Госпожа преподаватель и Белый Феникс (СИ) - Полански Марика

Я? Инеем? Мне снова стало смешно. Разве можно покрыться инеем, когда на улице такая жара, что хотелось скинуть не только одежду, но и кожу, чтобы стало полегче, попрохладнее? Но ведь я же замерзаю, значит, на улице не может быть так жарко! Или может?

Я попыталась приоткрыть глаза, но это оказалось чертовски тяжело. Веки будто бы весили столько же, сколько и здоровенный платяной шкаф.

— Пшёл вон! — раздражённо произнёс тот, кто меня раздевал. Я про себя отметила две вещи: говоривший был очень зол на второго, и мне было совершенно безразлично то, что происходило вокруг. Словно холод проник не только под кожу, но и протянул свои длинные щупальца к моей душе.

Потом меня резко подняли и куда-то понесли. А спустя мгновение я почувствовала воду, обжигающе горячую, но мне стало значительно легче. Я вздохнула, ощущая, как тепло пробивает ледяной панцирь.

Впрочем, долго наслаждаться теплом не получилось. Всего лишь несколько мгновений, — и холод снова болезненно стянул мышцы.

— Твою мать! — тихо выругался тот, кто отнёс меня в ванную.

— Всеясные боги! — ахнул второй. — Да она же… она…

— Всё верно. Она втягивает в себя тепло, как водоворот – всё, что плавает на поверхности воды.

— Вода! Вода в лёд превращается!

Снова раздался шелест страниц и клокочущее урчание. Только на сей раз оно звучало как-то встревоженно.

Первый снова выругался, но на сей раз цветастее и забористее. Я лениво отметила, что пару фраз можно взять себе на вооружение. Вдруг пригодятся, а что?

Лёд царапал кожу. Мне невольно представилось, как от его острой кромки остаются красные полосы на руках, ногах, животе. Меня снова куда-то несли, но мне было всё равно.

Тьма снова распахнула свои ледяные объятия, и я провалилась в них, более не чувствуя ничего, кроме одного желания — спать и никогда не просыпаться.

***

Храм встретили меня тишиной, мрачной и в то же время торжественной. Стоило переступить его порог, как она обвалилась на плечи тяжёлым покрывалом. Но это странное безмолвие подействовало успокаивающе, словно кто-то вытащил из раны старую занозу, которая болела и гноилась внутри.

Я неслышно проскользнула между рядами расставленных вдоль широкого прохода лавочек для прихожан и села в самом углу почти у алтаря. Сквозь витражные стрельчатые окна пробивалось солнце, оставляя причудливую картину на каменном полу. А над алтарем, стоящим перед статуями семерых Богов-Прародителей, поднимался сизый дымок.

Один из служителей храма — юноша, почти мальчик, в золотых одеждах, — окинул меня подозрительным и чуть смущённым взглядом и скрылся в арочном проходе. Было так тихо, что я слышала, как шелестят его одежды за ширмой, где стояли ритуальные артефакты для больших празднеств.

Я не была человеком религиозным. Наоборот, всегда считала, что религии и верования не что иное, как инструмент власти над неокрепшими умами тех, кто предпочитал сидеть и выжидать чужого дядю, который придёт и избавит их проблемы, вместо того, чтобы самим решать, что делать со своей жизнью. Однако в храмах была какая-то своеобразная атмосфера, которая действовала умиротворяюще, помогала отойти и взглянуть на суету со стороны.

Впрочем даже сейчас я не могла не думать о Вэлиане и том, что произошло несколько дней назад. Стыд и тоска разъедали сердце и выворачивали наизнанку душу, обнажая и без того обострившиеся чувства.

Такого я от себя не ожидала. Вэлиан казался мне не более, чем случайным знакомым, проходящим мимо типом со своими странностями и причудами. Да, он был красив. Да, богат. И да, мы пересекались с ним в курьёзных ситуациях. Но этого невероятно мало для того, чтобы любить. Но почему тогда я не могла его выкинуть из своей головы, я не понимала.

Когда я открыла глаза, сквозь шторы пробивались алые лучи, в углах спальни дрожали сгустки тени, и было непонятно то ли заканчивался старый день, то ли начинался новый. Лишь мерное тиканье часов доносилось из кухни. Именно оно выдернуло меня из сна, который я толком-то и не помнила. Разве что какими-то урывками, оставившими неприятный осадок в душе.

Я потянулась, громко зевнула и только в тот момент поняла, что в постели не одна. Медленно повернула голову, и мои глаза расширились от изумления и растерянности.

О’Рэйнер смотрел на меня открыто, и в его серебристом глазу не было и тени сонной мути. Его рука по-хозяйски лежала на моей талии, а в бедро упиралось то, что писательницы сентиментальных романов назвали бы «копьем Эорта». Я разве что смогла выдавить из себя: «Ой!» и, перекатившись вместе с одеялом, свалилась с кровати.

— Да какого демона?! — просипела я, глядя на Вэлиана сквозь спутанные волосы, упавшие мне на лицо.

Я судорожно сглотнула, радуясь, что из-за волос не так заметно, как разглядываю его во все глаза. Под белоснежной кожей перекатывались крепкие мышцы, а когда он потянулся — и в этом движении было больше кошачьей грациозности, нежели птичьей угловатости — у меня чуть не остановилось сердце от восторга.

— Обычно в такие моменты говорят: «Доброе утро, милый!», — спокойно отозвался он, приподнявшись на локте. — Ну или будят поцелуем.

— Каким поцелуем? Куда? — залепетала я, натягивая одеяло до самого подбородка.

Вэлиан повел плечами, будто ответ был сам собой разумеющимся.

— Куда захотят.

Он неспешно поднялся с кровати и подошёл к креслу, на котором в беспорядке валялась одежда. Я же лихорадочно вспоминала, что делала накануне и почему в моей постели оказался мужик. И не абы какой, а именно О’Рэйнер. Однако в голове всплыли лишь какие-то невнятные отрывки: вот я ругаю Книгу за то, что она испортила мою покупку, а вот иду в ванную чтобы умыться. А дальше — пустота.

Я молча наблюдала, как Вэлиан одевается, заворожённая быстрыми плавными движениями. И почувствовала укол сожаления, что совершенно не помнила, как он оказался в моей постели.

Вэлиан же, похоже, по-своему понял моё молчание. Застегнув манжеты, он подошёл ко мне и, наклонившись так, что его дыхание защекотало мое ухо, язвительно прошептал:

— А в своих фантазиях ты была куда более смелая.

Я чуть не задохнулась от возмущения, чувствуя, как лицо заливает краска. Довольный эффектом, он улыбнулся и вышел на кухню. Послышался шум наливаемой в чайник воды, потом тихое клацанье донышка о решётку конфорки. Хлопнули створки кухонного шкафчика, из которого достали, судя по звуку, две чашки с блюдцами.

Стараясь не шуметь, я выбралась из одеяла и принялась быстро одеваться. Потом стянула в пучок взлохмаченные волосы, тихонько выскользнула на кухню и в нерешительности замерла в дверях.

— Так что, черт возьми, произошло? — спросила я. Однако вместо сердитого тона получилось как-то растерянно и жалостливо.

О’Рэйнер остановился посреди кухни и воззрился на меня. В руках он крутил конфету «Радость герцогини». Вопросительно приподняв бровь, он отправил конфету в рот и смял фантик.

— А ты сама как думаешь?

Вот только загадок мне не хватало! Я тяжело опустилась на стул и подпёрла рукой подбородок, глядя, как он хозяйничает на моей кухне. В голове промелькнула мысль, что он мог бы быть неплохим мужем — что-то теплое и по-домашнему уютное было в том, как он разливал чай по чашкам и выставлял на стол вазочки с конфетами и сухофруктами. Но эту мысль я быстро отогнала: где он и где я.

— Я не знаю, что и думать, — призналась я и вытерла внезапно вспотевшие ладони о юбку. С языка сорвался вопрос, который я не собиралась задавать: — А у нас… ну это… что-то было?

Вэлиан нахмурился и посмотрел в окно, будто на стекле был написан ответ. Он так долго молчал, что я уже попрощалась со своей относительно приличной репутацией (хотя о какой приличной репутации может идти речь, когда меня в одном неглиже вели по коридору Дома Преподавателей?).

— Нет, — наконец произнёс он. Поставив передо мной чашку с чаем, сел напротив.

— Как «нет»? То есть мы спали голые, а у нас ничего не было?