Корнет (СИ) - "taramans"

— Но мы… Сдержались! — нехорошо улыбнулся Плещеев, — А оттого сволочь эта… померла нехорошо!

— И все же… Нельзя уподобляться этим зверям! — взмахнул руками поручик.

— Да? Вы так думаете, Максим Григорьевич? — усмехнулся Юрий, — А как же — «Око за око и зуб — за зуб?». А вы, господин капитан, тоже думаете, что нам нужно было оказать абрекам помощь и привезти их в наш лазарет? Чтобы вылечив, можно было отдать их таким же разбойникам — взамен наших пленных?

Грымов справился с волной охвативших его чувств:

— Нет. Я так не думаю! Не уверен, что смог бы столь же хладнокровно воздать им, но… Считаю, что они заслужили то, что получили!

«Сложности, сложности… Это я дома сижу. А если бы куда в свет выбрался? В то же офицерское собрание или в ресторацию. Или в дом графини. Не пришлось бы мне увещевать этих… либералов местных, в погонах? Да не словом увещевать, а саблей или пистолетом. Дуэль бы мне, конечно же, улучшила карьеру, ха-ха! Жалею ли я о том, что сделано? Да вот хрен там! Есть только некий дискомфорт и неловкость, что тогда переложил всю грязь казни на ногайца. Чистоплюй, мать твою!».

— И вообще, господин поручик… Мы с вами выбрали стезю нелегкую, но почетную. Сия дорога вполне может привести нас с вами к преждевременной смерти. Но даже не это главное, на мой взгляд…, - Плещеев отхлебнул уже изрядно остывшего чая и, чуть подумав, продолжил, — Смерть — она же никого не минует. Хотелось бы, конечно, когда-нибудь в далеком будущем, в окружении детей и внуков, в благополучии душевном и материальном. Но… Это не нам с вами решать, тут уж… «кому что рок назначит!». Но вот что важно понимать… Война, каковой профессией нами выбрана, — это, милостивый государь, не эффектная дуэль между равными противниками. Не рыцарский поединок на глазах у млеющих дам! Это… пот, кровь и грязь. Да-да, не хмурьтесь — именно грязь! С чего вы, батенька, решили, что воевать можно в чистых перчатках, в красивом мундире, с высоко и горделиво поднятой головой? Нет… Начать воевать в красивой позе — можно! Только очень быстро ваш мундир будет безнадежно выпачкан грязью, кровью и, пардон, — кишками и дерьмом! И вы либо научитесь воевать именно так, либо… падете сами. И ладно — если просто сами, но ведь и подчиненных за собой потащите!

Видя, как перекосило от его речи Максима, Юрий усмехнулся и продолжил:

— И ведь всегда воевали именно так. Всегда! Только вот в красивые книги для юношей и романтических мадемуазелей такое не запишут. Но мы же с вами люди военные, и должны четко представлять, что нас ждет. Вот, к примеру, взять… прошлую Великую войну. Да-да… С Буонапартом! Полагаете, что везде было красиво и благородно, да?

Гордеев молчал.

— Как бы не так! Вы знаете, что в Москве захватчики расстреливали жителей? Не одного, не двух! Пачками стреляли! Прицепиться-то можно было к любому, и причины найти. Тот, дескать, оказал сопротивление наполеоновским солдатам; этот — поджег помещение для постоя войск… Да много можно было придумать! Солдаты, опьяненные безнаказанностью, да и просто — вином, схватили и… раскладывают девушку или молодую женщину — с определенными намерениями. А отец или муж — хватается за топор, оглоблю… И уже — сопротивление войскам! А то, как же?

Или вот — другое… Слышал я как-то, как шел корпус Мюрата. Корпус этот — примерно семь тысяч человек. И, представьте, заходил этот корпус на отдых… два-три дня. Пусть — неделя! Заходит корпус в большое село. Хорошее такое село, небедное. И что? Пищу для кавалеристов — где брать? Скажете — в обозе? Х-м-м… Так отстал этот обоз, на несколько дней отстал. Знаете же — Мюрат любил быструю, маневренную войну. Вот обозы и не поспевали! Так вот… пропитание для семи тысяч человек. А в селе том — ну от силы триста человек населения. Ладно, пусть будет — пятьсот! Так вот… Как вы думаете, как быстро съедят запасы этих пятисот человек семь тысяч молодых, здоровых мужчин? За день? За два? Хорошо — пусть будет — за неделю. Но — съедят! А готовить — на чем? В большей части дворов — печи по-черному. То есть дымно, грязно, да и места мало. То есть лучше — на кострах! А дрова для костров — где брать? Так вот же — под навесом! А кому не хватило тех дров? Да забор разберут. И через два-три дня и от построек ничего не останется, смею вас уверить! А еще… все те же забавы. Семь тысяч молодых мужчин! И в каждом дворе — бабы или девки. Удержатся кавалеристы? Ой, сомневаюсь! Опьяненные своей и чужой кровью, подогретые вином и местной брагой — не удержатся! Значит — изнасилования, а потом и убийства отцов, мужей, братьев. А вы говорите… невместно! Честь мундира! Согласен, оскотиниться нельзя, но и… в белых перчатках — не воюют!

— Но — пытки! — пытался спорить поручик.

И тут вмешался Грымов:

— Двенадцать лет назад был я с батареей в южной Грузии. Там набег был… Из Турции. Набежали всякие-разные и ведь немало их было! Вот мы сначала их остановили, а потом гнать затеяли, назад — за рубеж. Вышли к вечеру, к одному ущелью. Неширокое, примерно шагов триста-четыреста в ширину, ну чуть пошире, может быть. И дорога идет вдоль ущелья, а переправа через него — верст через десять, не меньше. Стали на ночевку, но вот поспать у нас не вышло. Уже темнеть начало, как на той стороне ущелья конные появились. Башибузуки, значит! В нас не стреляют, да и далеко же — прицельно-то не попасть! И орудия наши, как назло — в нескольких верстах от нас застряли. Там тропа совсем уж никчемушная была. Но орут что-то, руками машут… А потом… притащили они несколько человек в нашей форме… Как потом уже узнали — авангард они наш в засаду приняли. Вот — раненых, да пленных… На колья и посадили. До утра мы эти крики слышали… Стрелять пытались. Тут хоть не бандитов этих пострелять, а солдатам сделать облегченье… но — никак. Далеко было!

Гордеев явно смутился и уже не казался надутым. Скис поручик!

— Так как же быть? — пробормотал он.

Снова заговорил Плещеев:

— Говорят, Чингисхан, когда начал свое становление как хана всея степи, вырезал одно племя. Всех мужчин. Всех возрастов. Всех, кто выше тележной чеки. Я не Чингисхан, но полагаю, что каждому — свое! С воинами — воевать, разбойников — развешивать на деревьях. Остальных — выселять на равнину, в окружение казаков и других русских людей. А не нравится такое: вон — Турция за хребтом. Туда на хрен! Чтобы и не пахло здесь ими!

Папаша его любовницы Варвары был этаким — эталонным купцом! Невысокого роста, коренаст, мордат и довольно пузат. Седая борода не до пояса, но — весьма окладиста. Одет, как и положено купцу российскому: шаровары черного сукна, заправленные в сапоги бутылками; рубаха темно-синяя, шелковая, а поверх нее — жилет, с цепочкой часов, соблюдающихся в кармане.

«Как на картинке! «Кому живется весело, вольготно на Руси?». Свитки только нет, это, наверное, по причине летней жаркой погоды. А так — вылитый купчина толстобрюхий. Хотя брюхо — не особо-то и толстое. Имеется, не отнять. Как признак успешности и зажиточности, не иначе!».

Сама хозяйка была явно не в своей тарелке: имелась неприсущая ей в обыденности суетливость, перемежающаяся периодами скованности. Плещеева пригласили на обед, как он и просил Варвару. Стол был накрыт весьма добротно, хотя и без особых разносолов. Юрий с купцом приняли для аппетита по рюмке крепкой настойки, не торопясь, закусили. Варя не столько обедала с ними, сколько вскакивала непрестанно и убегала то по одной надобности, то по другой.

Когда обед подошел к концу, а за трапезой ни сам Плещеев, ни купец о делах не заговаривали, Никита Саввич предложил пройти на веранду, да выкурить по трубочке, под наливку. Раскрытые окна веранды второго этажа смотрели на Машук, откуда долетал легкий ветерок. Усевшись за легким, плетенным из лозы столом, на такие же кресла, они, не торопясь, набили трубки. Юрий с интересом поглядывал на оппонента, что не осталось тем незамеченным.

— И што эта вы, ваш-бродь, так меня разглядываете? — усмехнулся купец.

— Да я почему-то полагал, что вы из староверов, которым табак пить каноны не позволяют, — пожал плечами подпоручик.