Искупленные грешники (ЛП) - Скетчер Сомма

Проходит несколько секунд, прежде чем жгучая боль отступает, уступая место здравому смыслу. Затем я выпрямляю спину, разглаживаю искусственный мех на пальто и подхожу к краю веранды, где оранжевое сияние фонаря растворяется в бесконечной ночи.

Ледяной вдох освежает лёгкие и расслабляет плечи.

Я слишком драматизирую. Не хочу хвастаться, но, наверное, у меня куча уведомлений, ведь я провела несколько часов под землёй, в ночном клубе Дьявольская лощины, без связи. Сообщения из всех групповых чатов, лайки и комментарии к моему последнему посту в Instagram и, вероятно, пара сообщений от дяди Финна с вопросом, как вечер.

Даже если это была почта, возможно, это не то письмо. Дурная привычка к онлайн–шопингу и ещё более худшая – ставить галочки в случайных полях на странице оплаты означают, что я подписана на миллион рассылок, и один Бог знает, на сколько уведомлений о поступлении товара я подписалась.

Это может быть что угодно. Возможно, даже ещё не полночь. Но телефон в кармане тяжёлый, как камень, и я не могу заставить себя достать его и проверить. Вместо этого я сжимаю руки в кулаки и перевожу взгляд на беззвёздное небо.

– Который час, Лия?

Вопрос срывается с моих губ в заиндевевшем шёпоте. Тишина затягивается на несколько секунд, и я уже думаю, что она меня не расслышала или её тут вообще нет. Но вот на бетоне отдаются неуверенные шаги, и тень, поймавшаяся на дорожке, приближается, чтобы слиться с моей.

– Чуть больше десяти. А что?

Десять. Всего лишь десять часов.

И просто так я снова на одно предложение – пять слов, двадцать букв, включая пробелы, легче. Кайф накрывает так сильно, что мне уже плевать, что облегчение гарантировано всего на два часа.

Но мне становится не плевать, когда Лия делает два шага ко мне, я не успеваю отскочить на два шага назад, как она складывается пополам и блюёт мне на ботинки.

– Фу!

Все мысли о полуночных письмах и неоконченных фразах вылетают из головы, когда я выпрыгиваю из зоны поражения и переключаюсь на действия. Я захватила свою SOS–сумку из гардероба, когда выходила из клуба за Лией. Хотя она и сказала, что ей просто нужен глоток свежего воздуха, я сама видела, как она махнула три стопки текилы одну за другой. И я провела достаточно времени, придерживая волосы подружкам и вытирая им слёзы у входа в ночные клубы, чтобы знать: на всём этом Побережье нет ни одной девчонки, которой такое сошло бы с рук.

Лию снова рвёт. К счастью, на этот раз подальше от моих розовых ботиночек с блёстками. Я достаю два вида салфеток: антибактериальные для своих каблуков и косметические для её размазанной помады и резинку для волос.

– Не бойся, она спиральная, не оставляет заломов, – успокаиваю я её, собирая её длинные каштановые пряди в небрежный пучок. Она собирается что–то сказать, возможно, «спасибо», но вместо слов наружу вырывается очередная порция рвоты.

– Всегда пожалуйста, – щебечу я в ответ, оттирая ботинки, пока она украшает веранду своим «творчеством».

Лия – не первый человек, которого стошнило на меня, и не последний. И, наверное, я этого заслуживаю. Ведь хоть я и работаю в Ржавом якоре в Дьявольской Яме, где отмывать блевоту от пива с заднего патио по вечерам зарплаты – практически должностная обязанность, я ещё и волонтёрствую в местах, где людей тошнит с завидной регулярностью. Мне не платят за то, что я стою по субботам на набережной Бухты Дьявола, высматривая нетрезвых гуляк, которым нужна помощь добраться до дома. Как и за смены в больнице Дьявольской Лощины, где рвота – это та телесная жидкость, о которой я меньше всего беспокоюсь.

Сегодняшний вечер – редкий вечер, когда я не работаю и не занимаюсь волонтёрством. Это девичник Рори, и, как её самоназначенный организатор, я чёрт возьми не проведу всю ночь тут.

Пора вызывать Лии такси и возвращаться к веселью. Я швыряю салфетки в ближайшую урну и достаю телефон, что теперь легко, ведь я знаю, что никакого проклятого письма меня пока не ждёт. Одной рукой я звоню в «Береговое такси», а другой глажу Лию по спине.

Утешительные фразы сами срываются с языка, и я бормочу те, что все хотят слышать, когда их выворачивает наизнанку у входа в пафосный ночной клуб. Мы все когда–то блевали. Честно, никто даже не видел, как ты ушла.

Мне хочется добавить, что надо было застелить желудок теми бутербродами, что я приготовила, вместо того чтобы воротить от них нос, но я оставляю это при себе. Никто не любит зануд, которые говорят «а я предупреждала».

Не успеваю я сказать Лие, что такси уже в пути, как дверь клуба с скрипом открывается и с грохотом захлопывается, на мгновение заперев в своих петлях звуки поп–хитов нулевых и пьяный хохот.

Я поднимаю взгляд и встречаюсь глазами с вышибалой, которого раньше не видела. Его взгляд стальной. Он смотрит на Лию, на веранду, потом на меня.

Я сияю улыбкой.

– Такой холодный вечер, не правда ли? Надеюсь, под курткой на вас что–то тёплое.

Иней хрустит под ботинком, когда я переминаюсь с ноги на ногу.

– Как думаете, в этом году будет белое Рождество?

Спина Лии выгибается под моей ладонью, и её рвёт с таким звуком, будто кошка отрыгивает шерсть. Моя улыбка становится ещё шире, я делаю вид, что не замечаю.

– Пожалуй, ещё рано строить прогнозы.

Я не разобрала, что он пробормотал себе под нос, заходя обратно, но тон был скверный. И поскольку моя кожа по толщине сравнима с однослойной туалетной бумагой, это меня задело.

– Грубиян, – фыркаю я, чувствуя, как лицо горит под тепловой лампой. Грубиян и странный. На всём этом Побережье нет ни одного вышибалы, который был бы не рад меня видеть.

Должно быть, он новенький.

– Он что, выгонит меня? – булькает Лия, сползая по стене.

Я убираю выбившуюся прядь волос за её ухо.

– Конечно нет, милая.

Это не ложь, ну, не совсем. Какой бы ворчливый вышибала ни был, сегодня ему придётся стиснуть зубы и терпеть все «прелести» девичника, потому что невеста выходит замуж за члена семьи Висконти.

Мне было одиннадцать, когда дядя Финн перевёз нас из Сиэтла на запад, на Побережье Дьявола. Первое, что я усвоила – что он выбрал худший из трёх городков для жизни. Второе – это фамилию Висконти. Кажется, им принадлежит здесь всё. Этот клуб, а также все остальные клубы, бары, рестораны, отели. Лия могла бы дать пощёчину матери этого вышибалы, и он, вероятно, всё равно пустил бы её обратно на вечеринку.

Я, с другой стороны, выпроваживаю Лию. Я вставала в шесть утра, пекла сотню кексов и надувала в два раза больше шариков не для того, чтобы Лия блевала на весь мой тяжкий труд.

– Я вызвала тебе такси, хорошо?

Я думаю, она сейчас станет возражать, но вместо этого её плечо напрягается у моего.

– Рен?

– Ага?

Она выдыхает прерывисто:

– Кто–то смотрит на нас.

– А? Кто?

– Я… я не знаю.

Я несколько секунд смотрю на её профиль, а потом провожаю её взгляд и вглядываюсь в ночь. За пределами круга тепловой лампы – лишь чернота. Даже когда несколько раз моргаю, я не могу разглядеть гравийную парковку клуба, которая, я знаю, должна быть там, ни ряд ив, отделяющих её от тихой главной дороги.

Я медленно выдыхаю и складываю руки вместе, чтобы согреть их.

Я никогда не боялась темноты, хотя поучительные истории и фильмы ужасов учат нас, что это необходимо. С самого детства нам твердят, что именно в ней расцветает всё дурное. Там живут монстры, множатся грехи, а секреты хоронят на шестифутовой глубине в мягкой земле. Я боюсь многого: умереть, так и не встретив Того Самого, рукотворных объектов на дне океана, Рори, когда она проверяет, как я сортирую мусор, – но только не темноты.

Вот только я не могу вспомнить, почему.

– Я никого не вижу.

Лия шмыгает носом рядом со мной.

– Я тоже. Но я это чувствую.

Я уже собираюсь спросить, не вдыхала ли она или не глотала ли чего–то запрещённого, как вдруг я тоже это чувствую. Ощущение, будто чья–то шершавая рука провела против шерсти по всем волоскам на моём теле. Живот сжимается. Я щурюсь до рези в глазах, вглядываясь в пустоту.