Рыцарь Спиркреста (ЛП) - Рид Аврора

— Я не хотела этого, — повторяет она. — Мне нравится другой, ясно?

Ее слова падают, как бомба, в колодец моего сознания. Бомба падает и падает целую вечность, оставляя меня совершенно неподвижным и лишенным дара речи. Потом она падает и взрывается, и мой разум уничтожается пламенем, а затем он становится совершенно пустым.

И тут Софи, как чертова трусиха, выбегает из комнаты, словно убийца, скрывающийся с места преступления.

Сетевое взаимодействие

Софи

Бежать в дом моих родителей, чтобы скрыться от Эвана, — все равно что пытаться спастись от дракона, спрятавшись в пещере людоеда.

Даже если я придумала туманную отговорку о том, что тоскую по дому и хочу увидеться с ними на Рождество, родители все равно прочитали мне лекцию о том, что, покидая дом Одри, я "отказываюсь от важных возможностей". День Рождества проходит напряженно и в основном неприятно.

Остаток каникул превращается в одну длинную лекцию о том, что тоска по дому — это одно, но в конечном итоге все, что я делаю сейчас, будет иметь эффект домино в моей взрослой жизни, и почему я не завела больше друзей в Спиркресте, эти связи когда-нибудь пригодятся, и так далее, и так далее, до тошноты.

В конце концов, я даю им слово приложить больше усилий к общению и налаживанию связей, когда вернусь в школу, и тогда все немного успокаивается. Нам даже удается продержаться до конца вечера без единого упоминания Спиркреста.

Но до конца каникул, между тем, что произошло с Эваном, — а я отказываюсь наотрез пережить это событие, думать о нем или мысленно обращаться к нему в любом виде, форме или виде, — сокрушительной тревогой, которую я обычно испытываю по отношению к родителям, и неделей, которую я потратила впустую, не имея возможности работать, — расслабиться практически невозможно. Единственное спасение — это страницы книг, но даже чтение становится стрессом, когда мозг приучен анализировать каждое предложение на предмет смысла.

В последнее воскресенье каникул, когда я наконец возвращаюсь в Спиркрест, я даже рада, что вернулась. Несмотря на то, что я привезла с собой тучу забот, находиться здесь все равно лучше, чем дома. Распаковав вещи и разложив все по своим местам, я беру учебники и направляюсь в убежище учебного зала, который, к счастью, пуст.

И в итоге провожу почти целый час, тупо уставившись на страницы своих тетрадей, подавленная ужасным чувством, что я очень сильно, катастрофически облажалась, и что ничего уже не будет хорошо.

После часа такой работы я со вздохом положила лицо на парту.

Тревога мне вполне знакома, но на меня не похоже, чтобы я был так легко раздавлена поражением или ошибкой. Если я что-то и умею делать, так это держать удар. Но в последнее время мне все труднее и труднее подниматься на ноги.

— Вот она, я же говорила!

Я поднимаю голову от стола и смотрю на настольную лампу. Одри бежит по учебному залу с Араминтой на руках. Должно быть, они пришли не так давно — Одри еще в пальто и шарфе.

— Что за радиомолчание, Саттон? — спрашивает она, приближаясь. — Ты же знаешь, что телефон — это средство связи, а не просто пресс-папье?

— Знаю, — отвечаю я, снова опуская голову.

Я слышу шарканье девушек, которые подтаскивают стулья, чтобы сесть поближе ко мне. Рука обхватывает мои плечи, и знакомый аромат духов Араминты наполняет мои чувства. Теплый, цветочный запах, похожий на корицу и жасмин.

— Вот так, вот так, — воркует она.

Я слабо смеюсь. — Я не ребенок.

— Ты ребенок, — говорит она, приподнимая мою голову, чтобы положить ее на свое плечо, и нежно гладит меня по волосам. — Ты большой грустный ребенок, которому нужны объятия и поцелуи.

Одри прижимается ко мне, и они обе целуют меня в щеки, пока я не могу удержаться от смеха и не отталкиваю их. — Вы такие идиотки.

— Идиотки? Почему? — возмущенно говорит Араминта. — Потому что мы тебя любим?

— О Боже, пожалуйста, прекрати! — Я смеюсь, сажусь и понимаю, что в глазах у меня стоят слезы, которых я даже не заметила.

— Посмотри, что ты наделала, — говорю я, вытирая рукавом своего шерстяного джемпера уголки глаз.

— Мы можем продолжать это столько, сколько потребуется, — с торжественной решимостью говорит Одри. — Мы будем осыпать тебя любовью, пока ты не будешь готова говорить.

— Мне не о чем говорить, — бормочу я в рукав.

Наступает мгновение тишины, и я поднимаю глаза, чтобы увидеть три одинаковых выражения скептического недоумения.

— Не нужно быть гением, чтобы понять, что что-то произошло, — говорит Одри. — Любой человек с двумя мозговыми клетками может это понять. Ты похожа на трагическое викторианское привидение.

— Эй! — шипит Араминта. — Ты что, не помнишь инструктаж на улице? Мы договорились о деликатном, нежном подходе, помнишь?

Одри опускает глаза. — Извини.

— Ты не обязана нам ничего рассказывать, если не хочешь, — говорит Араминта, откидывая пряди волос, прилипшие к моим мокрым щекам. — Мы просто хотим, чтобы ты знала, что мы любим тебя и хотим помочь, даже если ты хочешь, чтобы мы оставили тебя в покое.

— Я не хочу, чтобы вы оставили меня в покое.

Одри улыбается. — Мы знаем.

Я вздыхаю, подтягиваю ноги к себе, упираясь пятками в край сиденья. Я делаю глубокий вдох и говорю, наполовину засучив рукава.

— Я поцеловала Эвана Найта в его доме в канун Рождества.

— Это сексуально, — говорит Араминта в то самое время, когда Одри говорит: — О Боже, почему?

— Я даже не знаю, почему! Я была навеселе — мы оба были навеселе — и он попросил поцеловать меня. Он казался одиноким. Наверное, мне тоже было одиноко. А еще, наверное, мне хотелось. То есть, может, он и полный мудак, но у меня же есть глаза.

Араминта кивает. Она подстригла свои густые волосы под боб, и пряди завиваются вокруг подбородка и подрагивают, когда она двигает головой, что одновременно и восхитительно, и отвлекает.

— Я понимаю, о чем ты, — говорит она. — Он просто ходячий мокрый сон. Я не виню тебя за то, что ты хочешь с ним поцеловаться.

— Откуда ты знаешь, что мы целовались? — спрашиваю я, мое лицо заливает жар.

— Ты с ним целовалась? — Одри нахмурилась. — Ты сказала, что вы целовались.

— Да! — говорю я, закрывая ладонями свои красные горячие щеки. — Я поцеловала, а потом отодвинулась, и тогда он поцеловал меня. А потом мы целовались.

— Как далеко вы зашли? — спросила Араминта, наклоняясь вперед и вглядываясь в мои глаза. — Мы говорим о сильном петтинге? О действиях под рубашкой? Ты… — она отступает назад со скандальным вздохом, — ты трогала его член?"

— Боже мой, ты что, ребенок? — Одри огрызается на Араминту. Она оборачивается ко мне и поднимает бровь. — А ты трогала?

— Я не трогала его, нет. — Я колеблюсь, потом говорю очень быстро, просто чтобы покончить с этим. — Но он… он занимался со мной оральным сексом и… Боже. Я не хочу больше говорить об этом. Я хочу, чтобы земля поглотила меня.

На мгновение воцаряется удушающая тишина, пока все девушки пытаются скрыть свой шок.

— Ну что ж… — Араминта наконец нарушает молчание. — А хорошо ли это было?

Если бы она только знала, насколько хорошо. Я даже не знаю, насколько хорошо, — я строго-настрого запретила себе даже думать об этом.

Я киваю.

— Вау. Черт возьми, Соф, не то, что я ожидала, должна сказать. — Одри делает паузу и хмурится. — Так что же произошло потом?

— Потом я попыталась исправить свою ошибку. Я сказала ему, что мы оба были пьяны и одиноки, и извинилась перед ним.

— Ты извинилась? Не похоже, что ты воспользовалась им, — замечает Араминта.

— Но я же не хотела его поцеловать или чтобы он… ну, сделал что-нибудь, так что в каком-то смысле я им воспользовалась.

— О, пожалуйста. — Араминта закатывает глаза. — Эван так давно на тебя запал, что для него это, наверное, было воплощением мечты.