Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 (СИ) - Юй Фэйинь

Это было не предчувствие — это было знание, выжженное в её душе опытом Снежи. И она сидела с непроницаемым лицом, сжимая в складках платка холодные пальцы, готовая в любой миг превратиться из гостьи в солдата.

Её взгляд, острый и безжалостный, как у охотничьего ястреба, скользил по лицам гостей, выискивая малейшую трещину в фасаде всеобщего ликования. Она ловила мимолётные гримасы, застывшие улыбки, нервные подёргивания пальцев — любой символ скрытой тревоги. Но маски были надеты прочно.

Затем её внимание привлекли императрица и Мэйлинь. В их сияющих, торжествующих взглядах читалось не только удовлетворение. Там было нечто большее — тонкое, едва уловимое нетерпение. Словно они, как зрители в театре, с нетерпением ждали начала главного действия, того самого, ради которого и затевался весь этот спектакль. Они ждали сигнала.

И тут её память услужливо подкинула образ — странного, холодного стража Мэйлинь, того самого, от которого веяло мёртвым холодом. Где он сейчас? — пронеслось в её голове. Она пробежалась глазами по безупречным шеренгам императорских стражей, выстроившихся вдоль стен. Его гротескной, массивной фигуры среди них не было. Значит, он где-то ещё.

Непроизвольно её взгляд скользнул за высокие арочные окна, в пронзительно-голубое весеннее небо. И там она увидела её. Одинокую чёрную птицу, которая кружила по бесконечному кругу, словно выписывая заговор против самого солнца. Знак. Предвестник.

В этот момент Сяо Вэй что-то прошептала ей на ухо, восхищаясь красотой церемонии, блеском нарядов. Но слова служанки долетели до Тан Лань как приглушённый шум из другого измерения. Она лишь автоматически кивнула, не вслушиваясь. Все её чувства были обострены до предела, превращены в струны, натянутые до звона. Она улавливала каждый шорох шёлка, каждый скрип паркета под ногами, каждое изменение в движении воздуха, вызванное взмахом веера или чьим-то вздохом.

Церемония достигла своего апогея, но это был апогей не радости, а всеобщего, сковывающего напряжения. Жених и невеста, Тан Сяофэн и Шэнь Юй, стояли друг напротив друга в центре зала, как главные актёры на сцене, где пьеса была написана не ими. Их лица были неестественно бледны.

Тан Сяофэн в своём роскошном, усыпанном жемчугом и драгоценными камнями наряде, который больше напоминал тяжёлые, сковывающие доспехи, чем свадебное платье, стояла неподвижно. Её пальцы, спрятанные в длинных рукавах, судорожно сжимали веер. Она смотрела не на жениха, в которого была якобы влюблена, а куда-то в пространство перед собой, словно ожидая, что из-за спины какого-нибудь сановника в любой момент появится клинок или чаша с ядом. Её поза была позой загнанного зверька, застывшего перед прыжком хищника.

Шэнь Юй, обычно такой собранный и уверенный, выглядел потерянным. Он нервно, почти машинально, поправлял высокий, давящий воротник своего парадного халата. Его взгляд, обычно твёрдый, беспокойно метался по залу, скользил по лицам гостей.

Пожилой жрец в белых ритуальных одеждах монотонным, заученным голосом возносил традиционные молитвы Небу и Земле, взывая о благополучии новой семьи и многочисленном потомстве. Но древние слова, которые должны были звучать благословением, падали на пол мёртвым грузом. Они звучали пусто и глухо, как заклинания, произносимые в заброшенном, промозглом склепе, лишённые всякой веры и надежды.

Воздух в зале был настолько густым от клубков скрытой вражды, страха и невысказанных угроз, что им было физически трудно дышать. Казалось, ещё немного, и эта напыщенная, хрупкая конструкция из позолоты и притворства рухнет под тяжестью всеобщего напряжения, обнажив уродливую правду, скрывающуюся за свадебными улыбками.

Наступил самый священный, почти ритуальный момент церемонии, который должен был стать её символическим завершением. После того как жрец огласил жениха и невесту мужем и женой, к Императору почтительно подошёл слуга, неся на парчовом подносе тушь и свиток тончайшего белого шёлка. По древней традиции, сам Сын Неба собственноручно должен был вывести на шелках иероглифы-благословения для молодожёнов — «Счастье» (喜) и «Долголетие» (寿).

Воздух в зале, и без того напряжённый, застыл окончательно. Все взоры были прикованы к трону. Слуга с церемонной медлительностью растёр тушь в изящной тушечнице из фиолетового сланца. Сладковатый, смолистый запах сосновой сажи и резкий аромат камфоры наполнили пространство вокруг, смешиваясь с запахом страха.

Тан Лань сидела, выпрямив спину в струну, каждый мускул её тела был напряжён до предела, готовый к мгновенному взрыву. Её пальцы с силой впились в резные подлокотники кресла. Сейчас, — настойчиво, как бой барабана, шептал ей внутренний голос, голос Снежи, знавший запах крови и предательства. Что-то должно произойти сейчас.

И это «что-то» произошло.

Император взял кисть. Его движение, отточенное тысячами подобных церемоний, было на первых порах уверенным и плавным. Кончик кисти коснулся шёлка, и чёрный, как самая глубокая ночь, иероглиф «Счастье» лег на белоснежную поверхность — идеальный, безупречный символ благопожелания.

Он перевёл кисть, готовясь вывести второй иероглиф — «Долголетие». Но в этот момент первый палец, прижимавший ручку, внезапно онемел. Ощущение было странным, холодным, будто в палец впилась невидимая ледяная игла. «Странно…» — мелькнуло у него в голове, мимолётная, не успевшая оформиться мысль.

Он попытался провести первую черту иероглифа, но линия пошла криво, дрогнула, превратившись в неуверенный зигзаг. По его руке пробежала судорога. Пальцы разжались сами собой, и кисть с лёгким стуком упала на поднос, оставив на безупречном свитке уродливое, расползающееся чёрное кляксу, похожую на паука.

Император медленно поднял свою руку и посмотрел на неё с немым недоумением. Он увидел, как от кончиков пальцев к запястью медленно, неумолимо, словно ядовитый папоротник, ползёт синева. Она была неестественного, свинцово-лилового оттенка, и с каждой секундой становилась всё темнее.

Он попытался что-то сказать, но из его горла вырвался лишь хриплый, булькающий звук. Его тело затряслось, и он осел на трон, больше не символ власти, а просто умирающий человек, в глазах которого застыли шок и непонимание.

Иероглиф «Долголетие» так и не был написан. Вместо него на шелке осталось лишь предсмертное пятно, а в воздухе повисла леденящая душу тишина, нарушаемая лишь его прерывистым, хрипящим дыханием. Долголетия не будет. Только смерть, пришедшая в самый разгар праздника под видом благословения.

Украшенные золотом и нефритом двери тронного зала с оглушительным, рокочущим грохотом распахнулись, ударившись о стены.

Но это были не слуги с дарами и поздравлениями. В проёме, залитом светом из коридора, возникла сплошная, безликая стена из стали и человеческой плоти. Императорские стражи. Не парадные статисты, а воины в полных боевых доспехах, с закрытыми шлемами, из-за которых не было видно глаз. Их было не двадцать, не пятьдесят — их были сотни, тёмная, безмолвная река, хлынувшая в зал. Они ввалились внутрь тяжёлой, ритмичной поступью, их массивные доспехи с грохотом звенели, заглушая замершую музыку и оборвавшуюся на полуслове молитву жреца. Обнажённые мечи и алебарды холодно, смертельно блестели в отсветах тысяч дрожащих свечей, отбрасывая на стены и потолок зловещие, пляшущие тени.

Наступила оглушительная, давящая тишина, нарушаемая лишь тяжёлым, хриплым дыханием солдат и металлическим лязгом их движения.

Императрица же оставалась сидеть на своём троне неподвижно. И на её устах застыла странная, откровенно довольная, почти триумфальная улыбка. Она наблюдала. Мэйлинь, в своём ослепительном наряде, вскочила на ноги, и её глаза горели диким, жадным, ненасытным блеском. Она смотрела на происходящее не со страхом, а с восторгом хищницы, видящей, как срабатывает её капкан.

Начало захвата было бесшумным и стремительным. Солдаты, не говоря ни слова, стали расходиться по периметру зала, оттесняя испуганных гостей к стенам, оцепив тронное возвышение. Клинок алебарды лег на плечо ошеломлённого Шэнь Юя, а дрожащую Сяофэн грубо оттолкнули назад. Власть в зале сменилась в одно мгновение, без единого выстрела, под аккомпанемент всеобщего ужаса.