«Ну… еще — значит — еще! Только вот… «Невиноватая я! Он сам пришел!».
Гори, гори, моя звезда,
Гори, звезда приветная!
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда!
— Браво! Браво, корнет! — первой зааплодировала старая графиня.
Народ, что характерно, бурно поддержал хозяйку. Некоторые дамы даже платочки достали — так проняло их «творчество» гусара. А «Рыжая» бурно перешептывалась к «Анной Ковальчук», иногда кидая взгляды на певца. Льстило ли сие Плещееву? Несомненно! И взгляды дам были одной из первых причин!
— Уже эти два романса, корнет, можно расценить как достаточность успеха автора, — покивала графиня, — Но… у вас же еще есть чем поразить наше общество?
Отпив еще пару глотков «Цимлянского» — чтобы горло промочить, а не пьянки ради, Юрий кивнул:
— Еще есть кое-что…
«Пришлось немного переделать. Но — самую малость!».
Еще он не сшит, твой наряд подвенечный,
И хор в нашу честь не споет…
Но время торопит — возница беспечный,
И просятся кони в полет.
Ах, только бы тройка не сбилась бы с круга,
Бубенчик не смолк под дугой…
Две вечных подруги — любовь и разлука,
Не ходят одна без другой.
И опять платочки дам, и опять аплодисменты и бурная реакция слушателей.
— Слава тебе, господи! — перекрестилась хозяйка, — Сподобил, стало быть, дождаться… А то уж думала — не дойдет у меня дожить до появления нового пиита. Как Александр Сергеевич скончался, так думала — все, кончилась в России поэзия. Ан — нет!
— Ну что вы, графиня! — протянул кто-то из гостей, — У нас еще Михаил Юрьевич есть.
— Ах, оставьте! — отмахнулась старуха, — Мишка этот… Вздорный человек! Поэт изрядный, спорить не буду, но ведь дало же Провидение такой талант такому скандалисту! Попомните мои слова — голову он сложит весьма быстро! Не успеет нас порадовать большим талантом. А вы, корнет, не останавливайтесь! Пишите! Пишите много, радуйте нас!
Тут Плещееву стало весьма неудобно и даже — стыдно!
— И не вздумай краснеть, мальчишка! — потребовала старуха, — Ты и сам, видно, не представляешь, насколько хорош! Эх, такой бы камень — да в огранку в умелые руки…
— Извините, графиня, что перебиваю, — попробовал возразить Юрий, — Но наличие таланта к стихосложению — вовсе не означает хорошие душевные качества человека.
— Это ты о том конфузе, что был у вас с приятелями в столице? — уточнила сварливая старуха и отмахнулась, — Оставь! Пустое! Дурь юношеская — она не сегодня родилась. И раз оступившись, человек вовсе не стал исчадьем ада!
— Но вы ведь меня совсем не знаете! — продолжал упорствовать корнет.
— Юноша! — засмеялась старуха, — Мы живем в Пятигорске. А это — большая деревня. И то, что вы чуть не полтора года жили затворником, не говорит о том, что общество ничего о вас не знает. Так что — будьте уверены — все ваши поступки… Хорошие или плохие — сосчитаны, взвешены, оценены.
— Мене, текел, упарсин…, - пробормотал Плещеев.
— Именно, мой юный друг! Именно! — подняла торжествующе скрюченный палец графиня.
— Ну, тогда… Чтобы развеять возможно возникший ненужный флер! — продолжал упорствовать корнет, взяв снова в руки гитару.
Мне осталась одна забава —
Пальцы в рот да веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист.
Ах, какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я бога верил,
Горько мне, что не верю теперь!
А вот эта песня людей несколько шокировала! Прикрыв глаза, слушала старая графиня. Широко открыв, как в испуге, глаза, слушала красавица племянница. «Рыжая» смотрела странно. Прочие… Впрочем, прочие Плещеева в данный момент не интересовали!
«Откажут от дома? Пусть. Я сюда не напрашивался. Никаких планов, как у Ростовцева, по отношению к красотке не имею. Вот с «Рыжей» … С «Рыжей» будет несколько грустно! Чем-то запала мне в душу эта «Алиса»!».
Золотые, далекие дали!
Все сжигает житейская мреть.
И похабничал я, и скандалил,
Для того чтобы лучше гореть.
Дар поэта — ласкать и карябать,
Роковая на нем печать.
Розу белую с черной жабой
Я хотел на земле повенчать.
Когда, прозвенев, стихли струны, в комнате повисло задумчивое молчание.
«Ну хоть сразу взашей не гонят! Там я видел бутерброды разные — что-то я проголодался!».
— И что ты этим хотел сказать, мальчишка? — очнулась графиня, ткнула пальцем в его сторону, — Ты только сильнее меня убедил в яркости таланта. А люди все — существа сложные. И таланты — как бы еще не сложнее… Иди-ка, гусар, вон в ту комнату, перекуси, выпей вина. Отдохни!
Пользуясь тем, что присутствующие остались в музыкальной комнате, Плещеев зашел в комнату, где были столы и, косясь на о чем-то воркующую в уголке парочку, принялся уничтожать бутерброды.
— Ну ты, братец, и выступил! — подкрался незаметным Ростовцев, — Зачем же ты последнюю песню исполнил? Решил эпатировать общество? Ну-у-у… в какой-то мере тебе это удалось. М-да… только еще больше взбудоражил интерес к себе. И бабке ты явно понравился! Только вот я предпочитаю нравиться к дамам помладше!
Ротмистр засмеялся, а потом заглянул в бокал корнета:
— А чего это ты пьешь? Вино? Давай-ка мы с тобой, Юрий, выпьем коньячка!
И, не дожидаясь согласия Плещеева, налил изрядные дозы в два бокала.
— Ну… будем здоровы! За присутствующих здесь дам! — выпили, закусили.
— Сергей Вадимович! А я вот интересуюсь… этой рыжей, Софьей. Не поделитесь — что за экземпляр такой?
Ростовцев кивнул, прожевывая бутерброд, негромко заговорил, приблизившись к корнету:
— Приятельница Евгении… Они как бы ни выросли по соседству. И та и другая родом из Киева. Дамочка эта… с историей. Из приличной семьи… Только, по слухам, батюшка ее промотал состояние в карты. Вот она… будучи тогда юной девицей, и уехала в Петербург. А там… опять же — по слухам! Стала содержанкой одного… впрочем — неважно кого! Пока жила в столице, брала уроки вокала и танцев. А дальше… Дальше вернулась в Киев, где и охмурила директора и владельца местного театра. Или они еще в столице познакомились, где она шансонеткой, как сейчас стало модно говорить, работала?
Ротмистр задумался, но потом махнул рукой:
— Не помню точно! В общем, вернувшись в Киев, охмурила Софочка директора театра. А тот — вдовец, вот ведь как удобно получилось! И вдовец, и лет немалых. Когда этот театрал помре… Наша Софья стала владелицей и театра, и дома на Крещатике. В общем, очень неплохо поправила свое положение. Теперь вот… вроде как небедная и приличная вдова вполне уважаемого человека. Но… шлейф-то слухов хоть и развеялся несколько за прошедшие годы, но… Память людская — дело такое!
— А как же… это же… как же она в таком случае — принята в обществе? Это же… дама полусвета какая-то.
— Х-м-м… да она и не принята, в общем-то. Это графиня… дурит старушка, ей на мнение общества уже плевать, она одной ногой в могиле. А Евгения… что же? Я же говорю — приятельствовали они еще в детстве. Формально-то Софья — благопристойная дама. Если прошлого не знать.
