Тан Лань всё ещё стояла, прислонившись к спине Лу Синя, как к скале посреди бушующего моря. Сердце её колотилось где-то в горле, отдаваясь звоном в ушах. Она смотрела на его широкую спину, на напряжённые мышцы под тканью, на клинок, всё ещё замерший в готовности к бою и холодно поблёскивавший в полумгле. Вопросы вихрем крутились в её голове, сталкиваясь и разбиваясь друг о друга. Откуда простой стражник знает, как сражаться с демонами? Почему в его глазах не было страха, а лишь холодная ярость, знакомая мне, воину клана? Что это за тварь вообще делала здесь, в самом сердце города, атакуя именно Ван Широнга?
Лу Синь же, ощущая её взгляд на своей спине, медленно обернулся. Его собственный взгляд упал на её лицо, и он увидел в её широких глазах неподдельный испуг и растерянность — те эмоции, которых он никогда не видел у надменной принцессы. И в тот же миг он ощутил на своей спине лёгкое давление её пальцев, всё ещё вцепившихся в его плечо. По его спине пробежала волна тепла — странного, непривычного, от которого стало не по себе. Не от неприязни, а от чего-то более глубокого и тревожного, от смущения, граничащего со страхом перед этой внезапной близостью.
Но Тан Лань уже опомнилась. Сбросив оцепенение, она резко рванулась прочь от него, бросившись к Вану и опускаясь на колени на пыльный пол рядом с ним.
— Жив? Дышишь? — её голос звучал резко, по-командирски, без намёка на томные нотки светской дамы.
Тот, всё ещё не в силах говорить, лишь слабо кивнул, закашлявшись. В его глазах, полных слёз от напряжения, читался не прошедший ужас — животный, всепоглощающий страх перед лицом необъяснимого зла.
Лу Синь медленно, почти нехотя, вложил меч в ножны. Звук скользящей стали поставил точку в короткой, но яростной схватке. Он обернулся, и его взгляд, тяжёлый и нечитаемый, как свинцовое небо перед грозой, упал на Тан Лань, склонившуюся над покалеченным стражником. В его глазах не было ответов на немые вопросы, бушевавшие в её душе. Была лишь новая, ещё более глубокая и непреодолимая пропасть между ними, внезапно пролегшая сквозь привычную ненависть. И тень чего-то гораздо более древнего и опасного, чем мелкие дворцовые интриги, нависла над ними обоими, сжимая пространство вокруг.
— Забрать его! Немедленно! — голос Тан Лань прозвучал резко и властно, словно удар хлыста, разрезая ошеломлённую тишину. — В мой дворец. Найдите лучших лекарей. Он будет под моей защитой.
Слуги и евнухи заморгали, не веря своим ушам. Их мозги, воспитанные в строгих законах иерархии, отказывались воспринимать этот приказ. Забрать в дворец? Обесчещенного, покалеченного простого стража? Лечить за счёт первой госпожи? Это было настолько немыслимо, что даже страх перед её гневом на мгновение отступил перед всепоглощающим изумлением. Цуй Хуа смотрела на Тан Лань с таким выражением, будто та объявила о намерении впрячься в телегу и лететь на луну.
Лишь Сяо Вэй, вбежавшая внутрь следом за всеми, не удивилась. Её доброе, круглое лицо исказилось от немой жалости к несчастному Вану, и она, не дожидаясь повторения приказа, тут же бросилась организовывать носилки, растормошив и толкая остолбеневших слуг.
— Шевелитесь! — рявкнула Тан Лань, и в её голосе зазвенела закалённая сталь, та самая, что режет без раздумий. Это заставило всех вздрогнуть и броситься выполнять приказ с лихорадочной поспешностью.
Когда Ван Широнга унесли на импровизированных носилках, а суета немного улеглась, взгляд Тан Лань снова упал на Лу Синя. Он стоял неподвижно, вживаясь в свою роль безмолвной, невидимой тени, отстранённо наблюдая за происходящим. Но её цепкий взгляд, привыкший подмечать детали, сразу же выхватил крошечное, но зловещее тёмное пятно, проступающее на его латном наплечнике. Оно медленно расползалось, густея на холодном металле.
Кровь.
Её вопросы к нему множились с каждой секундой, нарастая, как снежный ком, но сейчас требовалось нечто иное — действие, простое и ясное.
— Сяо Вэй, проследи, чтобы с Широнгом всё было хорошо, — отдала она короткое распоряжение, и служанка, молча кивнув, тут же выскочила наружу, уводя за собой последних ошарашенных слуг, словно утят. В опустевшей лекарне, среди разгрома и густого, терпкого воздуха, сплетённого из ароматов целебных трав и страха, остались лишь они двое.
— Садись, — тихо, но не терпяще возражений, сказала Тан Лань, указывая на грубый обрубок дерева, служивший здесь табуретом. — Сними шлем и наплечник.
Лу Синь замер. Его взгляд из-под нависшего козырька шлема был тяжёлым и непроницаемым, словно щит. Он колебался секунду, и в этой паузе витал немой, но яростный внутренний протест. Он кричал против этой вынужденной близости, против унизительной необходимости быть обязанным ей, принимать помощь от того, кого он презирал.
— Это приказ, — добавила она, и в её голосе не было ни злобы, ни высокомерия — лишь усталая, но непоколебимая настойчивость.
Медленно, почти механически, словно каждое движение давалось с огромным усилием воли, он подчинился. Пальцы в грубых перчатках расстегнули застёжки, сняли шлем. Его лицо, обычно скрытое сталью, предстало перед ней — бледное от напряжения, с резко очерченными скулами и влажными от пота висками. Он снял наплечник, обнажив прорезанный рукав поддоспешника и неглубокую, но кровавую рану на плече, откуда сочилась алая нить.
Тан Лань, не говоря ни слова, отыскала на полках чистую льняную ткань и чашу с водой. Она подошла к нему, и её пальцы, движения которых были удивительно нежными, точными и уверенными для изнеженной знатной барышни, принялись за работу, которую, казалось, она проделывала тысячу раз.
Внутри Лу Синя бушевал хаотичный вихрь, каждый виток которого рвал на части привычную броню его ненависти.
Он ненавидел каждое её прикосновение. Лёгкие, точные касания её пальцев обжигали его кожу, словно раскалённое железо. Он, мститель, стоический воин, чья воля была закалена в огне страданий, сидел теперь, покорно склонив голову, пока та, кого он поклялся уничтожить, перевязывала его рану. Это было пыткой, куда более изощрённой, чем любая физическая боль — пыткой милосердием, от которого не было защиты.
Его разум, ожидавший неловких, дрожащих рук изнеженной аристократки, которая лишь испачкает всё вокруг, столкнулся с чем-то необъяснимым. Её движения были чёткими, быстрыми, выверенными до мелочей. Она промыла рану, наложила повязку с холодной, безошибочной уверенностью полевого лекаря, делавшего это сотни раз на краю гибели. Это было так же неестественно и пугающе, как и всё остальное в её новом поведении. Откуда? — бился в истерике его внутренний голос. Откуда у тебя эти навыки?
Он чувствовал исходящее от неё тепло, слышал её ровное, спокойное дыхание, так контрастирующее с его собственным сдавленным ритмом. Он уловил лёгкий, чуждый удушливому воздуху дворца запах — не тяжёлых парфюмов, а чего-то чистого и свежего, легкого ветра, приносящего аромат далёких полей и горных трав. Этот запах шёл от её кожи, сбивал с толку, нарушал его концентрацию, заставляя ненависть спотыкаться и терять опору.
И над всем этим царилоглубокое, всепоглощающее недоумение. Оно было главным фоном, на котором метались все остальные чувства. Зачем ты это делаешь? — этот немой вопрос грохотал у него в голове, заглушая всё. Это новая, утончённая игра? Унизить меня, проявив милосердие, чтобы потом с наслаждением наблюдать за моим смятением? Или… И здесь его разум, цепляясь за самое пугающее и невозможное, натыкался на мысль: А что, если это искренне? Что если эта забота — настоящая? Эта мысль разрушала все основы его мира, выбивала почву из-под ног. Ненавидеть можно только зло. А что если перед тобой — не зло?..
Он сидел, напряжённый как струна, готовая лопнуть. Его кулаки были до белизны сжаты на коленях. Он не смотрел на неё, уставившись в потрескавшуюся стену, но каждым нервом, каждой порой чувствовал её присутствие, её лёгкие, жгущие сильнее любой раны прикосновения.
