Госпожа преподаватель и Белый Феникс (СИ) - Полански Марика

Я едва не задохнулась от возмущения. Улучив момент, Книга больно обожгла мои пальцы магией. От неожиданности я расцепила их. Книга глухо шлепнулась на мягкий ковер, в два прыжка оказалась под комодом, показав оттуда ляссе с неприличным звуком.

— В самом деле, Эжена, — мягко проговорил Сержан, скользя взглядом по истрёпанным страницам, — ссора не стоит выеденного яйца. Просто наша маленькая библиодари немного приревновала вас к новому приобретению. Вы же её ещё не читали, ведь так?

— Вы про новую книгу или ту, которая послала меня в эротические приключения из-под комода? — проворчала я, стягивая со спинки кресла пеньюар.

— Разумеется, про библиодари, — Сержан с укоризной посмотрел на меня. — Кажется, вы обещали её прочитать, но так ни разу и не открыли. Зато вместо этого прикупили несколько фривольных историй о Порочной Королеве. Кстати, должен заметить, что всё написанное является не более, чем авторской выдумкой на основе народных сплетен. Я знаю Маланию, и, поверьте, если бы все женщины были такими порочными, как королева Сильская, то человечество давно бы вымерло. Она неприступна, как Нордский Бастион. И даже после смерти продолжает блюсти данный ею обет безбрачия.

— А почему тогда её называют Порочной? — удивилась я.

— Некоторые мужчины не способны смириться с тем, что некоторые женщины способны поставить их на колени. Во всех смыслах этого слова. Во времена правления Малании многие пытались захватить Сильское королевство, однако крепко получили по зубам. Будь правителем мужчина, его бы прославили, как героя и истинного сына своего народа. Но когда на престоле женщина… Одним словом, не все способны смириться с тем, что их заткнула пояс та, которая должна только прясть да детей рожать. Ну ещё иногда ублажать мужа.

— Неудивительно, что сейчас женщины считают мужчин отщепенцами, которые только и способны, что мускулами играть, да состояния в карты проигрывать. Помяните моё слово, Сержан, рано или поздно женщины выйдут из тени мужей, и вот тогда последним не поздоровится.

С этими словами я направилась в ванную комнату. Бронзовый кран загудел, и спустя пару секунд хлынула ледяная вода. Я поморщилась. В голове роились мысли о несправедливости к женщинам и испорченной покупке. Холодная вода смыла остатки сна, а из зеркала на меня смотрело изрядно помятое отражение с лихорадочным блеском в синих глазах.

Потом мысли поменяли русло. Вспомнился Белый Феникс, рассекающий гигантскими крыльями молочную мглу безвременья. Должно быть, это и было то самое Межмирье, где обитают эгрегоры. Почему такое удивительное существо, как Феникс, решило выбрать обличие смертного и дать ему бессмертие? Ведь человеческое тело хрупкое. Хрупче любого стекла. Стекло можно переплавить, а тело из мяса и костей – нет.

В этом совершенно не было никакой логики. Но все же Феникс выбрал Вэлиана. Так же, как Вэлиан выбрал меня.

В груди забилось какое-то новое чувство, которое я раньше не испытывала. Словно нечто огненное пробивалось сквозь ледяную корку, стремилось выбраться наружу. Ощущение было настолько яркое, явственное, что я приложила руку к груди.

Сердце под ладонью билось, как сумасшедшее, на висках проступили капельки холодного пота. Я сделала несколько глубоких вздохов, протянула ладони под струю воды и потеряла сознание.

«Дело — дрянь», — подумалось мне. Именно подумалось, поскольку мысли втекали в голову без моей воли и лениво, оставляя после себя нечёткий золотистый след на бархатном полотне черноты, опутавшей меня. Какое дело и почему оно дрянь, объяснения не последовало.

Тьма снова качала меня на своих волнах, но только в этот раз она было немилосердно ледяной, как снежные пустыни Северных островов, где никогда не восходит солнце, и вся власть принадлежит злым духам зимы рхельмам.

Я подняла руку — во всяком случае, мне представилось, что я её подняла, — но не смогла увидеть ладони, которую поднесла к самому носу. Тьма была такой непроницаемой, что невольно чудилось, будто я стала её частью. Словно в мире не осталось ничего: ни привычного мира, ни белой мглы, ни Феникса, который рассекал огромными крыльями молочный туман…

Какое-то время спустя, может, секунды, а, может, и целую вечность, послышались глухие голоса. Они были назойливы, и, хотя произносили чётко каждое слово, невозможно было разобрать то, о чём говорят. Волны озноба сотрясали тело, хотелось сжаться в комок и закрыть уши. Холод колол чёрными иглами, норовя залезть под кожу, а я не шевелилась, боясь, что неосторожное движение или порвёт кожу с мышцами, или переломает кости.

Однако голоса не утихали. Они становились громче, злее. И Тьме это не понравилось. Ей не понравилось то, что кто-то вторгся во владения, где она правила за тысячи, миллионы, а может, и миллиарды лет до появления первых живых существ.

— …Тебе чётко было сказало: глаз не спускать с Эжены!

Ответом послужило скомканное оправдание, в котором скользили обида и горечь. Но вот слов было не разобрать.

Меня окутало облако из ароматов лимонов и морозной мяты.

— Да тебя бы на недельку в Бездну за такое!

— Вот и отличненько! Хоть отдохну от дел насущных, — огрызнулся второй голос. Он казался смутно знакомым, но я не могла вспомнить, кому он принадлежал. — Руку уберите, ваша светлость…

Ваша светлость… Ваша светлость… К кому из моих знакомых так обращались? Ответ плавал где-то на поверхности, но я почему-то не могла его вспомнить. Хотя прекрасно понимала, что знаю ответ.

Ледяные пальцы коснулись солнечного сплетения и резким нажатием прошли сквозь кожу и кости. От неожиданности и боли я заорала, как не в себя и… открыла глаза.

Всё вертелось, как в цветастом калейдоскопе. Пальцы по-прежнему сводило судорогой от холода, а изо рта вырывались облачка пара. Я прикрыла глаза, пытаясь подавить накатившую волной тошноту.

— Какого черта… — подумалось мне, впрочем, на этом мысль оборвалась, и я, не сумев придумать продолжения, лишь тихо и в то же время гневно ещё раз повторила: — Какого черта…

Грубоватая ткань царапала кожу щеки, словно меня сгребли в охапку и прижали к себе. И снова окутало облако из ароматов морозной мяты и лимона. Вот только теперь сквозь эти запахи пробивались нотки аромата чистой кожи и ещё чего-то терпкого, острого, что никак не вязалось с запахом цитрусов.

— Теперь всё хорошо, Эжена, — услышала я низкий грудной голос, и, как мне показалось, он звучал несколько обрадованно, будто говорящий испытал невероятное облегчение. — Всё просто замечательно.

«Кому как», — подумала я, но вслух сказала:

— Мне холодно. Мне ужасно холодно.

Зашуршала ткань, — и вот меня уже бережно завернули в кокон из одеяла.

— Горячей воды добавь в ванну, — скомандовал кому-то всё тот же голос. Я всё гадала, кому он может принадлежать, но как назло не могла вспомнить. Хотя чётко осознавала, что этого человека я знаю, причём очень хорошо. — И чай подай горячий.

— У нищих… — начал было второй, но первый резко оборвал его:

— Поговори мне ещё!

Где-то вдалеке зашумела вода. Я с безразличием размышляла, засунут ли меня в воду в одежде и одеяле, и вообще, зачем нужно было заворачивать в одеяло, чтобы потом засунуть в ванну. Всё это представлялось несуразным каламбуром, в котором не было ни последовательности, ни логики. Не знаю почему, но мне вдруг от этого сделалось смешно. Я даже подхихикнула, но тело тут же пробила боль, будто тысячи мелких иголок вонзились в кожу, и я тихонько застонала.

Послышалось шуршание в комнате. Кто-то или что-то утробно заверещало, словно листы книги зашуршали. Потом издало непонятный звук, похожий на клацающее пережёвывание.

— Да успокойся, всё с ней будет нормально, — проворчал тот, кого отправили воду включать. Он помолчал и задал вопросов кому-то: — А с ней точно всё будет в порядке? Может нужно её…

— Времени нет, — всё тем же резким тоном оборвал его первый. Он деловито стягивал с меня одеяло и уже принялся за многочисленные пуговицы и крючки на платье, ругая женскую моду на чём свет стоит. — Она уже инеем начала покрываться.