Нарушенные клятвы (ЛП) - Фарнсуорт Ш. У.

Я чертовски уверен, что не могу поспорить с тем фактом, что мафия — не лучшая среда для ребенка.

Но мне трудно игнорировать боль в груди каждый раз, когда Лео упоминает что-то, что я пропустил.

Мы проводим утро в зоопарке. Очевидно, что одержимость Лео животными выходит далеко за рамки собак. Он выбалтывает случайные факты о каждом животном, мимо которого мы проходим, — от гиппопотамов до питонов. Строит сочувственные гримасы скучающим жирафам и льву, который лениво растянулся в чахлой траве, не обращая внимания на призывы толпы встать.

Лео выглядит потрясенным такой бессердечностью. Я не могу не думать о своем отце, чье представление о сочувствии к любому живому существу сводилось к выстрелу из «Глока» ему в лоб.

Ранее я говорила Лео, что хотел бы, чтобы мой отец был жив, но я не уверен, что это правда. Пахан никогда не был той зоной ответственности, которую я хотел. Как ни странно, я знаю, что всегда был фаворитом отца на этой должности. Вот почему он позволил мне уехать в Штаты, надеясь, что я вернусь и продвинусь по службе. Дергал за ниточки из-за кулис, как всегда.

После зоопарка я веду Лео на ланч в стейк-хаус. Несмотря на то, что сегодня суббота, здесь полно людей в костюмах, они выбирают салаты и ведут вежливую светскую беседу. Наша официантка — молодая блондинка и чрезмерно внимательная.

Лео спрашивает, почему она все время останавливается у нашего столика, и мне приходится подавить рвущееся наружу фырканье.

Дети прямолинейны. Это освежает — слышать нефильтрованные мысли. Большинство людей рядом со мной боятся высказать то, что они думают. Лео не испытывает подобных угрызений совести, и это приносит облегчение.

Я знаю, что могу быть пугающим. Я знаю, что мой отец пытался запугать меня.

Честно говоря, я в восторге от всего, что связано с воспитанием детей. Здесь нет плана, которому можно следовать, или руководства, которое можно прочитать о том, как воспитывать сына, с которым я только что познакомился, одновременно совмещая свои обязанности главы крупной преступной организации. Но я думаю, что Лео говорит то, что он думает, находясь рядом со мной, — это хорошее начало.

После обеда мы идем в музей естественной истории. Лео так же очарован комнатой бабочек и динозаврами, как и зоопарком. К тому времени, как мы покидаем музей, уже смеркается. Солнце быстро садится, приглушая естественный свет. Когда мы идем к моей взятой напрокат машине, загораются уличные фонари, отбрасывая тени.

Лео сжимает в руках книгу и футболку, которые он выбрал в сувенирном магазине, восхищаясь выставкой про океан, которая была нашей последней остановкой, когда у меня в кармане жужжит телефон.

Я дал ему прозвенеть дважды, оттягивая неизбежное. Я писал Лайле в течение дня, зная, что она будет беспокоиться о Лео. Она отвечала на каждое сообщение почти мгновенно, просто ставя лайк в знак благодарности. Либо она не хотела мешать мне проводить время с Лео, задавая вопросы, либо не знала, что сказать.

Тот, кто звонит мне, знает, что я просил не беспокоить. Если они звонят из Москвы, то там сейчас глубокая ночь. Это срочно, и это приведет к тому, что мыльный пузырь, в котором я жил сегодня, лопнет, и я не смог провести целый день со своим сыном, не беспокоясь ни о чем другом.

Я открываю дверь, чтобы Лео мог забраться в машину — на заднее сиденье, потому что в этой машине оно есть, — и отвечаю на звонок.

Отвечу, но ничего не скажу.

Я немного колеблюсь, прежде чем Тарас, один из моих bratoks, заговарил.

— Только что звонил Никитин. СКП планирует совершить налет на склад на Савеловской.

Я сжимаю переносицу.

— Черт. Когда?

Он не знал подробностей. Только общую информацию. Захаров сказал, что после инцидента в Текстильщиках ходят слухи. Полагаю, в здании должен быть неисправный газопровод, чтобы действительно взорваться таким образом.

Я взбешён, не в настроении для шуток. Я мысленно взвешиваю риски. Все, что хранится на Савеловском складе, отследить невозможно. Само здание принадлежит подставной компании, нет ничего, что может привести ко мне. Оставить все там будет означать потерю денег и замену запасов для покупателей. Перемещение будет означать, что есть «крот», снабжающий нас информацией — я уверен, что СКП это знает, но я бы предпочел не подтверждать это.

— Перевезите оттуда все. И перенаправь поставку спиртного. Пусть они протестируют двести бутылок «Белуга Нобель».

— Понял, босс.

Тарас медлит на линии, и я вздыхаю.

— Что еще?

— Час назад в Пентхаусе сработала сигнализация. Они перестреляли камеры, но ничего не пропало.

— Ты уверен?

— Проверил дважды.

— А как насчет наружных камер?

— Ничего ясного, — отвечает он.

— Ты сообщил Роману?

— Да. Он думает, что у Дмитрия были планы в действии.

Я потираю висок, уверенный, что он прав.

— Удвоите охрану и обыщите его на предмет взрывчатки.

— Будет сделано.

Тарас вешает трубку, а я остаюсь смотреть на улицу. Солнце опустилось еще ниже, частично скрытое высокими зданиями в центре города. Тепло исчезает вместе со светом. Это кажется уместным. Завершение главы.

Лео забрался на переднее сиденье. Он возится с центральным управлением, когда я забираюсь на водительское сиденье. Малыш увлекается не только живыми животными, но механическими — автомобилями. Как только я открываю дверь, он возвращается на заднее сиденье, как будто боится, что я буду его ругать.

Я улыбаюсь ему в зеркало заднего вида.

— Знаешь, в России водить машину можно с 18 лет. Живя здесь, ты сможешь водить машину с 16 лет.

Я понимаю, что я упустил восемь лет. Время, которое кажется вечностью, но на самом деле пролетело в миг.

Лео улыбается, но как-то натянуто. Он улыбается, чтобы мне стало лучше, а это производит противоположный эффект.

Я завожу машину и отъезжаю от тротуара. Вместо того, чтобы направиться к Риттенхаус-сквер, я поворачиваю в сторону кампуса UPenn. Здесь тихо, даже для субботы. Я понимаю, что, должно быть, в университете зимние каникулы.

Лео в замешательстве смотрит в окно.

— Что мы здесь делаем?

— Вылезай из машины, — говорю я ему, отодвигая сиденье и открывая дверцу.

Лео слушает, между его бровями появляется очаровательная морщинка.

— Пойдем, — говорю я ему. — Это твой первый урок вождения.

Замешательство переходит в восторг, когда Лео устраивается у меня на коленях и хватает руль своими маленькими ручками.

Если бы мой собственный отец когда-нибудь предложил мне это сделать, я бы сильно забеспокоился. Это было бы испытанием — или, что еще хуже, ловушкой.

Отсутствие колебаний у Лео немного снимает беспокойство по поводу того, что я не справляюсь с родительскими обязанностями. Тяжесть и тепло его тела у меня на коленях успокаивают, а не вызывают клаустрофобию. Не многие люди прикасаются ко мне. Мои ближайшие родственники начинаются и заканчиваются моей матерью, которая далека от нежности. Пока я не тренируюсь или не трахаюсь, я ни с кем не вступаю в контакт. Ко мне трудно подступить, и я не любитель обниматься — за одним исключением, я полагаю, учитывая, в каком виде я проснулась этим утром, — так что это кратковременные происшествия.

Мы ездим кругами по парковке, пока не становится совсем темно. Я смотрю на часы. К этому времени все уже будут ждать на взлетно-посадочной полосе.

— Нам пора идти, приятель.

Лео не спорит, но я чувствую, что его разочарование витает в воздухе, как осязаемая вещь. На все вопросы, которые я задаю по дороге обратно в квартиру Лайлы, я получаю краткие ответы, пока не сдаюсь.

Занавеска колышется на окне, когда я паркуюсь возле кирпичного здания. Я улыбаюсь про себя, неудивительно, что Лайла с нетерпением ждет нашего возвращения. Лео тоже это видит.

— Мама слишком сильно волнуется.

Я сжимаю его плечо.

— Она любит тебя, Лео. Это хорошо.

Лео испускает вздох, который делает его похожим на подростка.