Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 (СИ) - Юй Фэйинь

— Лу Синь! — её команда прозвучала резко, как удар хлыста, разрезая напряжённый воздух. — За мной!

Не удостоив ошеломлённую Цуй Хуа и перепуганных стражников даже взглядом, она резко, словно вихрь, развернулась и зашагала прочь от своих покоев. Её шаги были твёрдыми, быстрыми, почти мужскими, а подол роскошного платья взметался позади неё, словно знамя, поднятое перед битвой.

Она шла не спасать Сяо Вэй из абстрактного чувства справедливости. Нет. Она шла карать. Карать тех, кто посмел действовать без её высочайшего разрешения, кто нарушил незыблемый порядок, посягнув на её право вершить суд в своих владениях. И в этот момент в её осанке, в каждом повороте головы, в глазах, горевших холодным, безжалостным огнём, было больше от прежней, грозной и непреклонной Тан Лань, чем за все предыдущие дни, вместе взятые. Лу Синь, не задавая вопросов, инстинктивно сжав купленные шали в одной руке, шагнул за ней, его собственная, долго копившаяся ярость наконец-то нашла знакомый, понятный объект — врага, дерзко посягнувшего на авторитет его госпожи.

Но он видел не только ярость. Он, чей взгляд был заточен на малейших оттенках лжи, видел и другое. В жёсткой линии её губ, в чуть слишком учащённом дыхании читалась тревожность. Не из-за произошедшего беспорядка, а из-за чего-то более личного, более глубокого. Это было переживание за ту самую служанку. За друга. Тан Лань шла не просто быстро — она почти бежала, её плечи были напряжены, словно она пыталась физически достичь цели быстрее, чем свершится непоправимое. Эта служанка была ей важна. По-настоящему дорога. Лу Синь чувствовал это каждой клеткой своего существа. И он чувствовал, как Тан Лань больно, до физической спазмы, от этой тревоги за Сяо Вэй. Он почти осязал эту чужую боль, глядя на застывшее в гневе и страхе лицо госпожи. Сяо Вэй, вероятно, была единственным человеком во всём этом проклятом дворце, кто относился к Тан Лань не с раболепным страхом или ядовитой лестью, а с простой, искренней добротой.

Она остановилась у тяжёлых, мрачных дверей бюро расследований, разрываемая бурей противоречивых чувств — яростью и беспомощностью, гордыней и страхом. В душе Лу Синя словно что-то защимило, сжалось от незнакомой, щемящей жалости. Он вдруг, с пугающей ясностью, осознал, что по сути Тан Лань — одна. Совершенно одинока в этих бесконечных, холодных стенах. И сейчас её единственный, по-настоящему дорогой человек — в смертельной опасности. Он сам не понял, как его рука, тяжёлая и привыкшая к мечу, сама потянулась к её плечу. Отчего-то жгуче, до боли хотелось её поддержать, дотронуться, передать хоть крупицу твёрдости, успокоить этот немой ужас в её спине.

Но в тот же миг женщина сделала резкий вдох и двинулась ко входу, отбрасывая слабость. Он опустил руку, сам не понимая, что пытался сделать, смущённый этим порывом. В то, что Сяо Вэй могла украсть реликвию, он не верил и на грош. Но сейчас он был готов без вопросов последовать за своей госпожой в самую гущу этой битвы — не за справедливость, а за ту самую светлую, глупую душу, что стала для неё якорем в этом море льда и ненависти.

Глава 26

Двери бюро расследований с тяжёлым, оглушительным грохотом распахнулись, впуская внутрь бушующую стихию в образе разгневанной первой госпожи. Тан Лань влетела в зал, словно ураган, сметающий всё на своём пути. Её гнев был почти осязаем — он витал в воздухе густым, раскалённым маревом, заставляя мелких чиновников застывать на месте с незаконченными свитками в онемевших пальцах и опускать головы, стараясь стать невидиками.

— Где он⁈ — её голос, низкий и звенящий от сдержанной, но готовой вот-вот вырваться наружу ярости, прокатился под мрачными сводами, отражаясь эхом от каменных стен. — Где этот ушастый осёл Шэнь Юй, который смеет трогать моих людей без моего соизволения⁈

Шэнь Юй, услышав шум и узнав её голос, вышел из своего кабинета с видом человека, терпеливо объясняющего урок непослушному ребёнку. Его лицо, обрамлённое аккуратной бородкой, выражало скорее снисходительное недоумение, чем страх. Он был уверен, что полностью понимает ситуацию и свою правоту. Он сделал плавный шаг навстречу, подняв изящные руки в умиротворяющем жесте, который должен был усмирить её пыл.

— Ваше высочество, успокойтесь, прошу вас. Всё уже под контролем, — его голос был гладким, почти сиропным. — Я понимаю ваше… вполне естественное волнение в связи с кражей столь дорогой вашему сердцу реликвии, но не стоит придумывать лишних, эмоциональных поводов для наших встреч. — На его губах играла лёгкая, почти незаметная улыбка, полная намёка. — Как и в прошлый раз, с вашей… излишней впечатлительностью относительно…

Он не успел договорить. Его слова, полные самодовольных допущений, нахального панибратства и намёка на какую-то общую, унизительную для неё историю, стали последней спичкой, брошенной в бочку с порохом. Воздух треснул. Вся её ярость, всё унижение, вся боль от его наглого самоуправства и этого тона слились в единый, сокрушительный порыв.

Тан Лань вскипела, словно молоко на раскалённой плите. Её гнев, долго сдерживаемый, вырвался на свободу с такой силой, что даже закалённые стражники у дверей невольно содрогнулись, а у одного из них дёрнулся глаз.

— ЧТО⁈ — её крик, пронзительный и полный чистой, неразбавленной ярости, заставил содрогнуться даже пыль на свитках. — Что ты о себе возомнил, ты, высушенный червь в мундире чиновника, пахнущий старыми бумагами и тщеславием⁈

Она сделала шаг вперёд, и Шэнь Юй инстинктивно отступил, наткнувшись на край стола.

— Ты думаешь, я пришла сюда из-за тебя? — её голос снизился до опасного, ядовитого шёпота, который был слышен в самой дальней комнате. — Из-за твоей заурядной, пресной физиономии, на которую без слёз смотреть нельзя? Из-за твоих ушей, которые торчат, как у испуганного ослика, только что узнавшего таблицу умножения⁈

В зале повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием госпожи. Чиновники замерли, боясь пошевелиться, чтобы не стать следующей мишенью.

— Ты — помесь занудного писаря и трепетной лани, у которой от страха подкашиваются ноги! — продолжала она, и каждое слово било с снайперской точностью. — И единственное, моё желание — это желание никогда тебя больше не видеть! Твоя уверенность в собственной неотразимости столь же велика, сколь и необоснованна, как вера лягушки в то, что она царевна!

Её слова сыпались, как град, точные, ядовитые и унизительные. Она прошлась по его внешности, по его жеманной манере держаться, по его глупой, ни на чём не основанной уверенности в своей исключительности. Она раздела его под орех на глазах у всего бюро, оставив лишь тщедушную, дрожащую оболочку былого самодовольства. Шэнь Юй стоял, багровея, его рот беспомошно открывался и закрывался, но никакой звук не мог преодолеть стену её гнева. Даже Лу Синь, стоявший позади, ощутил невольное уважение к этой разрушительной, почти поэтичной ярости.

Шэнь Юй стоял, словно парализованный ударом молота. Его лицо, обычно такое бледное и исполненное холодного надмения, залилось густым, нездоровым багровым румянцем. Рот его был приоткрыт в немой гримасе абсолютного, оглушающего шока. Он был уверен, что имеет дело с влюблённой, истеричной женщиной, которая ищет предлога для очередной встречи. А перед ним бушевала фурия, холодная, беспощадная и ослепительная в своей ярости.

Но Тан Лань не остановилась на этом. Она сделала ещё один шаг вперёд, сокращая дистанцию до опасной, вторгаясь в его личное пространство так, что он невольно отступил, наткнувшись на свой же стол.

— Мою служанку! Немедленно! — потребовала она, и каждый слог звучал как отточенный клинок. — Я сама подарила ей эту подвеску за верную службу! Никакого преступления здесь не было! Это ты совершил преступление, похитив мою собственность без моего ведома!

Её ложь, рождённая в мгновение ока, звучала с такой железной убедительностью и леденящей грозностью, что даже стены, казалось, готовы были поверить в неё. В её глазах горела такая непоколебимая уверенность, что усомниться в её словах значило усомниться в самом восходе солнца.