Мужчина поспешно, почти истерично, сунул торговке в огрубевшие ладони пригоршню монет — сумму, явно превышающую стоимость всех её «ежиков» вместе взятых. И, не поднимая головы, пятясь, как побитая собака, он пулей вылетел из эпицентра разгорающегося скандала, жадно глотая воздух и растворяясь в спасительной толпе.
Тяжелое дыхание Тан Лань постепенно утихало, но внутри всё ещё бушевали остатки благородного гнева. Взгляд её упал на корзину со злополучными плодами, которые, казалось, и стали причиной всего этого мелкого апокалипсиса.
— Я покупаю это всё, — объявила она торговке уже более спокойным, но не допускающим возражений тоном. — Что это за фрукты?
— Э-это личжи, ваша светлость, — прошептала старуха, всё ещё не веря своему внезапному финансовому счастью и тому, что знатная дама интересуется столь простой вещью.
Тан Лань кивнула с видом эксперта, оценивающего редкие драгоценности. Один из евнухов, наконец очнувшись от ступора, поспешил расплатиться, производя с монетами такой шум, будто откупоривал шампанское после долгой осады.
Она двинулась дальше, держа в руках веточку с причудливыми мохнатыми шариками, с искренним любопытством разглядывая диковинный плод. Позади же её свита передвигалась в гробовом молчании, будто переваривая не обед, а только что случившийся акт гражданской доблести, совершенно не вписывающийся в должностные инструкции.
А Лу Синь шёл за ней, и его взгляд, обычно полный кристально чистой ненависти, теперь был наполнен самой что ни на есть бездонной, экзистенциальной тревогой. Он был готов ко лжи, к жестокости, к интригам. Он был вооружен против кинжалов и ядов. Но он совершенно не был готов к… внезапной справедливости. Это ломало всю его боевую стратегию. И заставляло смотреть на спину своей госпожи не только с привычной злобой, но и с щемящим, крайне неудобным интересом.
И тут Тан Лань, всё ещё увлечённо изучая личжи, резко развернулась к нему.
— Как это кушать? — спросила она с непосредственностью ребёнка, найдшего странного жука.
Взгляд Лу Синя, и без того полный смятения, стал похож на взгляд человека, внезапно увидевшего, как его лошадь заговорила. Его глаза расширились до размера тех самых личжи. Видя эту панику на обычно каменном лице стража, Тан Лань вдруг осознала: «А ведь принцесса, наверное, должна знать такие элементарные вещи!».
— Эээ… потом поем, — пробормотала она, с внезапным жаром делая вид, что просто проверяла его бдительность вопросом о потенциальном яде. И, развернувшись на каблуках, поспешила идти дальше, стараясь придать своей спине как можно больше надменной величественности, в то время как её уши предательски алели.
Глава 17
Тан Лань замедлила шаг, её взгляд скользнул по скромной, потёртой вывеске с иероглифами «Лекарня Либо». В памяти, словно из глубин озера, всплыло бледное, исхудавшее лицо Ван Широнга — призрак былой боли и милосердия. Интересно, как он сегодня? — мелькнула беглая, почти невесомая мысль. Но с целым кортежем слуг и евнухов, превращающим любое её появление в государственное событие, зайти было невозможно. Придётся снова переодеться служанкой через пару дней, — с лёгкой, едва заметной улыбкой решила про себя Снежа, уже предвкушая вкус свободы и простора.
В этот самый миг, когда её мысли витали в планах тайных вылазок, из-за дверей лекарни донёсся звук, врезавшийся в тишину улицы, как кинжал. Это был не крик боли, не стон отчаяния. Это был оглушительный, леденящий душу вопль чистого, животного, первобытного ужаса. Звук, от которого кровь стынет в жилах, а по коже бегут мурашки.
Дверь с грохотом распахнулась, будто её выбили изнутри. Из тёмного проёма, спотыкаясь, давя друг друга, выплеснулось несколько человек — перепуганные пациенты и бледный как полотно подмастерье. Их лица, искажённые гримасой абсолютного страха, были обращены назад, в чёрную пасть двери.
— Демон! Демон внутри! — завопил один из них, его голос сорвался на визгливую, безумную ноту. Он, не помня себя, тыкал дрожащим пальцем в зияющий тёмный проём, откуда, казалось, веяло ледяным дыханием потустороннего ужаса.
Для Снежи этот вопль сработал точь-в-точь как звук боевой трубы, призывающей её родной клан на поле брани. Древний рефлекс воина, отточенный в сражениях с порождениями тьмы на руинах её дома, сработал куда быстрее, чем томные манеры светской дамы. Она не раздумывала. Она рванула вперёд, вглубь лекарни, забыв о своём новом хрупком теле, о вопиющем отсутствии физической силы и о целом кортеже слуг, чьи рты разом открылись в немом ужасе.
Она влетела внутрь, и её взору открылась картина, достойная кисти безумного художника, одержимого кошмарами. В центре комнаты клубилось нечто, напоминавшее плотный, маслянистый дым с кровавыми прожилками. Оно пульсировало, издавая низкое, противное гудение, от которого зубы начинали ныть. И в самом его эпицентре, беспомощно брыкаясь, словно марионетка, завис в воздухе бедолага Ван Широнг. Его лицо приобрело цвет перезревшей сливы, а глаза закатились, демонстрируя миру лишь жуткие белки.
Тан Лань, на автомате забывшись, потянулась к поясу, чтобы достать меч. Какой меч? — едва не спросила она вслух саму себя. Ты же не в клане, а нежная дама, носящая вместо клинка веера!
И тут же, словно её собственная, весьма воинственная тень, в проёме двери возник Лу Синь. Его меч был уже обнажён, и клинок холодно сверкал в полумраке, словно говоря: «А вот и я, и у меня с собой есть именно то, что нужно». Тан Лань, мгновенно сориентировавшись, подскочила и ловко укрылась за его широкой спиной, вцепившись в его плечо с выражением лица, идеально сочетавшим ужас и полную уверенность в своём телехранителе.
Но что поразило Тан Лань больше всего — так это его реакция. На его лице, видном из-под шлема, не было ни тени страха, ни даже обычного человеческого удивления. Был лишь холодный, собранный, до боли знакомая ярость. Его глаза сузились, глядя на демоническую сущность с таким видом, будто он видел это безобразие уже тысячу раз и ему страшно надоело убирать за кем-то мистический беспорядок.
Он не боится. Он знает, что это такое, — промелькнуло в голове у Снежи, но было не до философских размышлений.
Лу Синь не стал кричать героические лозунги и не бросился в безрассудную атаку. Вместо этого он сделал чёткий, выверенный выпад, и его меч описал в воздухе сложную дугу. Это было не столько атакующее движение, сколько элегантное, почти педантичное «рассеивание» — словно он вносил ясность в хаотичную композицию из тёмного ци.
Тёмное ци взревело — беззвучным, раздирающим душу вибрацией, явно не ожидая встретить кого-то, кто не поддаётся панике и действует с убийственной эффективностью. Оно метнулось в сторону, и его «хватка» ослабла. Ван Широнг с глухим стуком, больше похожим на шлепок мокрой тряпки, рухнул на пол, где и принялся закашливаться и судорожно хватать ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег.
Сущность, напоминавшая гигантскую летучую мышь, слепленную из теней и дурного настроения, на мгновение замерла, оценивая нового противника с явным неудовольствием. Лу Синь встал между ней и Тан Лань, его поза была неприступной крепостью, излучающей вежливую, но недвусмысленную угрозу. Он не атаковал дальше, лишь издал низкий, предупреждающий ворчащий звук, больше звериный, чем человеческий, явно означавший: «Убирайся, пока не поздно».
И демон, словно признавая, что сегодня он явно ошибся локацией и противником, резко рванул к дальней стене. Он не прошёл сквозь неё с грохотом, а просто растворился в тенях, будто его и не было, оставив после себя лишь лёгкий запах озона и всеобщее ощущение полнейшей сюрреалистичности произошедшего.
В лекарне воцарилась гробовая тишина, густая и тяжёлая, как похоронный саван. Её нарушали лишь два звука: низкое, сдерживаемое дыхание Лу Синя, выходившее из его груди глухими раскатами, да и хриплые, прерывистые всхлипывания раненого стража, распластавшегося на полу.
