Корнет (СИ) - "taramans"

Общество, надо признать, собралось довольно разномастное. Здесь не было первых лиц города и гарнизона, но вот вторые — присутствовали. По крайней мере, с Веселовским корнету пришлось раскланяться. Мужская половина была в основном знакома Плещееву, пусть по большей части и шапочно: офицеры разных частей и штаба. Имелась, правда, незначительная, чиновничья прослойка. Дамы — разные. Совсем уж молодых видно не было, лишь одна невысокая, худенькая девушка, о которой ротмистр сразу предупредил корнета:

— К Лизоньке подкатывать даже не вздумай! Дочь барона и местного предводителя дворянства, но даже не в этом дело! Язва та еще — любит едко высмеивать господ офицеров. Умна, но… желчна не по годам. Поставит в дурацкую позицию, и попробуй потом изменить мнение общественности.

Чуть слышно ротмистр поцокал языком, поведя взглядом за племянницей хозяйки:

— Ах, Евгения Васильевна, Евгения Васильевна! Согласись — ну хороша же, да?

Плещеев, прикрывшись бокалом красного вина, угукнул.

— И ведь авансы вроде бы раздает, а вот — не дается! Не дается, хоть ты тресни! — вздохнул Ростовцев.

— Х-м-м… я даже и пробовать не собираюсь. Мне бы что попроще. А вы, ротмистр, как в том анекдоте: «Разрешите Вам впендюрить!».

Ротмистр поперхнулся, закашлялся:

— Ну, вы, батенька… Я все же сожалею, что в тот раз изрядно опьянел, когда вы эти гусарские анекдоты рассказывали.

В бане Плещеев, уже будучи под хмельком, позволил себе поделиться. Ротмистр ржал как стоялый жеребец, все порывался найти бумагу и записать, но — не записал, о чем сейчас и сожалел.

Ростовцев слегка шлепнул себя пальцами по лбу:

— Господа! — негромко обратился он к офицерам, — Помните, я рассказывал про анекдоты, которыми сыпал корнет в ба… В штабе, конечно же, когда мы собрались компанией после службы? Пойдемте-ка в курительную. Корнет! Попрошу проследовать за нами!

Дверь в курительную комнату прикрыли, вроде как — чтобы дымом не досаждать дамам.

— Ну же, корнет! Эти ваши, гусарские! — поторопил его в предвкушении ротмистр.

Немного растерянно Плещеев оглядел собравшихся здесь офицеров:

«Х-м-м… ротмистр этот! Там-то мы были теплой и тесной компанией, а здесь все же… коллектив количественно больше. И что позволительно в бане… Как бы здесь пошляком не прослыть! Начну с таких — более или менее безобидных!».

— Позвольте, господа, сначала я объяснюсь… Сергей Вадимович, как и в случае с моими песнями, несколько… преувеличивает. Ну да, смешные случаи, истории разные забавные, анекдоты… Но ведь у каждого есть свой собственный ценз позволительного, не так ли?

Малознакомый ему майор с трубкой в одной руке и с бокалом коньяка — в другой, усмехнулся:

— Вы, корнет, не робейте! Здесь юношей, кроме вас, конечно, нет. Потому народ все более тертый, и от крепкого словца в обморок не падает.

— Ну, хорошо, господа! Есть среди гусар, как, впрочем, и в любом другом полку, не так ли? Некий собирательный образ человека простецкого, дружелюбного, озорного, быть может, и крайне, просто — очень! Любящего дам…

Кто-то из офицеров хмыкнул:

— Ну, знаете ли… Здесь практически все под такое определение подпадают.

— Так вот, господа… Назовем его — поручик Ржевский!

— Знавал я поручика Ржевского! — кивнул один капитан, — Только он не в гусарах служил, а в Лейб-гвардии конном полку.

— Господа! Еще раз — образ этот собирательный. Можно назвать его как угодно, но у нас, в Александрийском — повелось так.

Вмешался Ростовцев:

— Господа! Да дайте же корнету хоть что-нибудь рассказать!

— Так вот, господа… Говаривали у нас, что поручик Ржевский женщин недолюбливал. Он просто не успевал!

Сначала на пару мгновений установилось некое молчание, но потом народ зафыркал, захохотал.

— Ночь. Стук в дверь. Испуганно дрожащий женский голос спрашивает: «Кто там?». Из-за двери: «Поручик Ржевский!». Женщина вновь, еще более испуганно: «Поручик Ржевский? О боже! Вы же будете говорить гадости и грязно домогаться?». Из-за двери: «Естественно!». Женщина: «Подождите, поручик. Я ключик найду!».

— Еще, корнет! Еще! — потребовала публика.

— На одном балу поручик Ржевский безобразно напился и начал гнусно приставать к дамам. Причем ни внешность дамы, ни ее возраст, ни пол для него значения не имели!

— После очередной попойки и бурной ночи Ржевский выглянул с сеновала и философски заметил: «Боже! Ну и туман стоит!». С сеновала донесся женский голос: «Поручик! Вы сначала кондом с головы стащите, а уж потом делайте выводы!».

— Поручик Ржевский собирается на бал и в правую штанину чикчир засовывает большую морковь. Денщик спрашивает его: «Зачем, ваш-бродь?». Ржевский хмыкнул: «Представь — танцую я с дамой. И в танце она, как будто случайно, прислоняется бедром к моей правой ноге. Смущается, есте-с-с-сно, и пытается передвинуться к моей левой ноге. И вот посредине, мы-то ее, голубушку, — и встретим!

Неизвестно, сколько бы еще пришлось Плещееву «сыпать искрометным юмором», но двери курительной комнаты приоткрылись, и заглянувший лакей доложил:

— Ваши благородия! Там дамы-с требуют вас вернуться, ибо компании нет!

Посмеиваясь и переглядываясь, офицеры вернулись в музыкальный салон. А здесь так понравившаяся ему «рыжулька» уже пела, аккомпанируя себе на пианино. И голос ее, бархатный, несколько низковатый, был чудо как хорош!

«Поставленный, как мне кажется, голос. Профессиональный!».

Приглянувшаяся корнету дама исполняла как-то незнакомый романс — тягучий, готично-романтический, страдательный. Закончив петь, получив свою долю аплодисментов, Софья Павловна объяснила:

— Все, господа! Извините, но на этом — все. Недомогаю несколько, чувствую — дыхания не хватает.

«М-да… — окинул ее взглядом корнет-мажонок, — И правда — с легкими у нее не все в порядке. И в районе… к-х-м-м… бедер тоже что-то женское. Хворь какая-то!».

— Да вот же, господа! Вот этот юный гусар, которого мы столь долго ждали, о котором уже наслышаны. Ну что же, корнет… Вы нас наконец-то порадуете своими песнями? — перевела «стрелки» … Пардон! Внимание на Плещеева «рыжая».

«Х-м-м… ну-с… для чего меня сюда и звали! Покуражиться, отнекиваться, дескать — не в голосе, или не надо?».

Но посчитал это излишним — внимание и так приковано к гусару, а капризничать офицеру не к лицу!

Плещеев, не чинясь, исполнил пяток «своих» песен. Казачьи решил не петь — не та компания. И марш артиллеристов не исполнял по той же причине.

— Недурной баритон, я бы сказала! — поделилась с подругой-племянницей «рыжая», — Корнет! Эти песни мы уже слышали от других певцов. А нет ли у вас чего-нибудь нового?

Вопрос этот Юрий предвидел, потому вспомнил, записал и разучил еще несколько песен. Промочив горло несколькими глотками «Цимлянского», Плещеев продолжил выступление. Голос его, конечно, не как у Олега Анофриева, но:

Присутствующим явно понравилось, а хозяйка дома, покивав головой, выразила мнение:

— Гусар! Воистину — гусар!

Снова пара глотков вина и…

«Как все-таки действуют такие песни на дам-с… М-да… Вот глядишь на некоторых — взоры затуманены, легкая улыбка на губах, щечки порозовели. Если бы не общество вокруг — еще парочка таких песен, и — все! Бери ее и… Как там у поручика Ржевского? «Рот есть? Значит — берет!».

— Еще, корнет! — даже не попросила, а потребовала племянница хозяйки.