знала?.. Нет, не может быть. — Она резко отбросила эту мысль, словно отстраняя нечто неприличное. — Хорошо. Твоя задача — стать нужной. Подлови момент, прояви инициативу. Если та дура Сяо Вэй споткнётся или внезапно заболеет, ты должна быть рядом, чтобы первая поднести чашку воды или передать срочное послание. Всё, что она скажет, каждое слово, каждая фраза, которая покажется тебе хоть сколько-нибудь странной, — ты принесёшь прямиком ко мне. Ясно?