Страсть герцогини - Джеймс Элоиза

Кэм раздраженно пожал плечами.

– Послушать тебя, так Боннингтон – просто святой. Но он не пара Джине и, судя по всему, это знает. Он похож на больную корову. Через месяц маркиз сойдет от нее с ума.

– О чем ты говоришь?

– Боннингтон еще пожалеет о том, что связался с Джиной, – заявил Кэм, плюхаясь в удобное кресло.

– Ты не возражаешь, если я закурю? – Стивен достал трубку.

– Непременно пожалеет! – продолжал Кэм, барабаня пальцами по столу. – Ты заметил, какой затравленный у него вид? Вероятно, он сделал Джине предложение, но вскоре понял, что поступил опрометчиво. Маркиза покорила ее красота… Боже, кто бы мог подумать, что малышка Джина превратится в такую красавицу? Но маркиз упустил из виду, что за ночью следует отрезвляющее утро. Сможет ли он выносить Джину за завтраком?

– Думаю, она будет прекрасной собеседницей за столом, – заявил Стивен, набивая трубку табаком.

– Слишком бойкой, я бы сказал.

– Я не согласен, что Боннингтон неизбежно разочаруется в Джине, – продолжал Стивен, поднося горящую спичку к трубке. – Он по уши влюблен в твою жену и считает, что ему повезет, если он женится на ней.

– Он еще плохо знает ее! – воскликнул Кэм. – Дьявол! Я не разрешал тебе курить!

– А я не спрашивал твоего разрешения. Я только спросил, не возражаешь ли ты.

– В таком случае вот тебе мой ответ: возражаю! Терпеть не могу, когда ты пускаешь дым мне в лицо.

– Что привело тебя в столь отвратительное настроение?

– Бренди! – рявкнул Кэм проходящему мимо лакею и снова бросил сердитый взгляд на кузена. – Отвратительное настроение? С чего ты взял? Я весел и беззаботен. Ты просто забыл, как я себя обычно веду, кузен.

– Я ничего не забыл. Помню, что мне приходилось вправлять тебе мозги с шестилетнего возраста едва ли не каждую неделю.

– А я помню, как пытался выбить из тебя дурь в тот день, когда тебе исполнилось двенадцать.

Стивен вздрогнул.

– А ты помнишь, чем все это закончилось? Боже, я думал, твой отец не выпустит нас из подвала.

Глаза Кэма потемнели.

– Да, отец был на редкость отвратительным типом. Я совсем забыл о том случае. Кажется, мы провели в подвале весь день?

– И еще полночи. Там было темно, холодно и сыро. Помню, мне ужасно хотелось есть.

– А я был страшно напуган. Отец сказал, что, если я буду плохо себя вести, мне станет являться призрак покойной мамы. Много лет после этого я панически боялся темноты.

Стивен отложил трубку и посмотрел на кузена.

– Это было подло с его стороны, Кэм. Он пугал тебя привидением, в которое якобы превратилась твоя мать?

– К сожалению, это так. Много лет я боялся, что покойная мама может выскочить из шкафа, одетая в белую простыню, и напугать меня до полусмерти.

Кэм налил себе стакан бренди, который принес лакей.

– Я ничего не знал о твоих страхах. Помню только, что ты постоянно шутил, рассказывал веселые истории, чтобы я перестал плакать. Мне было ужасно стыдно перед тобой, потому что сам ты никогда не плакал, ни разу при мне не проронил ни слезинки, хотя был на пять лет младше.

– Ты приезжал к нам на лето…

Стивен кивнул.

– Да, когда родители отправлялись на континент.

– Знаешь, я до сих пор боюсь темноты и порой рассказываю анекдоты, чтобы побороть страх.

Стивен затянулся, сочувственно поглядывая на кузена, и тот отвел взгляд. Он ненавидел, когда его жалели, но еще больше ненавидел притворство. В жизни, которую он для себя выбрал, не было места лжи, свойственной тем, кто стремится защитить свое высокое положение в обществе. Ложь ради статуса была характерной особенностью его отца.

– Она не винит тебя за то, что ты долго не возвращался, – произнес Стивен после паузы.

– Кто? Джина? С какой стати она должна меня винить?

– Потому что ты ее муж, дуралей. Потому что ты отвечаешь за нее, но многие годы пренебрегал этой ответственностью.

– О чем ты говоришь? Я, знаешь ли, не взял ни одного пенни из доходов с родового поместья. Как-то в припадке ярости я поклялся отцу, что ничего не возьму, и сдержал слово. – Кэм с негодованием взглянул на Стивена. – Я живу на доходы от продажи мраморных статуй, изображающих пухлых девиц, как ты их описываешь.

Стивен вздохнул.

– Джина твоя жена, Кэм. Ты женился на ней, когда ей было одиннадцать, и уехал на двенадцать лет. И ты полагаешь, что твоя ответственность заключалась лишь в открытии банковского счета на ее имя?

Кэм с невозмутимым видом улыбнулся.

– Примерно так оно и есть. Тебе не удастся привить мне, неразумному, глубоко укоренившееся в твоей английской душе с рождения чувство ответственности. Меня в этой жизни волнует только одно: где мне достать мрамор для очередного шедевра. Мы с Джиной знаем, что на самом деле не женаты. Так зачем мне было возвращаться, если она меня об этом не просила? – Кэм сделал глоток бренди. – В любом случае теперь я наконец приехал и готов передать свою так называемую жену маркизу.

Стивен фыркнул.

– Как ты думаешь, она сейчас снова танцует с ним? – вдруг спросил Кэм.

Ему почему-то расхотелось сидеть в уютной мужской компании.

– А тебе какое дело? Скорее всего, маркиз бросит ее после того, как вы расторгнете брак, и ей придется переехать жить в какой-нибудь скромный домик на севере.

Кэм встал так резко, что, задев стол, пролил бренди на полированную поверхность.

– Дай мне знать, когда решишь прекратить читать мне нравоучения, хорошо, кузен? Я умираю от скуки, когда ты начинаешь поучать меня.

Герцог вышел из комнаты, чувствуя угрызения совести. Ему не следовало давить на Стивена. Но его слишком часто поучал в свое время отец, большой ценитель морали, и Кэму это надоело. Его губы скривились. Ответственность! Во имя ответственности отец запирал его в темном чулане, уничтожал чувство уважения к матери, обвенчал с девочкой, которую Кэм до свадьбы считал двоюродной сестрой.

Джина выделялась среди других дам в бальном зале, как ярко горящий факел среди петард. Сейчас она танцевала не со своим маркизом, а с полным джентльменом средних лет. Прислонившись к стене, Кэм наблюдал за ними. Его жена не была красавицей в строгом смысле этого слова, она уступала Мариссе, у которой были глубоко посаженные глаза и широкие скулы средиземноморской богини. Зато у Джины были прелестные губы. У Кэма чесались руки изобразить их в мраморе. Хотя превратить живые трепетные губы в камень было бы непростой задачей.

Статуи Мариссы не казались изображением реальной женщины в камне. Ее скульптурные портреты выглядели как воплощение фантазии, как грезы мужчины о женщине – спокойной, чувственной, восхитительно томной, молчаливой. Джина была похожа на живое пламя. Непонятно, откуда она унаследовала свои раскосые глаза… Ее эмоциональная энергия била ключом, и воспроизвести ее было почти невозможно.

Танец подходил к концу, и Кэм направился туда, где стояла Джина. Когда он подошел, она, обернувшись, улыбнулась.

У него перехватило дыхание.

Боже мой, как повзрослела Джина! В одиннадцать лет она была долговязой девочкой с большими зелеными глазами и вечно выбивающимися из косичек волосами. Но сейчас бальное платье почти не скрывало женственные изгибы ее фигуры. Легкая летящая ткань подчеркивала ее высокую грудь и красоту длинных стройных ног. «Без сомнения, французские туалеты рассчитаны на такую соблазнительную фигуру, как у Джины», – невольно подумал Кэм. В подобном наряде Марисса выглядела бы полноватой.

– Привет, Кэм, – сказала Джина. – Ты вышел потанцевать со мной? Но, боюсь, я уже обещала этот танец…

– Привилегия мужа – танцевать с женой вне очереди, – спокойно произнес Кэм, беря ее за локоть. Несколько пар уже встали в круг, и он подтолкнул ее вперед, хотя Джина пыталась высвободить свою руку.

– Достаточно! Достаточно! Нам нужны всего три пары, – суетился распорядитель бала, пожилой джентльмен. – Итак, внимание! Танцуем контрданс «Дженни собирает груши», прошу вас, следите за шагами!