Корнет (СИ) - "taramans"

Пришедшие к нему в гости, на «рюмку чая», подельники, кроме денег, принесли и известия:

— Мы же не только по горам бесчинствуем, кровушку проливаем… — закусывал после рюмки Макар, — Но и кое-какие знакомства имеем — там, в «серой», как вы ее назвали, ваш-бродь, зоне. Так вот… Порешили мы во втором лагере, почитай, весь мужской состав клана Дзагоевых. Это такие… разбойники поневоле. Раньше клан этот был весьма силен и богат, но… Как часто случается на Кавказе: долгое время дружили не с теми, с кем надо; и воевали не за того, за кого бы стоило. В общем, повыбили ихних мужичков. Захирел этот клан. Вот они, стал-быть, и решили сменить профиль, пограбить немного, жирка накопить. Ну а тут… Аллах решил по-другому и послал, значится, нас. И все, не стало клана! Тот старик и малец, которые на вас здесь напали — чуть не последние мужчины в роду были.

Ефим коротко хохотнул:

— Пиздец роду! Сейчас его соседи, да родственнички совсем растащат. И хорошо, если просто туркам не продадут, а по себе людей разберут.

— Получается… кровников у нас нет? — спросил Плещеев.

Не то чтобы он боялся, но все равно — одно дело жить просто, пусть и с оглядкой на место жительства и службы, а другое — вот так: постоянно настороже, ощетинив затылок!

— Ну-у-у… тут бы я с уверенностью не говорил. Навряд кто специально пойдет, но ведь какие-то кунаки у мужчин были. Так что при случае, могут и припомнить! — покачал головой казак.

— А как они определили, что именно я с вами был? Вы сами-то — понятно, что личности известные. А про меня — как узнали? — задумался подпоручик.

Ефим хмыкнул:

— Тоже — велика невидаль! Мы же в горы уходили из Кабардинки, можно сказать — в открытую. Сколько нам по пути разного народа попадалось? И местных — тоже хватало. А потом, когда известия дошли, что разбойников побили… Что же тут сложного — прикинуть, кто куда уходил в силах достаточных, да что потом случилось? Да и похороны Василия — тоже дело нетайное было. Так что… семи пядей во лбу быть не обязательно. А вы, Юрий Александрович, примету верную имеете — глаза-то! Где еще таких найти? Вот… А потом, когда эти двое в город приехали, наверняка у них тут знакомцы были. Было кому подсказать!

— Ладно, тут, как я понял, поделать уже и нечего. Ну а вы чем занимаетесь-то? — спросил подпоручик казака и охотника.

Ефим с видимым довольством ответил:

— Десяток наш — при штабе пока оставили. То курьерами, то так… по разным надобностям…

— Я своих по тройкам разбил! — в свою очередь, пояснил Нелюбин, — Господин полковник сказал, чтобы далеко не совались. Так что шаримся верстах в двух-трех за линией постов, присматриваемся, кто чем дышит.

Когда уже Нелюбин и урядник собирались уезжать, Ефим чуть придержал коня и, наклонившись с седла, спросил:

— Ваш-бродь… Вы уж извините за навязчивость, только непонятно мне. Да и дед спрашивает: что ж вы к нам не заезжаете-то? И поранетых сюда доставлять на лечение указали. Иль обидели мы вас чем?

Плещеев помялся, не зная, как тактичнее объяснить свое нежелание влезать в свары семьи Подшиваловых, а потом мысленно махнул рукой:

— Знаешь, Ефим… Хорошо меня в вашем доме привечали, спорить не буду. Только уж прости меня, но в ваши семейные склоки я лезть не хочу! Ты же тоже — хорош гусь! С Глашей миловался, да? А теперь что же? Мамка твоя на ноги встала, снова все вожжи в доме к себе прибрала, да еще и невесту тебе подыскивать принялась. А та же Глаша — в приживалках оказалась. А виной тому — я, так получается? Ведь она себя уже хозяйкой мнила, да твоей женой. А оно — вона как повернулась! Так что… Извини…

Ефим насупился, поиграл желваками скул, прошипел в сердцах:

— Вот же ж… Бабы! Дуры долгогривые!

— А ну-к, постой! — ухватился за узду Плещеев, — Ты в таком настрое только хуже сделаешь, понял? Бабы, бабы… А бабы, вишь ты, тоже человеки! И у них тоже какие-то думки есть. А ты… Да и дед твой! Все отмахиваетесь от этого, дескать — невместно мужчинам в эти дрязги встревать. Как бы оно еще и хуже ни сталось!

— Ладно, ваш-бродь… Разберемся! — кивнул казак, — Думаю, еще наладится все, да снова вы в гостях у нас будете…

В один из дней навестили его Грымов с Гордеевым. Грымов был настроен вполне доброжелательно, а вот в поведении Максима присутствовала некая долька натянутости. Это Плещеев почувствовал быстро. Грымов отчитался, что после первого заказа последовали и другие — на несколько сигнальных пистолетов с запасом патронов, да несколько комплектов «сигналок» были заказаны некоторыми командирами частей. С того перепало Плещееву сто рублей.

— Еще столько же пришлось выдать нашему учителю-химику, чтобы не сильно уж рвался обнародовать свое открытие! — признал капитан.

— М-да… как-то у нас все это… несколько приостановилось! — задумался Юрий.

Грымов согласно хмыкнул, а Гордеев в очередной раз смолчал.

— Я вот что подумал… Надо бы нам кого-то из заводчиков к этому делу привлечь. Продать ему все наши изделия — за процент с продаж. Вот вы, господин капитан, в Ставрополе частенько бываете… Не слышали ли чего о купце Растеряеве Никите Саввиче? — поинтересовался Плещеев.

Грымов слегка задумался:

— Слышать-то слышал, но вот лично — не знаком. Какие-то мастерские у него есть, это точно. Но вот насколько он способен все это поднять — не знаю.

— Он отец хозяйки моей. По слухам, должен скоро сюда приехать, для ознакомления с делами местными. Вот и думаю — может с ним побеседовать? — предложил подпоручик.

На том и порешили.

За чаем Юрий не выдержал и спросил у бывшего соседа — чем вызвана его холодность в нынешнем общении.

— Видите ли, Юрий Александрович…, - поморщился поручик, — Весь Пятигорск полон слухами о ваших рейдах. И об их результатах, если это так можно назвать. Весьма неоднозначных, даже можно сказать… кровавых! Так что… вот и думаю: уместно ли русскому офицеру ведения войны таковыми средствами и способами? Не пятнает ли честь мундира подобное?

Тон Гордеева, его слова, вытянутые «через губу», изрядно рассердили Плещеева.

— Я, господин поручик, полагаю, что честь мундира русского офицера пятнает неспособность защитить мирных обывателей от набегов, грабежей, убийств и изнасилований со стороны туземцев. Одно дело — когда две стороны сходятся в честном бою… С той и другой стороны имеются воины, которые бьются открыто, грудь в грудь. А совсем другое — когда шайка разбойников… Неважно какой она народности! Когда шайка разбойников нападает на мирных граждан, убивает их со всей жестокостью, насилует малолетних детей… Это, по моему глубокому убеждению, совершенно другое. Можно оказать благородство по отношению к раненому или плененному врагу… Честному врагу! Но! Никак нельзя оказывать благородства убийце, насильнику и палачу. Изуверу, который не просто убивает свою жертву, а глумиться над ней, усиливая жестокость и наслаждаясь мучениями ее! А посему… «Мне отмщение и аз воздам!». «Каковой мерой мерите — таковой и вам отмерено будет!».

— Но позвольте, господин подпоручик! — попытался возразить Гордеев.

Юрий, не обращая на него внимания, обратился к Грымову:

— Вы в курсе ли, господин капитан, что там… рядом с первым лагерем разбойников мы нашли тела. Женщины и девочки. Это пропавшие прошлым летом жена и дочь убитого пасечника. Девочке было, как мне сказали, менее двенадцати лет. А захваченный нами раненым абрек, куражась и плюясь нам в лицо, рассказал, как они насиловали эту девочку. Всей оравой разбойничьей, человек десять, а то и более! Оттого она и умерла…

Грымов окаменел лицом.

«Ага! Капитан — отец двух дочерей. И потому Грымову это — ой как больно, оттого что — близко!».

— Я слышал что-то…, - прокаркал сипло Грымов.

— А почему он вам это рассказал? — похоже, что с недоверием, спросил Гордеев.

— А помереть, собака, хотел без мучений! — усмехнулся Юрий, — Рассчитывал, что мы озлобимся и прирежем его быстро.

— М-да-а-а…, - оттянув пальцем вдруг ставший узким воротник мундира поручик.